Если бы

Дневник: Алукард. 14 мая.

Вчера я получил паспорт. Теперь я гражданин Великобритании, Соединенное королевство пополнилось еще одним гражданином. Кому какое дело, сколько мне лет (год рождения – 1970, я долго смеялся), кто были мои родители (я узнал новое слово для своей «национальности» и для себя в частности, весьма обидное – гастарбайтеры, спасибо Интернету), и выяснил, что представляю собой даже не средний класс, а просто маргинальные низы общества. Я не получаю зарплату, у меня нет постоянного места жительства (в паспорте указан особняк Хеллсингов, не писать же, что нормы метража просто смешны и сплю я в гробу).

Кому-то стоны шестисотлетнего вампира покажутся смешными. Но ведь язвительность – последнее мое оружие против людей. Не считая оружия , конечно, которое я все равно не могу использовать. А начиналось все давно: еще сэр Артур, да перевернется он в гробу, еще один потомок этого рода, намекал мне, что не все вопросы в королевстве можно решить с помощью оружия. Английский юмор мне тоже недоступен.

Возможно, я погорячился. Очень возможно. Но выдержка изменила мне. Смешно: я нежить – официально состоящая на службе Ее Величества (пожалуй, она единственная, кто искренне проявляет ко мне участие, по крайней мере, из людей). И несмотря на это, до вчерашнего дня я просто не существовал. Пусть даже и так, пусть даже мне выдали этот смешной паспорт с этой смешной датой рождения… 13 мая 1970 года. Что ж, число вполне соответствует. А год... сотня-другая (тысяча…миллион) роли уже не играют.

В честь столь знаменательного события Ее Злючество Интеграл Вингейтс… в общем, Злючка решила устроить мне праздник. Кто-то думает – из тех, кто хоть раз побывал с изнаночной стороны Хеллсинга – что основное наше занятие – убийство, размазывание чьих-то внутренностей по стенам всех доступных зданий и перестрелки с Искариотами. А я смеюсь. Люди до удивления тупы, мне даже стыдно, что когда-то я был одним из них. Увидев один раз в кино перестрелку, они искренне полагают, что так всегда, и патроны никогда не кончаются. Кончаются. И еще как. И до тех пор, пока кто-то – в моем случае, полицейская – не притащит замену – в славном и непобедимом герое проделают решето из дыр. Мне это не страшно. А вот столь любимый Голливудом (какие слова я выучил!) Джеймс Бонд… я уверен, если этот отважный агент живет на сей грешной земле, он мой собрат, и не женился по той же причине, что и я – видимо, все его любовницы давно стали его ужином, после таких-то обстрелов.

Четырнадцатое мая. Если верить календарю и моему свеженькому паспорту, вчера мне исполнилось тридцать два года. В честь сего знаменательного события я, предавшись черной меланхолии, пригласил полицейскую (Викторию, Викторию, почему я не могу называть ее по имени?) в кино.

А началось все три месяца назад… и началось оттого, что Злючка (моя обожаемая хозяйка, да выдадут ей на ее плоскую грудь очередную медальку и пусть радуется) подарила мне ноутбук.

Конечно, это было предсказуемо, я давно мечтал освоиться в двадцать первом веке, но моя гордость не позволяла мне попросить . Спасибо Виктории. Девочка учится. Девочка больше не ползает у меня под ногами. Она вошла во вкус, как и я когда-то. И я словно бы заново переживаю с ней свою молодость, и в организации и вообще… она так радуется удачам и так переживает за провалы, пусть даже и мизерные, что мне хочется ее утешать снова и снова, только чтобы чувствовать живые чувства и живые эмоции. События последних трех лет, натянутые отношения с хозяйкой сгубили мою и без того больную и черствую душу. Если бы я был человеком, я пошел бы к психотерапевту. Но я просто спрятался в гроб и плакал кровавыми слезами.

Нет, об этом в другой раз. В конце концов, это же дневник, я могу открыть его на любой странице? В смысле, допечатать в любое время? И в любой день? Во всех фильмах вампиры пишут дневники, и, наверное, это что-то общее между реальностью и выдумкой режиссеров. Только с того дня, как я почувствовал себя не-живым, но и не-мертвым, во мне проснулась тяга к сочинительству и к разговору с самим собой. Говорят, это мудрость. Но та же Виктория ведет дневник (розовая пушистая обложка и ручка с перышками, едва я замечаю ее с этой книжечкой в руках, она краснеет, как маков цвет). А разве есть мудрость прожитых лет у Виктории?

Вот в кино, например… мы пошли с ней на кино – разумеется, про вампиров – «Королева Проклятых». Интересное кино… я искренне хихикал в самых «драматических» моментах, а моя дурочка подчиненная сидела с открытым ртом и жутко переживала за влюбленную в вампира девочку из мифической организации Таламаска. Она даже стала пинать меня ногами, когда я, как последний олух из выпускного класса, громко заржал – по-другому и не назвать – в тот страшный миг, когда вампир в пятый раз что-то там переспрашивает у кровавой королевы. Диалог примерно такой: «Ты мой король!» - «Я твой король?» - «Я люблю тебя!» - «Ты любишь меня?», ну и так далее. В зале кто-то навзрыд плакал. Виктория истекала кровавыми слезами и сморкалась в шарфик. По-моему, это самый скромный предмет ее туалета после пижамы… Интегра научила ее вести себя прилично за столом, но не научила прилично одеваться. В особняке Виктория ходит по стеночке. А за пределами его становится свободной. И, честно признать, мне нравится гораздо больше Виктория за пределами. В особняке она невзрачная – несмотря на всю свою весьма колоритную внешность – полицейская, а на улицах Лондона – она Виктория Церас, молоденькая и хорошенькая подружка старого рохли типа меня.

…перечитал все написанное. Неплохо, если учесть, что последний раз я брал перо в руку… то есть, тогда это было перо… но сколько же я времени потратил на то, чтобы напечатать ЭТО!

16 мая.

