4633 «Написано мною, собственноручно» — 5

[показать]

[показать]В прошлом году, когда процесс по банде цапков из станицы Кущевской Краснодарского края был в самом разгаре, в редакцию «Новой газеты» попала рукопись Вячеслава Рябцева — одного из членов этой кровавой группировки, державшей в страхе целый район.

К этому времени Рябцев уже был приговорен к 20 годам лишения свободы. Судили его особым порядком, потому что он пошел на сделку со следствием. И на «большом» процессе ему отвели роль основного свидетеля.

Рукопись Рябцева мы напечатали (см. № 15, 16, 17, 18 2013 года). В ней — рассказ о том, как зарождалась банда цапков, как совершались преступления, и о том, что происходило после арестов.

Версия событий, изложенная Вячеславом Рябцевым, была опасна для подсудимых: он подтверждал их вину. Но была и неудобна следствию, поскольку ломала складно написанное обвинительное заключение. Плюс к тому — свидетельства о пытках обвиняемых и смертях подозреваемых в СИЗО… Все — и члены кущевской банды, и следователи с операми были названы поименно. И все замерли в напряжении: что именно Рябцев скажет в суде?

27 марта 2013 года Рябцев показания дал и повторил то, что опубликовал в «Новой».

Спустя год в распоряжении редакции оказалось продолжение дневников Вячеслава Рябцева — о том, что с ним происходило после публикации и перед выступлением в суде. Печатаем без правки, но с сокращениями, так как рукопись весьма велика.

 

Демосфен говорил с камнем во рту. Тоже мне помеха!
Станислав Ежи Лец

Наверное, если кто-то будет снова читать мою писанину, подумает: «Да когда он уже захлопнется?» Когда-нибудь, обязательно. Как и все. Большинство считает, что если кто-то (естественно, не лично он) совершает какой-либо поступок, то, безусловно, он это сделал, исключительно преследуя свои интересы, для своей выгоды. Многие посчитали, что моя рукопись, опубликованная в «Новой газете», — это не что иное, как исповедь или попытка оправдаться. И, конечно, мне это выгодно. Но это не так. Я написал ее для чтения одного-единственного человека. А перед ним оправдываться мне не было нужды. <…>

 

Февраль 2013 года

Металлический стук в дверь моей камеры. Это ключи. <…>

— К адвокату на выход. <..>

Наталья Анатольевна ждет меня у открытой двери кабинета.

— Здравствуй, Наталья Анатольевна.

— Привет, Вячеслав.

Я захожу в маленький кабинет. Он примерно метр пятьдесят на два метра. Маленький столик, два стула друг напротив друга. Металлическая решетка делит кабинет пополам, разделяет также и стол. <…>

— Рассказывай, как дела?

— Да, пока все тихо.

Она достала из сумки газету и протянула мне.

— На, полистай.

Это был выпуск «Новой газеты». Наталья закинула ногу на ногу и закурила. <…> В газете была напечатана моя рукопись <…> в сокращенном виде, но без правок. Стараясь не выдать своих эмоций, я делал вид, что читаю. На самом деле, пользуясь такой паузой, я размышлял. И мне было над чем подумать. <…>

— Ты обратил внимание, что все напечатано без изменения, и фамилии тоже?

— Да, конечно.

— И что скажешь?

Она нервничала. Похоже, она думает о том же, о чем думаю я.

— Мне нравится, — чтобы разрядить обстановку, я улыбнулся. — Особенно фотки удачные. На контрасте я просто как ангел.

Она усмехнулась. Потушила сигарету и присела напротив. Пристально посмотрела мне в глаза и спросила:

— Не страшно?

Иногда мне кажется, что она видит меня насквозь и читает мои мысли.

— Страшно. Но я знал, на что иду. Странно, что нет никакой реакции.

Наталья вздохнула.

— А вот насчет этого, не беспокойся, реакция будет. От шока отойдут — и начнется. Тебе сейчас важно быть предельно внимательным. Эти публикации частично раскрывают твою позицию по уголовному делу, и это небезопасно. Преимущество у тебя в том, что все участники этого банкета будут сомневаться в твоем авторстве, потому, что публикация эта в твоем положении нелогична: банда понимает, что тебе это невыгодно, обвинение — просто не поверит своему счастью, потому что, опять же, тебе это невыгодно. Кстати, имей в виду, я подозреваю, что силовики подумают, подумают да и проведут проверку по сообщению в СМИ, на всякий случай. Так что жди гостей.

 

9 апреля 2013 года

— Здравствуйте, Вячеслав. Я следователь следственного комитета. Нами проводится проверка по публикациям вашей рукописи в «Новой газете». <…>

Передо мной сидел мужчина примерно 40 лет, темные волосы, высокий, плотного телосложения, но не толстый, в строгом костюме. Его глаза не скрывали любопытства, с которым он рассматривал меня. Кабинет, в котором мы находились, был мне знаком.

— Не так давно, на этом самом стуле, сидел ваш коллега, Бородин Виталий Александрович (следователь по делу цапков, которого неоднократно упоминал Вячеслав Рябцев в своей первой рукописи. — Ред.).

— Да, я прочитал о вашей встрече. <…> Вы можете не давать никаких объяснений. Напишем, что вы не желаете, и всё. <…>

— Ну почему же, я желаю. Только скажите мне, пожалуйста, какой смысл этой проверки?

Следователь терпеливо, без эмоций стал мне, глупому, разъяснять.

— В «Новой газете» опубликована рукопись, и указано, что вы — автор. В газете сообщается о недозволенных методах ведения следствия и применении к вам пыток, а также об угрозах в ваш адрес со стороны Бородина В.А. Проверка проводится с целью установить: действительно ли вы являетесь автором этой рукописи и насколько изложенная в ней информация соответствует действительности?

— И виновные будут наказаны, — я не смог скрыть сарказма.

— Да, если в ходе проверки будет установлено, что события, о которых вы написали, имели место быть, — уточнил он с улыбкой.

— Ну, теперь я спокоен. Забавно как-то получается: следователь СК проводит проверку в отношении такого же следователя СК из того же управления. <…>

Он знает, что я знаю, что проверка эта — пустая формальность, но мы продолжаем играть в игру.

