Предполагалось как начало рассказа, теперь это пролог к тому, что я пишу сейчас(ну да, три произведения паралельно и врядли хоть одно допишу до конца), писалось в летом в состоянии депрессии, знали бы вы как я не люблю конец августа и как меня задрали отдельные личности из-за которых я разочаровалась во всех этих субкультурах.

Der Tod

Ветер гулял по пустырю ища, щупая и перебирая своими тонкими, холодными пальцами мусор, разбросанный то тут то там, жухлые листочки, чье будущее представляло собой компост, беспорядочно срывая те, которые еще остались на деревьях. Вот цепкие пальцы, переворачивая очередную кучу листьев, наткнулись на фигурку, зарывшуюся в сваленном мусоре.

Пальцы проходят по щуплому тельцу, почти нежно перебирают свалявшиеся жирными сосульками волосы, проникают глубже, своим холодным прикосновением превращают мозг в неподатливую ледышку, лишая возможности думать, пробираясь ниже, ощупывая легкие, они превратятся в подобие мороженного, интересно, эта рыхлая белизна будет ванилью таять на языке? Вот они пощупывают и поглаживают сердце, оно как испуганная пичужка и бьется оно какими-то рывками, призрачные руки смыкаются на нем, пытаясь согреться. Сердце судорожно дернулось, словно хотело вырваться, пальцы сжали сильнее, грубо сдавливая, показывая, что им ничего не стоит превратить эту драгоценность в бесформенный кусок мяса.

Девушка перевернулась на спину, медленно, словно это движение доставляло ей боль, открыла глаза. Пальцы отпустили сердце, прошлись по бровям, переносице, элегантно заостренному носу, губам. Она открыла рот, пропуская палец внутрь. Вдохнула глубже, ощущение было такое, словно воздух конденсировался в маленькие кристаллики прямо у не во рту, оседая на гортани
Девушка закашлялась, одной рукой прикрывая рот, а второй отмахнулась от невидимого прикосновения.

«Забавно, иногда выражение «Пробирает до костей» становится больше чем забитой метафорой»

Одни мысли неспешно сменяли другие, девушка начала рассеяно перебирать волосы, распутывая колтуны, выбирая кусочки сухих листьев, веток и бог знает чего еще.
Она дышала ртом глубоко и как-то порывисто, каждый выдох сопровождался облачком пара, который влагой оседал и на без того потрескавшихся губах.

«Забавно как иногда бывает, сколько людей поклоняются и культивируют смерть… потерянные дети с мрачным макияжем, вдыхающие фимиамы с экстрактом опиума, пишут дневники под свои пиратские записи Баухауса … пишут дневники, для того чтобы их прочли, сложным, пафосным слогом, которым не изъясняется ни один уважающий себя человек… прикладывают тонкие, бледные пальцы с ногтями выкрашенными в черный ко лбу, вдыхают глубже отравленный дым, смотрят, как играют блики от освещающих комнату свечей в форме черепов, или простых белых церковных свечей выкрашенных тем же лаком в черный цвет, потому что черные с ароматом бергамота завезут только через неделю. Смотрят на блики на черном кружеве, которым обита комната, на блики на гладкой поверхности гроба, который служит и полкой и столом одновременно. На красном атласе в беспорядочную кучу свалены книжки, учебники, сломанные карандаши, исписанные ручки, заполненные блокноты с кусочками бумаги между пружинками от вырванных страничек.
Дети ночи… сломанные куклы без будущего, без прошлого и даже без настоящего, живущие только в своем зыбком мире, боготворящие смерть…
Но когда в нос врывается тошнотворный запах полупереваренной пищи из распоротого брюха сбитого бедняги, чьи мозги разлетелись по асфальту, а на лице нету даже предсмертной агонии, потому что лица как такового не сталось, когда видишь копошащихся мышей в теле мертвой собаки, смерть перестает казаться чем-то таким уж привлекательным. Когда смотришь на потолок в реанимации выкрашенный в тошнотворный зеленый цвет вываренной капусты, когда затхлый воздух наполнен запахом дерьма и антисептиков, с соседних кроватей доносятся стоны, а ты боишься заснуть, хотя очень хочется, боишься потому что знаешь, что смерть подобралась к тебе до невозможности близко и напряженно ждет, когда можно будет нанести решающий удар своей крестьянской косой, чье невзрачное лезвие тускло блестит в желтом свете больничной палаты.
Тогда понимаешь, что все это притворство, что тебе совсем не хочется умирать, потому что сидя на полу своей темной комнаты заваленной стопками дисков и заклеенной плакатами любимых групп, чьи красивые солисты с выкрашенными черной помадой губами нашептывают и соблазняют, заваленной горами книг с произведениями Бодлера и Рембо, казалось, что будешь жить вечно…»