Снова Виктория. Плановая проверка – вот ежедневная рутина Хеллсинга. Полночь. Мы гуляли по набережной королевы Виктории от моста Ватерлоо до самого моста Вестминстерского аббатства. Тревога оказалась ложной, об окончании проверки я тут же доложил по телефону, и вдруг эта девочка, робко заглядывающая мне в глаза исподлобья (что поделать – с нашей разницей в росте) и говорит с вызовом:
- А я не хочу домой!
Так девочка заявляет маме, что, несмотря на свои тринадцать лет, прыщи и двойку по геометрии, будет всю ночь пить водку с апельсиновым соком. От неожиданности у меня слетела шляпа с головы – так резко я затормозил. И ответил совершенно искренне, но главное, все-таки ответил:
- Я тоже. Погуляем?
И мы пошли гулять. Мы гуляли так долго, что я забеспокоился: где же рассвет? Впрочем, в Лондоне рассвет иной раз не отличить от вспышек перегорающих ночных фонарей. Май. Туман. Над Темзой поют не сгубленные индустриализацией соловьи. Давно я не дышал полной грудью в этом городе. Было не с кем.
Странно, но Злючка ничего не сказала по поводу того, что мы вернулись под утро. Посмотрела на меня взглядом убитой великомученицы и хлопнула дверью. Так тебе и надо, недотрога! Сиди одна, сиди за своим новеньким столом – помнишь, что случилось с предыдущим? Так вот, сиди, перебирай никому не нужные отчеты оперативников с «точек», и задыхайся в своем табачном чаду! Когда на улице весна, даже здесь, даже здесь, в этом Лондоне, так редко видящем солнце, - как можешь ты сидеть в своем кабинете, зашторив окна? Ты хоть видела эту луну за окном?
Кто же из нас человек, Интегра…

Впрочем, это ее выбор. А ноутбук долго мне снился. Смешно сказать, но мало кто видит вампира спящим. Это все равно, что подставить спину пуле, когда ты смертен, или когда пуля из освященного серебра. Но все-таки случается, что дремлешь в своем тесном гробу (или не очень тесном), закинув руки за голову и погрузившись в мечтания. В один из таких моментов меня и застала полицейская. Опять надоедала мне глупыми вопросами. Я хотел захлопнуть крышку гроба, но вовремя сообразил, что сам потом буду терзаться тоской по общению.
(NB: не следовать советам Дейла Карнеги так буквально. К моей улыбке большинство людей не тянется).
Она разговорила меня. И через три дня принесла мне, пыхтя от удовольствия, красненький ноутбук, милостиво жалованный «с барского плеча». Объясняла несколько часов, как идиоту, хотя я ее и не просил, куда и что втыкать и почему не надо стрелять в монитор… мне достаточно было бы пролистать инструкцию, но почему-то мне нравилось слушать ее щебетание. Это напоминало мне, что я все еще жив. Но самый рай пришел в мой сырой подвал вместе с линией Интернета.

Я считал полицейскую глупой маленькой девочкой, а оказалось, она достаточно подкована, по крайней мере, в новых технологиях, в чем никогда не преуспевал я. Все прошло мимо, все достижения техники и науки, все прошло под канонаду выстрелов и моих издевательски-ехидных «да, хозяйка». Мобильные телефоны! Видеоконференции! Смс-ки! Лежа в гробу, я щелкал по клавишам телефона, посылая сообщения в гроб по соседству, и время от времени из обоих гробов раздавался безудержный, гомерический хохот. Чем дальше, тем меньше я жалею о том, что обратил ее в вампира тогда, в Чеддаре. От Интернета я сначала ожидал подлянки, и потому опасался его. Впрочем, тут я оказался прав.

Кого я стесняюсь? Себя? Это же не ЖЖ, это же мой дневник, изолированный от всего остального мира! Конечно, первым делом я полез искать обнаженных женщин. Ох, лучше бы я этого не делал. Моментально засыпался порнографией. И не подумал бы кто плохого. Я искал картинки с ЕДОЙ. После питья медицинской крови всю зиму хочется мяса. Ох, как хочется. Я бы высушил эту. Благо, она точно не девственница (нет уж, спасибо, у меня тут две, на любой вкус…). И ту, тоже, хорошенькую и сочную… впрочем, в крови девственниц особая сладость. Никто и никогда до тебя…

Сначала – здоровье! Потом остальное. Я давно уже не смотрю на смертных женщин, как на источник удовольствия. За сто лет воздержания… впрочем, эти подробности уже ни к чему. Можно меня тоже считать девственником. Не особняк Хеллсингов, а монастырь какой-то…

19 мая.

Злючка страдает от приступов паранойи. Спит с пистолетом в руке (раньше он лежал под подушкой, я проверял). Не выключает компьютер.
Бедная, бедная моя Интегра… помнишь? Настроение у меня паршивое, может, дождь за окном виноват, а может быть, это просто луна, луна сделала меня таким сентиментальным сегодня. Помнишь ли ты, Интегра, мое Злючество, какой ты была до того злосчастного случая?
Она была другой. Когда ей исполнилось пятнадцать, пришлось сменить школу. Уже два года к тому моменту я сходил с ума от беды, которую когда-то описал Набоков в своей трагикомедии… «Лолита», написанная на великолепном американском английском, вполне соответствовала моему внутреннему состоянию. Я взращивал заново сломленную и напуганную девочку по имени Интегра, которую приходилось утешать, лелеять, пестовать и выслушивать вместе с Уолтером (ах, где ты ныне, Шинигами?) ее жалобы на жизнь. А заодно начинать жить заново – нам обоим, мне, вампиру, и ей, человеку. Гормональные подростковые бури и комплексы неполноценности, походы к психологу и, в конце концов, вызов психолога Ее Величества на дом… для меня. Но какой же трогательной Интегра была, как никто, когда сидела над учебниками! Когда старательно пыталась угодить – мне!
Закрытая школа в Итоне. Два раза в неделю – посещение школы музыкальных искусств Святого Мартина, что близ Сохо. Лекции этики в Музее Флоренс Найтингейл. И на все эти мероприятия, помимо пятерых телохранителей, ее сопровождал я, но так, чтобы меня не видели.
От учителей мы быстро отказались (мы... мы ведь были одной семьей, ты помнишь, девочка моя?). Интегра и так была довольно замкнута в мирке Хеллсинга, и общаться с людьми ей удавалось только с позиции крика и силы. Впрочем, до девятнадцати она была открыта и наивна. Огрызалась редко, но жестко.

Смешно: я мог и могу защитить ее от упырей, гулей и всех врагов этого мира и миров других – но ничего не мог поделать с ее соседками по парте, с мальчишками, которые уже не дергали ее за косы, а презрительно сплевывали при виде нее на землю. Прозвище «дылда»… ха, меня они не видели. Интегра мечтала быть другой – такой, как Виктория, наверное. Такой же простой и без запросов. Вести дневничок с милыми секретами, одеваться по нескольку часов и спускать папино состояние на диски с тем… что.. гм… они называют музыкой, и косметику.

Несколько фактов об Интегре для потомков: дети Хеллсинга, когда бы вы ни родились и кем бы вы ни были! Интегра:

- Имела в 15 лет обыкновение бесцельно слоняться по дому в поисках съестного. Это сейчас я знаю, что она росла тогда по двадцать сантиметров в год, а тогда ее прожорливость меня отнюдь не умиляла. Иной раз она смотрела на меня таким пустым и голодным при этом взглядом, что я – вампир с прошлым! – пугливо озирался в поисках оружия.