— Скажите, а в вашей практике уже были подобные проверки? — продолжил я беседу.

— Да, конечно. Вот, например, фамилия Бестужий вам знакома?

— Да, знакома. Он сидел в том же ИВС во Владикавказе, что и я, в камере прямо подо мной. <…>

— Бестужий тоже утверждает, что в ИВС его пытали.

— И что установили в ходе проверки? — Я уже не мог сдерживаться и улыбался.

— Информация не подтвердилась.

— Да вы бы всю страну удивили, если бы результат проверки был другим.

— Вячеслав, ваши подельники писали различные жалобы. А почему вы не сообщали об этих фактах ранее?

— А зачем? Это бессмысленно. И потом, я других методов и не ожидал, ничего нового для меня в этом не было. <…>

— Может, мы это отразим в объяснениях?

— Зачем? Разве где-то есть жалобы от меня?

— Ну да, логично. Давайте приступим к опросу.

Он достал из портфеля ноутбук <…>.

— А каково лично ваше мнение по поводу моей рукописи?

Я сделал акцент на словах «лично ваше». Он замер на несколько секунд, размышляя.

— Скажу откровенно, я был уверен, что рукопись написали не вы, а кто-то для вас. Сейчас мое мнение изменилось, я думаю: это — ваших рук дело. <…> По содержанию — мне понравилось, читать легко.

— Полагаю, вашему коллеге не так понравилось, как вам.

Он вдруг расплылся в широкой улыбке.

— Надо полагать.

Затянулась пауза. Как будто он хотел что-то спросить, но не решался. Я решил ему помочь.

— Вас интересует вопрос: «Зачем»?

— Да.

— Как вы думаете, в рукописи правда?

— Очень похоже. Только непонятно: зачем вас надо было пытать?

— У вас будет возможность это выяснить в ходе проверки. <…>

— Я читал ваши свидетельские показания, которые вы давали в марте в суде у цапков, они совпадают с тем, что вы написали в рукописи. Вы осознаете возможные последствия ваших поступков? — Это был не вопрос, и, как бы отвечая за меня, следователь продолжил: — Вы не боитесь мести заинтересованных лиц, ведь сейчас вы в более уязвимом положении, чем были на свободе? <…>

— Боюсь — ответил я. — Но сделать по-другому — для меня еще страшнее. Жизнь меня кое-чему научила. Поступки говорят лучше, чем слова.

— Согласен. Давайте все-таки соблюдем формальности и составим ваше объяснение. Вопросов у меня немного.

<…> Задал всего три вопроса.

— В «Новой газете» опубликована ваша рукопись?

— Да.

— Все, о чем вы в ней сообщили о действиях сотрудников следственного комитета, вы подтверждаете?

— Да, подтверждаю.

— Каким образом ваша рукопись попала в редакцию «Новой газеты»?

— По этому вопросу я желаю воспользоваться статьей 51 Конституции.

— Другого ответа я и не ожидал, — он улыбнулся. — Опрос окончен.

 

15 марта 2013 года

— К адвокату на выход.

Обыск — обычная процедура при выходе из камеры. Задумавшись, я, как обычно, шел в направлении следственных комнат, где уже более полугода встречаюсь с адвокатом.

Стоп! Я остановился. Не понял. Смотрю удивленно на выводного. <…>

— Ты идешь в следственную комнату во втором корпусе.

Я напрягся.

— Это почему? Я всегда ходил в обычные следственные комнаты. <…>

— Распоряжение Гуничева. <…>

Спорить с выводным бессмысленно, тем более он ссылается на указания начальника СИЗО, поэтому я молча пошел, куда сказано. Странное распоряжение, а главное —  своевременное. Скоро мне давать свидетельские показания в суде. Следственный кабинет во втором корпусе расположен прямо напротив камер, где содержатся мои подельники.

Кабинет оказался большим и оборудован камерами видеонаблюдения. Также с клеткой, разделяющей зэка и защитника. <…>

— Это что-то новенькое, — удивилась мой адвокат. — Что за вид у тебя?

Я был слегка растерян и озадачен.

— Я должен кое-что рассказать. Думаю, что при данных обстоятельствах это серьезно. <…> Недавно кто-то подходил к моей камере, смотрел через глазок, кормушку не открывал. Потом «этот глаз» поинтересовался: «Рябцев?» Я ответил утвердительно. И тогда этот пришелец заявил, что если я дам в суде против цапков показания, то меня отведут в следственную комнату во второй корпус, только встречусь я там не с адвокатом, а со своими подельниками, и буду объясняться с ними. Если до этого со мной не произойдет то, что произошло с Ивановым. Поинтересовался: знаю ли я, как закончил Иванов? Я, конечно, знаю, но промолчал, поэтому человек уточнил, что Иванов повесился в камере прямо подо мной. И поинтересовался: понял ли я его? <…>

Я старался говорить медленно и спокойно, но, видимо, все же не смог скрыть своего волнения.

— Это все? — спросила адвокат ледяным тоном.

— Да, — я попытался выдать самую невинную улыбку.

— Ты знаешь, а я не разделяю твоего шутливого тона. Скажи мне, почему я узнаю об этом только сейчас? <…>

— Я решил, что если расскажу, то вы скажете мне писать жалобу, а мне бы не хотелось. Ведь водить продолжали в обычные следственные кабинеты, как и всегда, и я подумал, что это несерьезно.

— <…>Ты, наверное, не до конца отдаешь себе отчет в том, что происходит. Ты вообще в своем уме?!

Я решил, что это риторический вопрос, и отвечать не стал, чтобы не накалять обстановку еще больше, потому что мой защитник был уже почти в ярости. <…>

— Послушай меня внимательно, Вячеслав. — Она чеканила каждое слово. — Я тебя предупреждала, что из-за публикаций у тебя будут проблемы и ты должен говорить мне обо всем, что происходит вокруг тебя, даже если считаешь это несущественным. Чтобы я могла <…> хоть как-то защитить тебя. Мне не нужен мертвый клиент, я не сотрудник морга. <…> Значит, так. Или мы работаем на полном доверии, и ты мне рассказываешь всё, — или ищи себе другого адвоката. Три секунды на размышления. <…>

Что тут возразишь: она права. <…>

— Согласен, я поступил неправильно. <…> Я вас услышал.

