Лимерик

некто Вова... ну да, некто Вова
делал все чрезвычайно хреново.
но изгадить эпоху
получилось неплохо,
что, вообще, для России не ново

***
Убери-ка пару десятков книг -
И уже народ не так и велик,
А уж коль народ мастер созданья руин...
Как сказал когда-то один раввин,
На руины оглядываться? Зачем?
Под рукою держи адреса врачей,
Адвоката и экземпляр My will.
От себя добавлю: пока ловил
Мотыльков на лампу, пришла зима;
Главковерх наш, выживши из ума
(Да и был ли когда-нибудь этот ум),
Затевал какой-то шурумбурум,
А народ не то чтоб войны хотел -
Жизнь своих детей на хую вертел.
За полвека я к этому попривык.
Нам не откупиться и сотней книг -
Что там сможет твой гениальный стих,
Где промчался табун кобылиц ночных?
Но - привычка, гордыня ль тому виной -
Всё скрипит перо, и встают стеной,
Закрывая нас от людей лихих,
То романы, а то и ваще стихи.
Я не то чтоб уверен в этой стене.
Но другой-то не...

***
Каким я в мир пришел - и нем, и бос, и гол,
- таким я и уйду.
На то лишь уповаю, что встретит там меня
мой грустноглазый вол,
и будет тёплым хлев, и будет мать живая.
А рядом с ней отец, силён и бородат,
и свет течёт с небес, и трое иноземцев, застывшие в дверях, внимательно глядят на ясли,
приютившие младенца.

***
Ничто так не портит цель, как удачный выстрел.
Никто так не сокращает жизнь, как друг,
Зашедший под вечер в гости с бутылкой виски.
Пьем в тишине. Лишь заоконный стук,
Но не каблучков по асфальту, а грубой палки,
Той, что заменяет зенки слепому Пью.
И это уж точно не Санта несёт подарки.
Быть может, дружище, поэтому я и пью.

Зима не настанет, покуда полны стаканы,
Весна не отступит, покуда горят глаза,
Покуда чисты стремленья, желанья странны,
Покуда сдувает с висков седину азарт.
О нас не напишут книг и не снимут фильмов;
И мы не рванём на рысях шашки наголо.
Возможно, за нами придёт поколенье сильных,
Покуда же нам поддерживать здесь тепло.

Когда подступает сумрак, густеет воздух -
Но слышишь: звенят четыреста сорок герц.
Однажды они привели меня в племя борзых,
Порою бухих, не знающих полумер,
Смертельно больных - кто хандрою, а кто бесстрашьем,
Почти инсургентов, сжимающих левой гриф,
Как будто цевьё за мгновенье до рукопашной -
И в племени этом пребуду, покуда жив.

И. Тургенев

Исаак Тургенев назвался Ваней
Вечерами девицу мял на диване
Заряжал ружьё непременно пулей
Не прикрыв лица лез за медом в улей
И ходил с рогатиною на медведя
С Самуилом Тютчевым он же Федя
Самуил был знаток утончённой рифмы
Но ему милей были стати нимфы
Посему он не дописав эклоги
Раздвигал с наслаждением нимфьи ноги

А в друзья набивался к ним Лейба Толстый
Слёзы лил фальшиво на третьем тосте
Вспоминал Севастополь матроса Кошку
Уходил и с собой уносил немножко
Во главе же стола чэйрмэн и хозяин
Восседал утомлённо Пушкин Израиль
Теребил перо под столом и мучил
Эклогу которую бросил Тютчев
Ах какою гладкой была эклога
Хорошо быть русским поэтом ей-богу

На пути к Ерушалему
Сергей Шерешевский
На пути к Ерушалему
У последней переправы
Комиссары в пыльных шлемах,
Горбоносы и картавы.
Никакой вселенской скорби,
Взгляды прямы, губы сжаты.
Рук не прячут, спин не горбят.
Вышли скрипачи в солдаты,
Стали мальчики бойцами.
Тронь такого - схватишь пулю.

Звезды тусклые мерцают
Над рекою в карауле.
В темноте белеют хаты,
На привале беспокойно
Спят усталые солдаты
Мендель, Шлёма, Симха, Моня.
При будённовках и шашках -
Ныне жид не безоружен,
А безбожен и бесстрашен.
В новом мире Бог не нужен,
Мир - не место для молитвы.
Бога нет, ковчег пустой. И
Чей язык острее бритвы,
Тот и новый мир построит,
Полный новых сильных песен -
Разгибайся, люд согбенный.
На крови раствор замесим -
Пусть прочнее будут стены,
И ни время, и ни пламя
Не обрушит их отныне,
Не было прочней твердыни.

- Это вы о третьем Храме?

А про что мы, в самом деле,
Полководцы и поэты,
Доктора и лицедеи?
Мы всю жизнь свою - про это.
Хоть в поэме, хоть в атаке,
Хоть в письме еврейской маме,
Хоть в последней пьяной драке -
Мы всегда о третьем храме.