- Ела она много. Очень много. Очень-очень много. Она никогда не была сыта. И при этом она никак не набирала минимального для своего роста веса, и росла только ввысь. Ей прочили славу модели с именем. Она мечтала о пластической операции по увеличению груди. И втайне до сих пор наверняка мечтает увеличить губы.

- Помимо проблем с манией ненавидеть свое прекрасное отражение в зеркале, она не могла видеть свое отражение в примерочных. Она в них просто не помещалась. Интегра Вингейтс Файрбрук Хеллсинг была проблемой для магазинов одежды, куда я, естественно, ее сопровождал. Как сейчас помню этот страшный сон семилетней давности: «Девушка, а на рост шесть футов два дюйма размер XXS есть?» - «Сэр, сэкономьте деньги, сводите вашу барышню поесть». Каждый поход неизменно заканчивался истерикой по поводу того, как она, Интегра, страшна, как ее никто не любит.

- Несмотря на это, она носила каблуки. Каблуки высотой в пять дюймов.

- Возможно, из-за ее роста все ее юбки были ей слишком коротки. Всегда. Она носила мини. Эти ноги от ушей… улица превращалась в сексуально-невоздержанную пробку, когда она дефилировала по Сити. Если вспомнить, что тогда она носила розовые очки, которые ей не подходили, и постоянно чуть хмурилась, чтобы что-то рассмотреть… и красную помаду, поярче моих сытых губ… и еще плюшевый мишка, которого Уолтер ей подарил, и с коим под мышкой она покоряла туманный Альбион…

- Я был первым мужчиной (правда, тогда я исполнял скорее роль макета мужчины), который учил ее целоваться. Тут уж, как говорится, без комментариев.

21 мая.

Через девять дней Болгарию и все области Румынии и соседствующих вольных княжеств украсит фестиваль роз. И меня там не будет. Уже в который раз. Сколько же сотен раз я пропустил этот прекрасный праздник! Как бы мне хотелось побывать там еще когда-нибудь!
Зато я буду выстаивать домашнюю службу Хеллсинга по поводу дня Теобальда Венского. Я в восторге! Кажется, полицейская понимает и разделяет мои чувства, потому что, заглянув мне в глаза и положив руку на мою, она тихонько прошептала, что «идти мне на службу совсем не хочется».

Все-таки я был бы католиком, оставайся во мне хоть какая-то вера. Или, возможно, я говорю это назло Интегре? А вот и мисс Злючка! Увидев ее, взмолился бы и католик, и баптист, и буддист. Куда делись только все эти платьица? Где сгорели все эти юбочки?
Впрочем, пусть уж носит эти свои мешковатые костюмы. Пусть прячет под ними свои ноги, свои руки и свое тело вообще. В отличие от Виктории, которая обнажается с намерением убить, поразить и потрясти, и потому совершенно не кажется обнаженной, в случае с Интегрой все иначе. Если леди Хеллсинг обнажит плечо, я упаду в обморок от недостатка крови, воздуха и сил духа. Впрочем, самое сексапильное, что делает моя хозяйка в последнее время при мне, это поправляет очки.

Обычный ночной мрак в подвале. Никаких обходов. Подозрительная тишина. Последний раз я слышал свое имя из уст хозяйки дней семь назад. Что бы сие означало? Глаза слипаются, и я понимаю, что надо все-таки встать и идти в гроб, надо спать, потому что силы можно восстановить только во сне…

Несколько фактов о Виктории, которых я не знаю, и которые я хотел бы знать:
- Она никогда не проводит у зеркала меньше трех часов в сутки. Почему за эти три часа она не попытается сделать что-то со своими волосами? Почему она их красит, сушит, завивает – но никогда не причесывается при этом?

- Ее загадочная розовая тетрадка с надушенными страницами полна сокращения и шифров, я заглядывал. Угрызений совести не чувствую, у меня ее нет давно; но кто скрывается под аббревиатурой «М. Ал-д», обведенной в красивое сердечко?

- В подвале есть ванная. Она появилась тут давным-давно, но только недавно ее отремонтировали. Спасибо полицейской, это ведь ее настояние было. Так вот, вопрос: что может делать вампир в течение двух часов в ванной, при условии, что воду отключили из-за неисправности арматуры? И почему из моих вещей в этой ванной лишь две: бритва и пена для бритья – (что поделать, наследие людей во мне сильно, и единое проклятие всего мужского пола тоже) – и те уже перевязаны розовыми бантиками и обцелованы чьей-то помадой? И кто сказал, что шесть полотенец для одного – это нормально? И почему полотенцем для рук нельзя вытереть лицо?

- Виктория иногда не носит трусики. Это единственная из действительно интересующих меня вещей, которые я знаю точно. Кто регулярно подбрасывает эти трусики мне под стол, в гроб и на монитор, я не знаю. Но гораздо смешнее было бы подбрасывать их в постель леди Хеллсинг. Так что учти это, таинственный и невидимый фетишист.

24 мая.

Рассвет застал нас неожиданно, и мы долго метались, дожидаясь открытия метро. Машина опаздывала. Наверняка из-за сокращения финансирования водителями теперь всегда будут китайцы, которые называют Лондон «халёсеньким голодком», и для которых оживленный Сити тише любого спального района Шанхая. Впрочем, это куда лучше, чем такси с русскими. Вот уж кто почище любого упыря.

Дети мои! Я не знаю, кто вы и где вы, сколько вас и уж тем более не желаю знать, как так случилось, что вы вообще есть, но заклинаю: никогда не пытайтесь говорить с русскими, если уж вас угораздило сесть в русское такси. За шестьсот лет с этим народом… ничего не изменилось. Англичанин отвезет вас по адресу, откинувшись на спинку сиденья, разговаривая с радио на отвратительном «кокни», жаргоне улицы. Пару раз он, возможно, при наличии идеального настроения, спросит у вас про погоду. Если же такси дорогое, то разговора не будет вообще. Араб будет всю дорогу ругаться на светофоры, пешеходов и выть под музыку из старенькой магнитолы. В машине при этом будет такое смешение запахов корицы, ванили и ослиной мочи, что на половине дороги вас стошнит, и цвет вашей кожи приобретет зеленоватый оттенок, годный разве что гулю или Энрико Максвеллу, встретившему меня в темном переулке.

Но русский! Для начала любой из них способен остановить машину (и плевать, что самолет вылетает через час), протянуть вам руку через коробку скоростей и доброжелательно представиться: «Сергей». Почти все русские таксисты в этом городе – Сергеи. Из магнитолы с равной долей вероятности может раздаваться траурное звучание Вестминстерского аббатства и «Калинка-Малинка», или то, что один из этих монстров называл «шансоном». Все эти таксисты – бывшие либо будущие уголовники. У всех есть хотя бы одна татуировка на видимой части тела. Выбриты все плохо, с порезами и царапинами. В машине обязательно приклеены бумажные иконы, а у одного впереди был такой роскошный иконостас, что я пожалел даже, что моя хозяйка этого не видит. Нашим бы рыцарям да с русских таксистов пример брать!