Она сменила тон на деловой.

— Сегодня же напишешь жалобы. Генеральному прокурору, краевому и кому-нибудь еще. Пиши Уполномоченному по правам человека. Ты не юрист, тебе простительно. В жалобах напишешь все, как было, и сразу отправляй. Почему ты смотришь на меня, как будто первый раз видишь? <…>

— Понимаю. Я напишу, но отправить смогу только 18-го числа.

— Почему?

— По выходным почту не забирают.

— Хорошо, отправляй 18-го, но чтобы все сделал. И обязательно, чтобы тебе дали регистрационные номера отправлений. Еще напишешь и отправишь ходатайство в краевой суд, чтобы тебя допрашивали в качестве свидетеля по делу цапков с использованием видеоконференцсвязи. <…> А то знаю я этот бардак, еще и в одном автозаке с ними в суд поедешь! И последнее. Еще раз тебе напоминаю: никто не должен знать, какие ты будешь давать показания! Ни с кем этот вопрос не обсуждай ни под каким предлогом. Даже намеком. Это твоя охранная грамота. <…>

 

17 марта 2013 года

22.00

— Все, Вячеслав, отбой, переключаю свет.

Постовая Маргарита открыла глазок. Симпатичная, приятная девушка, довольно неглупая. Но в соблюдении правил — строга.

— Рита, не выключайте, пожалуйста, свет еще минут пятнадцать. Мне надо завтра отправить жалобы, а я не успел дописать. <…>

— На что жалуемся, Вячеслав? — Чаще всего она называла меня по фамилии, но бывало и по имени. Я протянул ей через кормушку одну из готовых жалоб в Генеральную прокуратуру.

— Это не секрет <…>.

Она стала внимательно читать. Потом посмотрела на меня с сожалением, как на глупого ребенка.

— И ты думаешь, что это отсюда отправят?

— А почему нет?

— Нет, конечно, попробуй. <…> Ладно, давай дописывай, минут через двадцать я выключу свет. Завтра утром твои жалобы сама отдам Гуничеву. Ситуация ведь серьезная.

— Да, спасибо тебе, Маргарита, большое.

— Пока не за что.

 

18 марта 2013 года

Рита открыла кормушку. Я пил кофе.

— Рябцев, я отдала твои жалобы и ходатайство в суд начальнику. Рассказала ему о нашем вчерашнем разговоре.

Вид у Риты был какой-то озадаченный.

— Он при мне прочитал твои жалобы.

— И что он сказал?

— Ничего. Улыбался. Жалобы оставил себе, сказал, что сам их отправит.

Улыбнулся и я. Сомнения мои приобретали реальные очертания.

— Рябцев, чувствую, у меня из-за тебя будут неприятности. — Было видно, что она не хочет со мной разговаривать, и настроение у нее испорчено. — Я сделала, что могла, взялась помочь на свою голову. <…>

Кормушка захлопнулась. <…>

— Рябцев! На выход по месту.

Выводной провел меня в камеру по соседству с моей.

— Привет, Слава.

— Здравствуйте, Денис Сергеевич.

— Как твои дела? — Его лицо выражало притворное участие.

— Вы — заместитель начальника СИЗО по оперативной работе и не знаете, как у меня дела?

— Да, вот узнал, что Алексеев Вова, твой подельник, сейчас в карцере, под тобой. Мне сказали, что вы общаетесь, что Вова тебя зовет на голос. Хорошая слышимость?

Слишком — издалека.

— Хорошая слышимость. <…> Не связан ли ваш визит с тем, что мне скоро ехать в суд к цапкам?

— А что Алексеев тебе говорит? — вопросом ответил он.

— Неужели не рассказали?

— Не расслышали.

— Странно, мы друг друга слышим, кричим через продол, а больше никто не слышит.

— Говорят, что приветы тебе передает пламенные от всех цапков.

— Я полагаю, Вова не случайно оказался рядом именно сейчас? Наверно, для укрепления моего морального духа? — Я смотрел ему в глаза.

— Почему ты так думаешь? — Артист он паршивый и удивился не натурально.

— А как я должен думать?

— Вова в карцер попал за нарушение режима. И я не знал, что тут такая хорошая слышимость.

— Ну да, вы же тут первый день работаете и ничего еще тут не знаете.

Ему, похоже, самому надоел этот разговор.

— Ладно, Слава, скажу как есть. Бородин (следователь. — Ред.) попросил меня узнать у тебя, какие показания ты будешь давать в суде. Но я тебе этого не говорил. Видишь, я с тобой откровенен.

— А как Виталий Александрович нашел мое литературное творчество в «Новой газете»?

— Скажем так: он очень огорчен. — Вид у Дениса Сергеевича стал очень довольным. <…>

— Слава, так что с показаниями? Ты уже определился?

Я размышлял. Есть какая-то непоследовательность в действиях опера. Никак не могу понять: чьи интересы он лоббирует?

— Да, я определился. Мои показания все узнают, когда я дам их в суде. Так можете и передать Виталию Александровичу.

Он вздохнул.

— Как знаешь.

— Да, кстати. Что с моими жалобами?

— Какими жалобами? — Лицо он опять сделал удивленным, но улыбки скрыть не смог.

— Пересказывать содержание не буду. Их и так вся тюрьма перечитала, а больше никто не видел. Хочу тоже быть откровенным: копии этих жалоб я отдал адвокату, и, если в течение суток они не найдутся в тюрьме, она сама отправит копии.

Настроение у него мгновенно поменялось, он стал красным от злости.

— Ты что, хочешь создать мне проблемы? — выдавил он. <…> — Очень глупо, Слава, очень. Поступай, как знаешь. Все равно ты ничего не добьешься, только усложнишь себе жизнь.

На выходе из камеры он остановился.

— Я так понимаю, соседство с Алексеевым тебе не очень приятно. Рад тебе сообщить, что ничем помочь не могу. Наслаждайся общением.