Но не это самое страшное. Представившись вам и выпытав из вас все интимные и сокровенные подробности вашей частной жизни, русский начинает делиться своими. И вы уже, отупев от воя в магнитоле, чьей-то дешевой сигареты и запаха перегара, слушаете про «дочку папиного шурина моего двоюродного брата». При этом он успевает на пяти языках материться на светофоры, правительство, погоду, цены, нравы современности и готов поклясться на чем угодно в том, что если бы не Сталин, Черчилль во второй мировой…

Выходите вы из такси, опаздывая на полтора часа, с головной и зубной болью, в глазах у вас троится, в кармане могут быть: фото русской жены чьего-то там шурина, деверя или «братана», бутылка водки «Калужская Ржаная» и брелок на память в виде Кремля, а также шарф неизвестной мне организации «Спартак». Обычно еще оставляется чья-то визитка, на которой написано примерно следующее: «Сергей. Телефон», то есть, даже меньше, чем на автомобильном номере Ее Величества. С этого момента ты – «кореш», и если ты имел неосторожность оставить какие-никакие сведения о себе, беги из дома и закопайся на кладбище у собора Святого Павла близ школы хорового пения. Русский найдет вас. А если даже и не он, то его теща, прибывшая в Королевство погостить со своей болонкой и яблочками-паданцами с родной дачи.

Я знаю не понаслышке…

25 мая.

Я благостен и спокоен… я благостен и спокоен. Не выходит. Я не благостен и уж тем более не спокоен. Запах крови и запах дождя до сих пор будоражат меня. Я взял ноутбук в гроб. Теперь это похоже на сцену из дешевого фильма ужасов: проводочки, тянущиеся к покойнику. То есть, ко мне.

Я так и не рассказал главного. Впрочем, можно не спешить. Все, что есть у вампира – это время, по-моему, эту фразу я подцепил во время просмотра какого-то фильма про вампиров.

Мы – я и полицейская – сидели в метро на станции Ливерпуль Стрит. Нас можно было принять за бродяг. После дождя грязно даже в Лондоне. Я помню, как устал. Как мне хотелось забыться тяжелым, усталым сном. Как мне нужно было отдохнуть. Будь я один, я вполне мог бы зайти в какой-нибудь клуб и перестрелять там половину народа. Это издержки бессмертия – существование кровавого безумия, которое охватывает тебя с ног до головы и превращает в хладнокровное чудовище. И ведь мне это нравится! Я получаю наслаждение от этого!
Но рядом была Виктория. Грязная рыжая мордашка с беззащитно-голубыми глазами, растерявшими свою рубиновую глубину. Сидели мы на полу, прислонившись к разбитой кафельной стене. Ни дать, ни взять, люмпены на обочине дороги. Пять часов пятьдесят минут.
- Хозяин, а мы домой пойдем или поедем? – спрашивает меня полицейская, и от этого детского голоска я вздрагиваю, как от удара, - а то у меня нет денег… совсем.

Машину нам не прислали, а денег нет. Чудесно. Если теперь еще выяснится, что… ну конечно! Беда одна не приходит! «The number you have dialed is not answering, please, try again later». Почему не отвечает? Неужели Интегра еще спит? Или она просто не реагирует уже даже на звонок с моего номера? (Мелодия на меня у нее поставлена, кстати, из фильма «Умри, но не сейчас», про 007). Волшебно. Последние билеты на метро, невесть как нашедшиеся у Виктории Церас, стали нашей единственной надеждой. Ну что ж, посидим тут, посидим.

Мимо ходят люди. Такие живые, такие теплые Кто сказал, что вампиры не мерзнут? Тот, кто не мок в Лондоне и не встречал новый год в Москве. Мне очень нужно тепло сейчас. Тепло их тел, тепло их крови. Тепло их душ. Мимо ходят люди. Два вампира сидят на приступочке под кафельной стеной, и сейчас мы напоминаем беженцев, испуганных огнями большого города. Не знаю, почему вдруг, но мне очень захотелось взять полицейскую за руку. Что я и сделал, содрав с рук перчатки. Ненужное украшение: печати и так вбились в мою кожу до костей. Взяв ее руку и переплетая наши пальцы, я понял, насколько же соскучился по ощущению чьей-то ладони в своей. Когда-то мы с Интегрой Хеллсинг гуляли, взявшись за руки. Вернуть те дни… хотя бы так.

Словно почувствовав мои мысли, Злючка позвонила. В тот момент, когда Виктория ткнулась головой в мое плечо и шмыгнула носом. И в этот чудесный миг – пронзительный звонок саундтрека из Блэйда второго. Ну и кого мне погладить по голове за эти прибамбасы в моем мобильном телефоне? Ах, конечно, рыжулю!

- Где вы? – спрашивает она спокойным голосом. Но я чувствую ее нервозность.
- Ливерпуль Стрит.
- Как вы там оказались?! – о, хозяйка с утра, фурии, завидуйте! – я сейчас же вышлю за вами машину… Черт…
Она что-то роняет. Чувствую, что леди стоит сейчас в пижаме и босая, и пытается найти свои очки, которые – клянусь небом, всегда! – она кладет их справа, а с утра ищет слева. И на мобильный она мне перезвонила только потому, что услышала знакомую мелодию, так она бы и не почесалась.
- Так, - спокойно говорит Интегра, и я понимаю, что она нашла очки и теперь пытается прочитать карту метро – еще бы, свой водитель, какой общественный транспорт! – доезжайте до Хаммерсмита. Там выйдете, и у отеля Holiday Inn вас встретят.
- Да, хозяйка.

По-моему, она мной недовольна. Второй раз я возвращаюсь не в положенное время.

27 мая.

Жарко… душно.. вентиляцию опять забило чем-то. Подозреваю, что завтра в особняк приедет группа дератизаторов, потому что крыс стало слишком много. То есть, достаточно для того, чтобы Интегра Хеллсинг, стоя на столе, вопила от ужаса. Странная она. Не боится упырей, не испугалась выпадать из вертолета, не боится укусов, царапин, фашистов, католиков и клинической смерти. Боится крыс, мышей – притом, что домашних любимцев в клеточках и без оных может часами рассматривать с умилительной улыбкой на своем остром лице.