 

26 марта 2013 года

<…>

— Завтра поедем в суд, готов?

— Готов.

— Ну рассказывай, подробно, с расстановкой и в лицах, какие новости.

Я рассказал о своих беседах с Ритой и как передал через нее жалобы. Адвокат перебила меня:

— А исходящие номера жалоб тебе дали?

— Дали номера только ходатайств в краевой суд, на жалобы — нет. В спецчасти сказали, что жалоб моих не поступало. Я написал заявление по этому поводу на имя начальника СИЗО. Но ответа нет. Тогда, 20-го, я написал жалобу прокурору края о том, что пропали мои жалобы. Но эта жалоба тоже исчезла. <…>

— Это ожидаемо. Глупо, но ожидаемо. Я была у Гуничева, он сказал, что выводить тебя во второй корпус — указание его руководства, правда, кого конкретно — не уточнил. <…> Уверял, что жалоб твоих в глаза не видел. Не страшно, завтра я сама их отвезу в прокуратуру. Что еще?

Я рассказал о визите Дениса Сергеевича и нашем с ним разговоре.

— Я что-то не поняла: Алексеев и сейчас рядом с тобой?

— Ну да.

— Отлично.

Защитник мой начал закипать прямо у меня на глазах. <…> Потом задумалась. Встреча наша происходила все там же, во втором корпусе, под камерами. Поэтому она подала мне знак. Я понял, что мы сейчас будем хитрить, и я должен подыграть.

Она встала, открыла дверь из кабинета и сказала постовому, чтобы он немедленно позвал к нам Дениса Сергеевича и передал ему, что это очень срочно.

Прошло совсем немного времени, и в кабинете материализовался главный опер СИЗО. Вид у него был настороженный. Но помогать ему никто не собирался. Наталья заявила, что Рябцеву необходимо срочно встретиться с Бородиным по поводу свидетельских показаний, и это очень важно. Просто горит. Завтра уже ехать в суд. Я, конечно, включился и заверил, что если не сегодня, то будет поздно. Куда я опаздываю, я не пояснял, но на Дениса Сергеевича это произвело впечатление. Я добавил, что вопрос по поводу моих встреч с адвокатом во втором корпусе тоже надо решать сегодня.

Дениса Сергеевича раздирали сомнения. Его даже слегка потряхивало. С одной стороны, если у меня действительно что-то важное, и он не сообщит, это может плохо на нем сказаться. С другой — уж очень сильно смущало его присутствие моего адвоката. Но он решился. Достал мобильный телефон и набрал номер. При этом держал трубку так, чтобы мы слышали разговор.

Когда в трубке послышался голос, я сразу его узнал. Бородин.

— Добрый день, Виталий Александрович. Вы просили сообщить, если возникнут вопросы по Рябцеву.

— Да, да. Что случилось?

— Рябцев просит вас приехать, говорит, что это срочно, и именно сегодня. <…>

— Я постараюсь, но могу не успеть.

— И еще он просит — не водить во второй корпус, говорит, что ему угрожают.

Последовала долгая пауза. Бородин все-таки ответил.

— Денис Сергеевич, мне кажется, что это — какая то игра. — Снова пауза. — Посмотрим, как он поведет себя в суде, а потом будем делать выводы. И жилищных условий не улучшать. <…>

Денис Сергеевич отключил телефон. Вид у него был какой-то испуганный.

— Ну что ж, подождем, — сказала Наталья.

— Я зайду к тебе позже, и мы обо всем поговорим, — обратился ко мне Денис Сергеевич и молча удалился.

Защитник мой сделался пасмурной тучей.

— Признаюсь, Слава, я думала, что Бородин просто мерещится тебе на каждом углу из-за пережитого во Владикавказе. Ан нет, оказывается, у Гуничева (начальник СИЗО. — Ред.) начальник не генерал Кулик, а следователь Бородин. Тяжелый случай.

— Так, а что мне ему говорить, когда он придет?

— Ты смеешься? Да после этих публикаций в газете он к тебе на километр не приблизится. Не сейчас. <…> Боюсь, скорее твои подельники простят тебе эту рукопись, чем он. <…>

Я молчал. Понимал, о чем она говорит. Что ж, я знал, что так будет.

— Ладно, давай к делу. <…> По поводу того, что твои показания в суде могут расценить как нарушение досудебного соглашения. Мы это уже обсуждали. Юридически — это реально. Практически — я думаю, что на это просто не пойдут. Но, чудеса бывают разные, поэтому я для надежности проработаю этот вопрос. <…> Насчет завтра. Видеоконференции не будет.

Я напрягся.

— Тебя повезут в суд. Но допрашивать будут в условиях, исключающих визуальный контакт с подсудимыми. Я ходатайствую об этом. — Она следила за моей реакцией. — Технически — просто. Отдельная комната. Ты видишь зал, зал тебя не видит, только слышит.

Она заметила, что настроение у меня испортилось. <…>

— Что скажешь?

— Когда-то это должно было произойти. Завтра или через месяц, какая разница? Даже к лучшему, что завтра. Лучше быстрее это все пройти.

Она как-то тихо спросила:

— Ты уверен, что хочешь это сделать?

— Я уверен, что очень не хочу этого делать. Сейчас я просто один. А буду — один против всех. Это большая разница. Но я это сделаю. <…>

— Ты должен знать еще кое-что. — Она подбирала слова. — Я разговаривала с Джалилем Аметовым (потерпевший по делу, потерявший почти всю семью. — Ред.).

— О чем?

— О тебе. Я попросила поддержать мое ходатайство о том, чтобы тебя не допрашивали непосредственно в зале. Если меня поддержит потерпевший, обвинение тоже не станет возражать. Других способов помешать вытащить тебя на трибуну у меня нет. Безопасность твоя, как видишь, никого не волнует, на это мне ссылаться бесполезно. <…>

— И что?

— Он обещал помочь. Но, если честно, у меня сложилось впечатление, что он не поверил мне. И, собственно, с чего бы он мне доверял. <…> Могу я задать тебе неприятный вопрос? <…> А если тебе придется давать показания в зале, на трибуне, перед ними, как ты поступишь? — Она смотрела на меня, не отрываясь.

— Думал об этом. — Я замолчал. В который раз я представил себе то, о чем спросила Наталья. Непростой для меня вопрос. Тяжелый. <...>

— Я поступлю так же, но не уверен, что смогу справиться с эмоциями и быть убедительным настолько, чтобы мне поверили. <…> А может, и справлюсь. Смогу ответить точно, когда окажусь на трибуне.

— До встречи в суде, Слава.

29 марта 2013 года

<…> Если вынудить сотрудников СИЗО выполнять свои же правила, они это сделают, но так, чтобы это совсем не понравилось.

— Рябцев! Приготовься, к тебе прокурор пришел.

Ну ничего себе! Интересно, как я должен приготовиться? Осторожно, двери открываются!

— Выходите!

Столько сотрудников в одном месте я не видел за все время своего пребывания в СИЗО. И все по стойке смирно перед невысоким мужчиной в прокурорской форме.

— Рябцев Вячеслав Николаевич, осужденный, 20 лет строгого режима, из них 10 лет — тюремного.

— Я прокурор по надзору за исполнением уголовного наказания. От вашего адвоката поступила жалоба, в связи с чем мною будет проведена проверка. Так, провести досмотр его личных вещей.

«Хорошее начало», — подумал я. Неужели Наталья Анатольевна написала жалобу о том, что редко досматривают мои личные вещи? Понятное дело, никто из служащих не любит, когда приходит прокурор. И в этом случае виноватым за высокий визит посчитали меня. Поэтому бойцы отомстили. Перелопатили все мои вещи. Я подошел к двери камеры, чтобы видеть, что в ней происходит.

— Стоять! Куда? Отойти от двери! — заорал один из оперов на меня.

— Я вас очень хорошо слышу, спасибо. Вы намерены проводить обыск без моего присутствия? — спокойно спросил я, понимая, что ни в коем случае нельзя поддаваться на провокации.

— Не на что там смотреть, стать лицом к стене!

Я не пошевелился.

— Я хочу видеть, как досматривают мои личные вещи. Вдруг что-нибудь пропадет <…>, — так же спокойно сказал я.

Тот уже набрал в легкие воздуха с красным от ярости лицом, но быстро сдулся, когда прокурор сказал:

— Пусть присутствует.

Это была печальная картина. Все мои вещи лежали в куче, спасибо, что не на полу, а на кровати. Загадка только, откуда на них отпечатки ботинок. Но, несмотря на то что они получили огромное удовольствие, к концу обыска настал мой черед веселиться.

— Ну что? — спросил прокурор.

— Запрещенных вещей не обнаружено.

Прокурор прошел в камеру. И началось.

— Так, а где зеркало?

— Повесим, — отчеканил один из сотрудников. <…>

— Это что за тряпка?! — уже кричал прокурор.

— Это матрас.

— У вас что, матрасов нет нормальных?! Почему у него одна простынь?! Где бак для питьевой воды? Постельное белье заменить, выдать бак для воды. Что со светом? Поменять плафон.

Бедные служивые не знали, куда кинуться.

— Почему радио не работает?

— Починим.

— Сделать радио немедленно!

Он повернулся ко мне:

— Есть вопросы по бытовому обеспечению?

— Нет.

Он развернулся и, уходя, скомандовал:

— Рябцева привести в кабинет начальника для опроса.

В кабинете Гуничева я остановился у двери, держа руки за спиной. Помещение было просторным. <…> Во главе стола сидел прокурор. На стуле, справа у стены, недалеко от меня, сидел начальник СИЗО Гуничев. <…>

— Вячеслав Николаевич, — начал прокурор, — это начальник СИЗО Гуничев, он знает, что я всегда наказываю за нарушения строго, но подход у меня справедливый и честный, только по закону. Допустили нарушения? Не обижайтесь.

Он обратился к Гуничеву:

— Почему у Рябцева не оборудована камера, как положено?

Гуничев молчал.

— Все недостатки немедленно устранить.

Начальник СИЗО кивнул: — Устраним.

Голос у него почему-то был не очень довольный. Странно. Закон торжествует, радоваться надо.

— Теперь по жалобе вашего адвоката. В ней указано, что на вас оказывали давление, чтобы вы изменили свидетельские показания по делу цапков. Угрожали вам тут, в СИЗО. Расскажите подробно об этом.

Внимательно выслушав меня, он осторожно так, с расстановкой спросил:

— Скажите, а может, вы, э-э-э, ну из каких-либо личных соображений придумали эту историю? <…> Если вы скажете правду, даю слово, вам за это ничего не будет.

— Правду я вам уже рассказал.

Очень тактично меня подводили к тому, чтобы я избавил всех от проблем и сказал, что ничего не было.

— Допустим. Тогда почему вы сразу не сообщили об этом? <…> Надо было сразу обратиться к начальнику <…>.

— Я не один раз писал начальнику СИЗО заявления, чтобы он пригласил меня на беседу. Но мои заявления остались без ответа.

Прокурор посмотрел на Гуничева.

— Мне заявления Рябцева не поступали, — отрезал начальник.

Прокурор продолжил: <…>

— Если факт угроз был, я обязательно разберусь. Таким оборотням не место среди сотрудников и их надо наказывать. И жалобы ваши найдутся, которые пропали. Вы сказали, постовую зовут Рита?

— Да, она сказала, что отдала жалобы начальнику и он прочитал их при ней.

— Мы во всем этом разберемся, Вячеслав Николаевич, — перебил меня прокурор. — Вы не подумайте, что я вас отговаривал, я должен был спросить. Присаживайтесь за стол и напишите объяснения, где укажите всё, что мне рассказали.

— Зачем писать? Все это есть в жалобах, осталось их найти.

— Затем, чтобы у нас были неприятности! — вспылил Гуничев.

— Зачем вы так? — сладким голосом сказал прокурор. — Да еще и в моем присутствии. Вячеслав Николаевич подумает, что мы тут все заодно.

Я положил взятую уже было ручку.

— Я не буду ничего писать.