Пожалуй, еще несколько фактов относительно Интегры (надеюсь, она никогда не узнает, какими путями я все это узнал; продать, что ли, сведения тринадцатому отделу?):
- она верит в магазин на диване и одержима покупками по Интернету, сейчас ее мания несколько притуплена чувством собственного достоинства. Но все-таки она пролистывает каталоги с дорогущей косметикой с чувством упоения, я знаю. Потом всей этой косметикой и прочим барахлом оказывается завален МОЙ подвал, который полицейская упорно зовет нашим.
- Интегра боится: мышей, крыс, тараканов, темноты, когда скоро критические дни, когда ее трогают за шею сзади. Интегра ужасается: популярной музыке (девочка моя, я же помню, сколько ее у тебя в свое время было!), зеркалам на улице (и потому мало кто видел ее гуляющей по улице), когда горячий кофе проносят над чьими-то коленками.
- Интегра спит в пижаме. Или без ничего. Пижама с сиреневыми мишками означает, что она довольна и благостна, спокойна и рада жизни. Бывает нечасто, но бывает. В эти дни она не запирает комнату на пять замков, выкладывает пистолет на прикроватный столик и иногда даже разряжает его. Свет гасится, а плюшевый мишка извлекается из письменного стола. Пепельница стоит пустая, чистая и нарядная. Как многое зависит от пижамы!
- Раз десять в месяц из недр гардероба (серо-зеленая плесень одинаковых мешковатых костюмов и надежно запертые подарки от ведущих домов моды) извлекается атласное сокровище с черными кружевами. Когда Интегра задумчиво достает эту мечту махараджи, стоит ждать беды. Она больше не мила и не благостна. «Найти и уничтожить! Скотины! Все уроды! Чтоб тебе упокоиться!» - это самое мягкое, что я слышал в такие дни. Она делается страстна и неуравновешенна. Может напасть и покусать (всех прочих, кроме меня – словесно). Пепельница, прикроватный столик, пистолет и гардероб – везде окурки, пепел и порванные в клочья отчеты.
- Третий период – это футболка «Манчестер Юнайтед». Самый удивительный период. В такие дни Интегра не запирается, но при приближении к ее двери вы рискуете услышать категоричное: «Пошли все вон от моей спальни!». Паранойя превращается в тотальный пофигизм. Она смотрит полночи телевизор, листает глянцевые журналы и пьет газировку. Пепельница стоит на подоконнике, на который она залезает с ногами. Но курит она в кровати, стряхивая пепел в пустую бутылку или чашку из-под чая. Коньяк изгнан. Пиво. Совпадает период обычно с Лигой Чемпионов.

И, наконец, тот один-единственный день в три месяца, когда после удачного дня и самолюбования (приступы случаются так редко, что обидно!), она заваливается с сытой улыбкой поперек покрывала. И тогда на ней нет ничего. А поскольку от беспокойства за нее я никогда не смогу избавиться – ведь часть ее крови есть и во мне – я стараюсь выгадать этот единственный день, чтобы не заглянуть в ее спальню. Потому что она невинная девушка в свои почти двадцать пять, потому что она не знает, что я за ней наблюдаю, потому что она уже не маленькая Лолита в сиреневой пижамке, а сама Лилит, ждущая короля Ада. И потому, что у меня сто лет не было женщины.

29 мая.

…жарко… умираю от жары… душно и тесно.

Я бы погулял по крыше. Так я и сделал. В общем, зря. Не знаю, что понесло меня туда, наверное, старая и позабытая уже привычка, которую она сама во мне вырабатывала: привычка заглядывать в окна.

Злючка сидела перед телевизором в майке «Манчестер Юнайтед». Все верно, Лига Чемпионов. Закончилась 15 мая, с результатом Реал – Байер 2:1. Теперь по телевизору, толкая друг друга, теснятся два счастливых лица: Рауль и Зидан, чтобы рассказать, как тяжел был путь к финалу. Не понять мне англичан.
Не знаю, почему, но Интегра была так похожа на себя настоящую – то есть, на ту, которая устала от работы и просто хочет побыть в тишине – что я, полюбовавшись на эту невинность в короткой майке, зашел к ней, вежливо постучавшись в окно. Она перевела на меня осоловелый взгляд своих глаз.

Когда-то, Интегра, я смотрел на синее небо только потому, что не мог смотреть в твои глаза. Теперь я могу. Переболел.

- Чего? – это округленное розовыми английскими губами почти в «О» слово производит на меня неизгладимое впечатление. Развратница в монастыре. Монашка в борделе. Кто же она? Кто она, моя Хозяйка, моя девочка, кто она? Раздраженное молодое лицо с кругами под глазами и ее любимые очки, у которых она сломала когда-то дужку, но потом отдала в ремонт, хотя могла купить новые.
- Мне показалось, вы звали меня, Хозяйка, - вечерняя игра в шуточки. Интегра закатывает глаза. Она знает, что не звала меня, и что ослышаться я не мог. И я знаю, что она знает.
- Садись, Алукард, - она хлопает по простыне, и закуривает. Когда настает эпоха «Манчестер Юнайтед», она курит сигареты с ментолом, от которых у любого нормального человека начнется изжога, и вылезут глаза из орбит. Но иной раз мне кажется, что Интегра не совсем человек.

Я сажусь рядом с ней. У Интегры полосатые простыни. Полицейская как-то спросила меня, почему я предпочитаю красные и черные оттенки. Что я мог ответить? Не знаю. Все вампиры моего возраста их, наверное, предпочитают. Потому что в любой темноте остается только кровь. Но вот сейчас на мне просто черные джинсы. (Смейтесь, любители пафоса! Зато кроме них еще и шелковая черная рубашка и алый шейный платок). Интегра протягивает мне пиво, я вежливо отказываюсь, равнодушно пялясь в телевизор. Бу-бу-бу… - спортивный комментатор, задушенный многочасовым ором поверх воплей фанатов. Бур-бур-бур! – радостный Рауль, журчащий что-то слишком близко к микрофону.