— Вот видите, — укоризненно сказал прокурор Гуничеву. — Вы не обращайте внимания. Эмоции начальника СИЗО понятны, я ведь этого так не оставлю, и у него, разумеется, будут неприятности.

Последние слова Гуничев уже не слышал, потому что вылетел из кабинета. Мы остались вдвоем, и я начал писать.

— Скажите, вот вы вроде нормальный, адекватный парень. Как вас угораздило оказаться во всем этом?!

Я перестал писать и задумался. Как рассказать в двух словах целую жизнь? Прокурор продолжал:

— Я знаю, что вы дали свидетельские показания в суде против цапков. Это поступок. Вас ведь двое было свидетелей. Один отказался давать показания, а почему вы не отказались?

— А вы как думаете?

Он не ответил. Потом продолжил:

— Я читал вашу рукопись. Это вы написали?

— Да.

— Я склонен верить вам, и тогда это объясняет ваш поступок. <…> Я дал распоряжение, чтобы обеспечить вашу безопасность. Возле вашей камеры будет установлен круглосуточный пост охраны, — сменил он тему разговора.

— Спасибо.

— Это моя работа. <…> Вы дописывайте объяснения, а я потом заберу. Постовой! — позвал он, открыв дверь кабинета. — Рябцева, когда он допишет, отведите в камеру.

Двери моей камеры были открыты. Чтобы установить зеркало, в стене проштробили нишу. Весь строительный мусор находился на моих вещах и на новом постельном белье. Спасибо постовой: она прикрыла посуду. Зато радио теперь работало так, что его, наверное, было слышно за пределами СИЗО.

— А можно было поаккуратнее?

Постовая пожала плечами и молча развела руки. Понятно. Сам напросился. Теперь у меня все по закону.

Прокурор уехал. Приближался День смеха. Или День дураков. Кто как называет, не имеет значения. Но именно 1 апреля меня вывели к адвокату во второй корпус, где я и мой адвокат имели удовольствие встретиться с Цапком Николаем. <…>

 

Апрель 2013 года

<…> Каждый день похож на предыдущий. С утра прогулка — 20 минут, больше почему-то нельзя. Вернувшись с прогулки, занимаюсь спортом, насколько позволяют условия в камере. Кормлю свою стаю мышей — мой маленький, но свободный народ. Кофе, сигареты, читаю и, конечно, пишу. Сосредоточиться на последнем помогает одиночество. В нем есть свои плюсы: ничто не мешает думать. Правда, мысли порой угнетают своим содержанием. Не без этого.

— Рябцев!

— Здравствуйте, Маргарита. — Постовая открыла кормушку. Голос ее был резким и сердитым.

— Ну что, добился, чего хотел? Зачем твой адвокат написала жалобу в прокуратуру?

— Как это «зачем»? <…>

— Меня из-за этой жалобы вызывал прокурор и выяснял про твои жалобы. А потом меня вызвал начальник и влепил выговор.

— За что?

— За длинный язык и ненужную инициативу.

Я собрался, постарался быть спокойным и сказал:

— Маргарита, вы меня, конечно, извините за то, что из-за меня у вас неприятности. Но ведь адвокат написала с моих слов, как было, правду.

— Да кому нужна твоя правда? Ты чего добился? Тебе нормально сиделось до того, как ты в газету написал и показания в суде дал? <…> Ты замечаешь разницу?

— Я, по-моему, единственный, кто это заметил.

— А будет еще хуже. Ты прешь против системы, как бессмертный, мне кажется, ты не в своем уме.

— Так что вы сказали прокурору про мои жалобы?

— Дело не в том, что я сказала, а в том, что это никому не нужно, и ему в том числе. А ты, Слава, заноза в заднице уже для всех. Спасибо тебе за проблемы!

Я не успел ничего сказать, как кормушка захлопнулась. <…> Вот так. Оказывается, можно чувствовать себя виноватым непонятно за что.

 

* * *

— Рябцев!

— Да, здравствуйте.

— Вы меня звали? Я воспитатель, — недовольным голосом представилась Людмила.

— Да. Звал, спасибо, что пришли.

— У вас есть ко мне какие-то вопросы?

— Есть. <…> Я недавно ознакомился с материалами своего личного дела, и мне попался очень любопытный документ, вами подписанный. — Я открыл тетрадь и стал зачитывать: — «Осужденный Рябцев в совершенном преступлении не раскаивается, к мероприятиям воспитательного характера реагирует удовлетворительно. За время содержания имеет два взыскания. Поддерживает дружеские отношения с лицами отрицательной направленности. Придерживается уголовных традиций и так называемых «воровских понятий». В отношении с администрацией учреждения не доверчив, не искренен. По характеру спокоен, самоуверен, общителен, упрям. Планов на будущее не строит».

— И что? — невозмутимо спросила она <…>. — А вы с чем-то не согласны?

— Как-то да.

— Что вас не устраивает? Это мое сложившееся о вас мнение.

— Допустим. Напомните, пожалуйста, а когда вы проводили со мной воспитательные мероприятия?

В ответ — молчание.

— Вот если бы вы их проводили, то обязательно обратили бы внимание, что я уже почти год содержусь в одиночной камере под круглосуточным видеонаблюдением и общаться имею сомнительное удовольствие только с сотрудниками СИЗО. Вы их имели в виду, называя лицами отрицательной направленности?

— Нет, конечно.

— Почему вы решили, что я не раскаиваюсь?

— Я читала копию вашего приговора, и у меня сложилось такое впечатление.

— Я, надеюсь, вы дочитали до того места, где написано, что со мной заключено досудебное соглашение. И наверняка вам известно, что я дал свидетельские показания, изобличающие моих подельников. По-вашему, это не свидетельствует о раскаянии?

— Не обязательно, — отрезала она.

— Понятно. Больше всего мне понравилось последнее предложение. Как вы определили: строю я планы на будущее или нет?

— У вас срок 20 лет, какие вы можете строить планы?

— Вам не стыдно? — не удержался я.

— Нет, мне не стыдно.

Я широко улыбнулся, закончив бесполезный разговор. На самом деле я разозлился. А почему бы мне не строить планов на будущее?..