- Опять Ювентус в пролете, - сообщила Интегра, поправляя съезжающие из-за сломанной дужки очки, - может, в следующем году…
Бур-бур! – Бу-бу, как вы отреагировали… - Бур-бур-бур!
- Я подумала, Алукард… подумала тут, что слишком много в последнее время… – затяжка, прищур синих глаз, косой взгляд на меня, не ухмыляется ли моя физиономия, - подумала, что нам надо разобраться в событиях четырехлетней давности.
Ага, моя Хозяйка была у психоаналитика. Уже лучше. «Рауль, а как вы…? – бур-бур-бур…».
- Я хочу сказать, что пользы для Хеллсинга было бы больше, если бы мне кто-то помогал, - прости, Господи, прегрешения мои! Сейчас она скажет, что этим кем-то буду я; - но поскольку я не могу никому передавать свои дела, то хотелось бы просто чувствовать поддержку, а не враждебность.
Бур-бу-бу-бур…
- Ты выросла для кого угодно, но не для меня, - говорю я и отбираю у хозяйки пульт, потому что началась реклама, - эти человеческие замашки во всем «разобраться» просто смешны. Как можно уместить какую-либо враждебность в словах «да, Хозяйка»?
Она молчит, но я-то знаю, что после таких слов – если оставить ее в тишине – железная леди протестантов обязательно будет рыдать в подушку, а после долго и с упоением жалеть себя.
- Потому что я не отходил от тебя с того дня, как тебе исполнилось тринадцать. И если в чем-то виноват я, так это в том, что не уберег тебя от окружающих людей, что вампиру неподвластно. Тебе все равно придется общаться с людьми, хочешь ты того или нет. Но вот для меня издеваться над собой не стоит.
Отбираю у нее пиво и ставлю на пол.
- Алукард, я делаю попытки, - ну вот, сейчас Злючка точно заплачет, - делаю попытки начать с тех, кто рядом со мной. Пытаюсь изменить свое отношение к тебе, к Виктории. Не надо вставлять палки мне в колеса!
Помолчали. Она справилась со слезливыми интонациями, я справился с желанием ее поцеловать, уложить спать и спеть песенку на ночь, как в те незабвенные времена, когда она была младше. Старинную валахинскую песенку, о том, что все придет, весна, любовь и первая гроза. Но мне нельзя прерывать ее. С опозданием, но она пытается стать взрослой.
- Мы впервые поговорили как люди, - я улыбаюсь-скалюсь, и она тоже, - за последние четыре года.
- Это хорошо, - ну почему у меня язык присыхает к горлу?! Почему я ничего не могу сказать? Почему я говорю с кем угодно, но не с ней? – это правильно, Интегра. И это заметно.
- …Рауль подонок, играть не умеет… спокойной ночи, Алукард!
- Великолепной ночи, Хозяйка.

30 мая.

Сейчас, полежав в гробу и отоспавшись после нервного потрясения вчерашнего разговора с Хозяйкой, я вдруг понял, что мне – с моим грузом не-прожитых лет гораздо проще, чем Интегре. Я просто закрываю еще одну страницу истории, а я прожил немало, чтобы начать заново жизнь в новой эпохе. Я могу стать моложе, с каждой следующей эпохой я словно заново окунаюсь в человеческую юность, потому что они люди вокруг меня, становятся моложе, а я меняюсь слишком медленно. И у меня есть Виктория Церас. Полицейская, как маленький и безобидный домашний зверек. Маленький? Да. Безобидный? Ни в коей мере. Если бы я приказал, она упокоила бы и леди Хеллсинг… но это просто сравнения, не более того.

У меня есть Виктория. Когда я подумал об этом впервые, то понял, насколько медленнее со встречи с ней текут события моей жизни. Она ворвалась в мою застоявшуюся не-жизнь, как соленый морской ветер, как чайка, прилетевшая с излучин Темзы. Она пришла ко мне внезапно, словно сама этого хотела, пришла, чтобы вкрадчиво и постепенно заполнить мое существование и скрасить дни и годы.

Здесь было пусто, сыро, мрачно. Шестисотлетнему холостяку из кровавой нечисти недоступен уют. Тут стоял гроб. Стояло кресло. И маленький столик, на котором я складывал свое оружие перед тем, как лечь в гроб. Тут нельзя было помыть руки, и тут не было света. Я мог зажечь электричество, Ее Злючество все-таки не настолько была зла на меня, чтобы сделать из меня бледного подвального призрака… ах, я еще забыл припомнить дребезжащий холодильник, якобы с медицинской кровью, которой там в помине не было, что еще при Артуре стоял. Вот, пожалуй, и обстановка.

Она пришла, и изменилось все. За пять месяцев, а это так мало, когда все время что-то происходит, подвал стал «подвальчиком»; гроб – «гробиком», а мрачные, покрытые плесенью камни оказались разрисованы разноцветными мелками и отчищены до блеска. Появилась целомудренная «ширма», на самом деле – стены, за которыми ее комнатка. Пахнет фруктами и теплом солнечного света, я еще узнаю этот запах. Мой угол она не трогает, но теперь тут стоит складной стол из нержавеющей стали, холодильник стал встроенным, появилась маленькая кухонька, я уже не говорю про такую роскошь, как ванная.

Она заклеила все стены розовыми плакатами и стразами, она засыпала пудрой и блестками мой подвал, повесила над унитазом (ну да, здесь даже он есть) самодельную табличку «Опускай сиденье!». И хотя она не трогает лишний раз мои вещи, но протирает пыль и выбрасывает мусор. Что еще? Глянцевые журналы; нижнее белье, которое везде. Косметика, которой никогда не пользовалась Интегра, и которую она великодушно отдала полицейской. Мелочи: свитера, шарфики, шортики, духи, бантики, рюшики… конечно, временами это раздражает. Но все же благодаря ей в мою не-смерть вдруг вошла не-Жизнь, молодая и своенравная.

Теперь мне не так одиноко. Даже когда она просто щебечет, или включает музыку, такую же глупую, как и вся эта человеческая музыка, когда она пристает с вопросами или смотрит кино «про любовь» – а ее она умудряется найти даже в новостях – она вносит в мое существование комфорт и приятное разнообразие.

Итак, факты из жизни Алукарда (каким бы ни было оно… но это МОЕ имя).
- Я не умею включать стиральную машину, пылесос, и до сих пор опасаюсь слов «модем», «провайдер», «сервер» и «гарантия». И оправдываться возрастом бессмысленно – если у меня действительно старческий маразм, это не поможет.
- Поскольку всего вышеназванного я касаться побаиваюсь, этим занимается полицейская. Кстати, стирает мои вещи тоже она; прачечной Хеллсингов я не пользуюсь. Виктория выковыривает пули из плаща, отдает сапоги в ремонт и обшивку гробов в химчистку (это слово для меня все равно что «атомная бомба» - что существует, знаю, но принцип работы и суть…).
- У меня есть гардероб. Помимо трех плащей на все случаи жизни, там есть одежда, которую мне купила все та же Виктория. И эту одежду я даже ношу.
- Даже тапочки.
- Я не знаю, можно ли заработать этим фактом деньги, я вообще с деньгами не в ладах, но у меня есть шампунь, и я мою волосы только им. И он чудесно смывает кровь и пепел от упокоенных мною вампиров, упырей и прочей нежити.
- Из прочих даров цивилизации, помимо упомянутых, я люблю художественную фотографию. И мало кто знает (кроме полицейской и Интегры никто, наверное), но я умею играть на гитаре. Было дело, научился. Танцевать, кстати, тоже.
- Я люблю читать классическую литературу разных народов мира. А вот кино не жалую. Смотрю его только тогда, когда его смотрит Виктория Церас.
- Она стала занимать в моей не-жизни слишком много места. И я этим доволен.

2 июня.

Интегра. Мне снится Интегра. Просыпаюсь в холодном поту и начинаю искать круглосуточную Интернет-аптеку с доставкой. К сожалению, ни крови, ни кучи других полезных вещей заказать без рецепта нельзя. Почему в Лондоне так мало аптек?