 

* * *

Сплю я очень чутко. После Владикавказа (в предыдущей рукописи Вячеслав Рябцев описывал пытки в ИВС этого города. — Ред.) я моментально просыпаюсь от звука тихих шагов у двери. В камере полумрак. 23.00.

— Рябцев! Одевайся, на выход.

Дверь в камеру открылась, в проеме стоял оперативник, рядом постовая.

— Куда?

— Куда надо.

Мне показалось это подозрительным.

— Время 23.00, после 22.00 вывод из камеры запрещен. Я никуда не пойду.

— К начальнику пойдешь?

— А почему в такое время?

— Прокурор к тебе приехал. <…>

Зайдя в кабинет Гуничева, я увидел ту же картину: прокурор и начальник СИЗО расположились на тех же местах, что и в прошлую нашу встречу. <…>

— Осужденный Рябцев. Здравствуйте, — представился я.

Со мной здороваться не посчитали нужным. <…>

— Вячеслав Николаевич, я приехал к вам по очередной жалобе вашего адвоката. — Голос прокурора был резким, очень нервным. Гуничев взглядом пытался меня четвертовать. Прокурор взял в руки лежавшие перед ним бумаги.

— Ваш защитник сообщает, что вам устроили встречу с Цапком Николаем Валерьяновичем возле следственной комнаты во втором корпусе СИЗО. — Он говорил, глядя в бумаги. — Цапок выкрикивал в ваш адрес угрозы и оскорбления.

Я молчал.

— Поверьте, мною проведена тщательная проверка действий сотрудников на предмет того, как эта встреча, вас с Цапком, стала возможной. И в ходе проверки установлено, что эта встреча — случайность. В действиях сотрудников никакого умысла я не нашел.

— Я в этом не сомневался, — вставил я.

Прокурор не выдержал:

— Ну наговорил вам Цапок угроз и оскорблений, но не съел же?! Что в конечном счете произошло? Вы живы-здоровы. Согласен, пережили неприятный момент, не более. Алексеева перевели из карцера?

— Да.

— То, что Алексеев попал в карцер рядом с вашей камерой, тоже случайность, я проверил.

Мне стало противно, я начал раздражаться от этой ахинеи.

— Подведем итоги. Перед тем, как мне ехать в суд свидетелем, мне угрожают. Обещают отвести во второй корпус, чтобы я встретился с цапками, или просто повесить. После этого, с 15 марта, вдруг меня начинают водить к адвокату именно во второй корпус. Я сообщаю об этом «недоразумении» 18-го и 20-го, но жалобы мои пропадают, а скорее я их просто выдумал. Тут же, рядом со мной, естественно случайно, сажают Алексеева. В результате я встретился с Цапком, там, где мне и обещали. Хорошо, что это видела адвокат. <…> Не вписывается в эту картину один момент. Если вы помните, я писал вам объяснения 29 марта, и я не мог знать, что 1 апреля встречусь с Цапком и где именно. Однако это случилось именно так, как я описывал еще в пропавших 18 марта жалобах. Я написал кучу заявлений на имя Гуничева, чтобы меня не водили во второй корпус. Мой адвокат лично просила об этом Гуничева. Он отказал. Я просил перевести Алексеева от моей камеры. Денис Сергеевич (начальник оперчасти. — Ред.) предложил мне наслаждаться общением. Это при том, что я не беспокоил никого угрозами, которые доходят до меня от цапков не через сотрудников. Мне угрожали и в зале суда. И вы настаиваете на том, чтобы я поверил, что все это случайность? — К концу своего монолога я уже успокоился. Прокурор выглядел уставшим и слушал молча. Гуничев был красный и злой, но тоже молчал.

— Вячеслав Николаевич, — уже спокойным тоном говорил прокурор. — Да, все перечисленные события имели место быть. Понимаю, что все это на первый взгляд выглядит подозрительно. Но, уверяю вас, все это не более чем случайные совпадения.

Было понятно, что беседа окончена. А меня позвали сюда поржать. <…>

 

* * *

— Вячеслав Николаевич! Как дела?

— Добрый вечер, Антон Палыч (постовой. — Ред.), — с улыбкой приветствовал я.

— Тебе тут просили передать кое-что.

— Кто?

— Девочки, которые на видеомониторах сидят. Они просили передать, что ты пресс качаешь неправильно. Ноги должны быть прямыми, — рассмеялся он.

— У вас что, за мониторами девчонки?

— Ну да. <…>

— Капец. — Настроение испортилось. — А их не смущает, что я не всегда одет?

— Нет, по этому поводу жалоб не было, значит, все устраивает. Ты чего, расстроился?

— А чему мне радоваться, Палыч? Камеру эту поставили, а туалет отгородить не разрешают. Нормально я там девчонок развлекаю? <…>

Видя мое настроение, он перестал улыбаться.

— А что, у тебя радио опять не работает?

— Не-а, несколько дней поработало… и всё. Недолго музыка играла.

— Телевизор так и не дали?

— И не дадут. Опекуны мои и благодетели потребовали не улучшать жилищных условий такой гниде,  как я. У меня и так тут все по закону.

Палыч смотрел на меня с сочувствием.

— Я ничё не понимаю: почему у цапков все есть, все удобства, а тебе — даже радио не хотят чинить. Ты знаешь, каждая смена на инструктаже получает особые указания насчет тебя: быть с тобой как можно строже.

— Я догадываюсь. И когда это началось?

— В феврале (то есть после выхода публикации. — Ред.).

— Понятно.

Палыч продолжал откровенничать:

— Скажу тебе откровенно, многие тут не понимают, что происходит: почему тебя прессуют, а цапки в VIP-хатах сидят, и отношение к ним прямо противоположное, чем к тебе.

— Не бери в голову, Палыч, все нормально. Главное, мне все понятно. <…>

Прошла вечерняя проверка, скоро отбой. Я пил кофе и размышлял. Некоторые рядовые сотрудники, несмотря на указания начальства, вели себя по-другому. Вот и сегодня постовая, которая никогда не выказывала мне лояльного отношения, вдруг удивила.

— Слава, приходил проверяющий из управления и сказал написать на тебя рапорт, так что не обижайся. Мне придется написать.