Четыре года назад. Мне снова снится этот кошмар. Мне снова снится кошмар. Все начиналось волшебно. Выпускной в колледже. Выпускной – такой важный день в жизни любой девушки (я это знал; я прочитал это в одной из книг по воспитанию подростков). Мой шестифутовый подросток начал готовиться к этому заранее. Выразилось это в покупке вечернего платья, черного, расшитого едва заметными серебряными нитями, удивительно красиво облегавшем ее фигуру. Фигуру, без сомнения, изумительной, почти античной красоты. Без бретелек. С накидкой из голубой норки.
Конечно, на этот выпускной бал нужно было звать родителей. Ни матери, ни отца у нашей сиротки не было. С ней пошли Уолтер и я. Уолтер моментально очаровал своими манерами одну из распорядительниц бала, а я ни на шаг не отходил от Интегры.

Красавица. Моментально сплывающее в памяти слово. Мгновенно пронзающее душу при взгляде на нее. Пятнадцать минут славы, положенные каждому человеку, для такой красоты могли превратиться в века. Она долго готовилась. Шпильки. Высокие, пятидюймовые. Тонкая, длинная фигура, гордо расправленные плечи, отработанная королевская походка. И я рядом с ней, в костюме, сшитом на заказ, гордый за нее, мою Хозяйку, гордый, как отец или любовник, гордый, как мать или сестра Я ведь заменял их всех (ну, про любовника, конечно, это я сам себя тешу).
Мы танцевали. На нас смотрели все эти корявые английские девочки, а мне казалось, что мы одни и нас не видит никто. В пригласительном листе я значился обтекаемо «друг». За весь вечер мы не обмолвились с моей Злючкой ни словом. Но сердце мое – мое мертвое столько лет сердце – билось чаще обычного. Оно билось, и я был счастлив, счастлив вдыхать жизнь вокруг меня, жизнь, какой прежде никогда не видел.
Все эти маленькие, коротконогие, прыщавые и хорошенькие, симпатичные и даже красивые девочки женской Итонской школы смотрели на нее, воплощенную гордость и красоту дома Хеллсингов, смотрели, не отрываясь. Смотрели на нас обоих, даже не пытаясь завидовать. Зависть – такое мелкое человеческое чувство, это же ревность к счастью. А ведь мы были счастливы, Интегра.

Я помню, эти шуршащие кринолины вокруг, эти раскрасневшиеся лица, эти упоительные мгновения единства с той, что я лелеял, как цветок в оранжерее. Я гордился ей, как Пигмалион гордился Галатеей, как гордился безымянный архитектор, создавший шедевр садов Семирамиды.
Что же случилось? Это было так предсказуемо, что я должен был быть готов. Помню только дождь, хлещущий меня по лицу, помню, как вышвырнул молодого прыщавого парня из машины и вытащил оттуда же Интегру – в порванном платье и всю в испуганных слезах. Помню, что она отворачивалась от меня, и ее глаза были мертвы, они принадлежали уже не ей. Помню, как Уолтер смог остановить меня, меня, высшего вампира и сам отправился разбираться с этим пареньком, пока я оставался с Хозяйкой.
Ровно четыре года назад. Я не смог ее защитить от разочарования в людях, ведь она была и остается потрясающе хрупкой, беззащитной, любое обидное слово может ранить ее. Тогда и обосновались в ее шкафу мужские костюмы и строгие блузки. Она перестала носить юбки каждый день, словно боясь, что еще хоть раз…
- Дай же мне повеселиться, Алукард! – это ты сказала, Интегра? И я ушел, чтобы дать тебе веселиться с живыми. И едва успел, услышав твой крик. Едва успел спасти тебя от изнасилования, спасти, чтобы оказаться мишенью для твоего гнева.

Ну что ж, теперь ты решилась начать жить заново. Твои костюмы стали приталенными, ты снова разговариваешь по телефону со старыми знакомыми, и не боишься принимать комплименты. Ты многого достигла, Злючка. Я боялся, что ты останешься до конца жизни напуганной, зашоренной старой девой, но ты переступила через это. И я горжусь тобой, моя Хозяйка.

4 июня.

Опять полицейская. Видимо, не один я здесь вижу сны. Она плакала, и я даже догадываюсь, по кому. Мне не жалко ее, как ту, с которой я делю свое существование, но мне жалко в ней ее человеческое сердце, которое болит и страдает. Несчастны те, кто не могут разделить даже смерть с любимым существом.

Впрочем, с нелюбимыми делить жизнь гораздо сложнее. Наверняка.

Это все просмотр «Ромео и Джульетты», над которыми Виктория рыдает вторые сутки. Что я могу сказать ей? Чем я могу утешить ее? Она утешится сама. Ее слезы просохнут, как исчезает дождь, она снова будет улыбаться. Я разрешаю ей дурачиться. На улице непривычно жарко (это называется глобальное потепление), и потому мы сидим безвылазно в подвале, поднимаясь для ежевечернего чая, который вампиры пить все-таки могут.

Дурачится она по-своему: заплетает мне косички, не реагируя на утробный рык протеста, включает музыку и мучает меня просмотром слезливых мелодрам. Я нашел форум, на котором собрались в основном парни, и с удовольствием понял, что я остаюсь все-таки мужчиной. «Самец вампира, одна штука» - так вроде бы меня дразнила Злючка? А почему я мужчина? Я бреюсь, я разбрасываю вещи там, где мне вздумается, не убираю со стола пустые пакеты из-под крови и ненавижу сопливое кино «про любовь», ненавижу столь ярко, что сам себе кажусь смешным.

Ну и больше всего я становлюсь простым, обыкновенным, человеческим мужчиной в дни, когда Хозяйка спит обнаженной. Я знаю это, я знаю, что могу увидеть ее, что могу посмотреть на нее, раскинувшуюся на кровати в облике Данаи, но не смею. Мне хочется, но я не могу. Сейчас эта ночь. Прекрасная ночь… я не могу ни лежать в гробу без дела, ни болтать с полицейской (она щебечет, а я молчу).

Почему-то меня не трогает ее майка «Манчестер», почему-то меня не трогает ее взгляд поверх очков. Меня волнует сама мысль о том, что Интегра любуется собой в зеркале, и, довольная увиденным, засыпает и видит хорошие сны. Честность. Честность, прежде всего. Говорю здесь с будущим, с собой будущим: я хочу видеть ее в эту ночь. Я хочу прикасаться к ней, хочу смотреть на ее красоту, на ее жизнь на то, что она жива, жива, и знать, как она дорожит этой жизнью.

Однажды, не помню уж, как именно (за долгие годы можно многое забыть), я нашел у нее в кабинете (под грудой накладных, отчетов патрулей и писем с приглашениями) каталог свадебных платьев.