— Да ничего. А за что сказал написать?

— Сказал, чтобы сами придумали. — Ей было неудобно.

— Я понимаю, не расстраивайтесь.

 

* * *

Сегодня полнолуние, не спится. Не дает покоя сегодняшняя встреча. <…>

— Здравствуйте, осужденный Рябцев Вячеслав…

— Ой, ну не надо. Я знаю. Присаживайтесь. — Он указал на стул напротив.

— Курите? Курите. — Он подвинул мне по столу пачку «Парламента».

— Благодарю. — Я не пошевелился.

— Давайте перейдем на «ты», для удобства общения, не возражаете?

— Нет, — я отвечал односложно. Это еще кто? Но представляться он не спешил. Его голос был спокоен, манеры говорили о его уверенности в себе. Говорил он подчеркнуто уважительно, и его уважительность не казалась лживой, что еще больше меня насторожило.

— Хорошо. Я займу совсем немного твоего времени.

— Я не спешу. — Я смотрел во все глаза, мысли путались. Явно какая-то важная птица.

— Скажу прямо: цель моего визита — любопытство. Я хотел на тебя посмотреть.

Теперь любопытно стало мне, и я не выдержал.

— Кто вы? — Я понимал, что зайти в СИЗО из любопытства не каждый может себе позволить.

— Я не буду тебя обманывать. И называться не буду. Достаточно, что я знаю, кто ты. Я вообще много о тебе знаю.

Я запутался окончательно.

— Чем обязан?

— Хотел на тебя посмотреть, — повторил незнакомец. — Вообще, я человек осведомленный. В том числе и о событиях, в которых тебе довелось поучаствовать. Заурядная история. И лица в ней такие же. Кроме тебя.

— Чем я вас так удивил? — Мне неудобно было говорить ему «ты»: он был старше.

— Твой рассказ, опубликованный в газете, не вписывается ни в одну схему. Писателей в тюрьмах много. Не все так откровенны и не при таких обстоятельствах. То ли ты безумен, то ли отважен. А может, и то, и другое.

Я мучительно пытался сообразить, к чему он клонит. Он разглядывал меня, как насекомое под микроскопом, и продолжал:

— В любом случае, это была дерзость. И откуда? Забытая пешка обернулась ферзем, появилась интрига.

— Не знаю, появилась ли интрига, а проблемы у меня появились.

— А как ты хотел? Сам виноват. Всех затронул, никого не забыл. Теперь держи. Система не видит ничего, кроме решения собственных задач. Если объективно, своими свидетельскими показаниями ты сделал больше, чем можешь себе представить. Снимаю шляпу. Но, если тебя определили в расходный материал, не рассчитывай, что тебе удастся изменить свое положение. Не выйдет ни у тебя, ни у твоего адвоката. <…> Ты только не обольщайся на свой счет: таких Рябцевых, как ты, — тысячи. Система не может спасти, может только добить, в том числе и собственного свидетеля. И эта ситуация изменится не скоро. Многие институты либо не работают вообще, либо функционируют в извращенной форме. — Мне показалось, что эту фразу он произносит часто. — Я понимаю твои мотивы, тебя понимаю. Убедился, что прав. Если ты вдруг станешь исключением из правила, я буду рад.

Он поднялся и протянул мне руку:

— Желаю удачи, и мой совет: не останавливайся!

— Всего доброго, — я ответил рукопожатием. Чего приходил?

 

* * *

— Ну что, я тебя поздравляю, — адвокат Наталья Анатольевна улыбалась.

— Спасибо, надеюсь, я был убедительным.

— Более чем. Я думала, ты будешь волноваться, тебя закидают вопросами и попытаются запутать. Но ты справился отлично, молодец! Как ты себя чувствуешь?

— Не знаю, — честно ответил я. Она насторожилась.

— Жалеешь?

— Нет.

— Вот и хорошо. Рассказывай, как тут обстановка, какие новости?

— Были гости у меня.

— Кто? — удивилась Наталья.

Я рассказал ей о разговоре с тем, кто не пожелал представиться. Она слушала молча, потом попросила описать его. И продолжала молчать. <…>

— Все-таки человек не поленился, проявил интерес, — попытался я вступиться за незнакомца.

— И что? — Тон ее стал резким. — Что дальше? Я через день слышу о тебе с разных сторон: «Да, он хороший парень». И когда я это слышу, меня это бесит. Бесит потому, что если ты такой хороший парень, то почему все мимо постояли? <…> Все это пустая болтовня. И визитер твой — пустышка. Не хочу даже обсуждать. Что еще?

— Беседовал опять с прокурором и Гуничевым. — Я пересказал ей нашу беседу.

— Я была у Гуничева сразу после того, как тебя столкнули с Цапком. Он мне сказал то же самое: извините, так случайно получилось. Ладно, с ним все понятно, по крайней мере, на второй корпус тебя теперь не водят, посмотрим, что дальше будет. Это все?

— Не совсем. Был еще один визит. Открывается кормушка. Вижу сотрудника, раньше его не видел. Он заявил, что слышал, будто мне тут не нравится, и не желаю ли я в связи с этим переехать в карцер. Я его попросил представиться, но он не пожелал этого делать, захлопнул кормушку и ушел.

— Не угомонятся никак, затронули болотце, — защитник мой сегодня явно не в настроении.

<…> В этот момент нас прервали: в кабинет зашел молодой оперативник и представился. Я прослушал, как его зовут, кажется, Эрик или Эльдар.

— Я хотел поговорить с вами и вашим подзащитным, — обратился он к Наталье. — Рябцеву надо написать заявление о том, что он не является лидером криминального мира и воровских традиций не знает, не соблюдает и не поддерживает.

Защитник мой «завис».

— Еще раз, — попросила она.

Оперативник повторил свою короткую речь.

— Зачем?

— Вы понимаете, мы недавно Рябцева поставили на профилактический учет, и, когда он поедет в лагерь, к нему будет, скажем так, предвзятое отношение из-за профилактического учета. Поэтому надо его с учета снимать.

— Интересно. А когда вы его ставили на профилактический учет, он пи