Честно? Я плакал.

6 июня.

Да что с ними со всеми такое?! И полицейская туда же? Чем их всех, таких разных, таких непохожих, разделенных смертью, привлекают эти комки тюля и кружева?

Но Ее Злючество не разоралась по поводу того, что Церас не закончила отчет по недавно упокоенным (с покаянием и исповедью, разумеется). Злючка тонко улыбнулась и сняла очки, потом сняла перчатки и…
- Дай посмотреть мне , Виктория.
Оробев от этого тона, полицейская вручила журнал Интегре. Интегра полистала задумчиво толстые страницы глянца, потом прищурилась, ткнула пальцем в какую-то картинку (по мне, они все одинаковы).
- Тебе нравится? – спросила она полицейскую холодным тоном, таким холодным, что Антарктида и та остыла бы.
Виктория взглянула на фотографию. Очередная тощая модель с пафосно-постным личиком, застывшая в немыслимой позе и обернутая в белую парчу.
- Нет.
Никогда не думал, что глаза Интегры так будут сиять от удовольствия.
- Мне тоже не нравится! А это? Тебе не кажется, что у нее руки толстоваты для такого платья?
- Нет, а вот то? Это же просто кошмар, как будто шнурком от ботинок…

Шок. Неверие. Мертвая и живая. Перерыв на чай. Перерыв на кровь. Рыжая улыбка, вбитая в холеное тело разбитной красавицы, и аристократический полуизгиб тонких губ, заключенный в стане Снежной Королевы. Как жить? Вернее, как не-жить?

Злючка упорно продолжает ездить к психоаналитику. Не знаю уж, что он там ей говорит, но есть перемены к лучшему, и это замечательно. Где она откопала этого мудреца? Улыбается. Спит в сиреневой пижамке. Пытается бросить пить чай. Я бы на ее месте отказался бы от коньяка. Курит умеренно. Интегра, девочка моя, ты делаешь успехи.

Завел «аську». Модный атрибут молодого человека двадцать первого столетия, но никак не вампира моего возраста. Теперь переписываюсь с полицейской, парочкой наемников, которые докладывают о своих успехах, и подумываю, не открыть ли консультацию он-лайн для вампиров, решивших изменить свою не-жизнь к лучшему. В мой почтовый ящик (тот самый, что зовется «мылом»), стали приходить письма с предложениями грандиозных лотерей и выигрышей. Мне стыдно признаться, но я даже начал одно из этих писем читать. Спасибо тебе, полицейская. Спасибо большое. Просветила…

Возможно, это называется ностальгия – чувство среди вампиров нередкое, насколько мне известно, - но я скучаю по старине Уолтеру. Дворецкого Интегра не пригласила нового. Но без Шинигами дом стал другим. Не хуже. Не лучше. Не опустел, нет. Хороший дворецкий – а Шинигами был им, без сомнения, - обязан сделать так, чтобы его присутствия или отсутствия не замечали. Точно так же, как и хороший телохранитель. Даже вампир. Но человеку исчезнуть, не покидая хозяев ни на минуту, гораздо сложнее. Так было всегда и так будет всегда. Теперь Дом стал другим. Но все же – спасибо тебе, Виктория Церас. В этом доме у меня, благодаря тебе, есть свой угол.

Я слишком часто стал думать о тебе, полицейская.

12 июня.

Наконец-то было стоящее задание. Два бесчинствующих молодых вампира и целый дом трупов. И три упыря. Всего лишь. Но если бы кто-то зашел в тот дом, он понял бы, что я имею в виду. Самый центр Лондона. Менеджер из Сити, его жена и ее сестра. Жертвы вампиров. Но не они одни; их гости, пришедшие поздравить с именинами, какие-то маленькие дети.

Я понимаю, что это, должно быть, вызовет тошноту, отвращение у человека, но у меня просыпается зверский аппетит, чудовищной желание крови, крови, еще и снова. Словно сон покидает мой разум, мое тело, и я снова с тобой, кровь, живая отрада моей вечной не-жизни. Виктория, которую я чувствую рядом, тоже понимает это сладкое предвкушение. Я думаю, что вампиров много среди патологоанатомов, особенно среди тех, которые работают, как проклятые, сутками, не выходя на свет и не отрываясь от сосредоточенного расчленения уже остывших людских тел.

Полицейская поскользнулась на чьей-то вырванной печени. Поскользнулась и упала. Говорит, ей не было больно, но я чувствовал, что больно ей было. Комнаты все в крови. Можно изучать анатомию людей, этого слабого племени, этого жалкого подобия нас… но нет. Тяжело признавать то, что признавать не хочется, но я решился быть честным. Мы появились лишь тогда, когда были те, кто давал нам кровь. Люди, наш корм и наш Хозяин – как хозяин паразита на своем теле – это человечество стало смешно, но каким бы оно ни было, это и наш народ тоже.

Я не могу смеяться им, когда вижу их по отдельности. Мне снятся странные сны, сны о том мире, где мы находим общий язык. Ведь это так естественно! Я не устаю думать, что вампиры и люди могли бы существовать в относительном равновесии. Мы похожи. За пятьсот лет размышлений я пришел к этому, и знаю, что мало кто из вампиров, рожденных в этом веке, думает так же. И это понятно, сначала люди становятся кормом, едой, не более, человечество становится одним донором – чтобы через каких-то пятьсот лет снова стать человечеством. Но вы, люди! Вы же сами не можете примириться между собой. И это затрагивает и нас. Вампиры-католики и вампиры-протестанты. Мне уже смешно. Во рту появляется горький привкус от одной мысли, что раздоры Хозяев превращаются в раздоры слуг. Но кто чей слуга?

О, Ее Злючество зовет меня. Вернулась. Интегра вернулась от психоаналитика и собирается применить ко мне свои новые умения «общаться с нелюдями». Чему, интересно, только учит ее там этот доктор? Что он может знать о ней, о той девочке, о которой все знаю я и только я?
- Только я знаю, сколько шрамов на ее теле и на ее душе. Потому что ее кровь во мне, и каждый выстрел, удар, каждое обидное слово для нее – это втройне удар и по мне.
- Только я знаю, какие на самом деле снятся ей сны и что она чувствует, вспоминая свое детство. Потому что это я могу видеть.
- Только я знаю размер ее груди, ее обуви и сколько она весит. Вполне возможно, что даже ее врач этого не знает. В прошлом году она чуть не умерла от истощения и падала в голодные обмороки, и с тех пор не встает на весы, чтобы лишний раз не тревожиться. А грудь у нее маленькая. До полицейской далеко.
- Только я, Интегра, знаю, что после меня ты не целовалась ни с кем. Даже с тем сальным подонком, что пытался изнасиловать тебя.
[500x305]