*

Я не горюю, не ропщу.
Я из бывалых.
Я книжку старую ищу
в слепых провалах
отжившей мебели. Среди
журналов пыльных,
среди брошюрок и среди
романов стильных.
Наткнусь я то на детектив,
то на лав стори.
Но книжки этой не найти
в таком разоре.
А в книжке этой есть ответ,
верней, ответы —
зачем мне нужен этот свет
и мука эта.
Куда ты делась, говорю,
куда ты делась?
И снова чувствую свою
осиротелость.


* *

*

Возвращаясь на голос, как птица слепая,
Попадаешь в силки бытовой истерии.
Избегаешь, минуешь… И вновь, приступая
К описанью пологих холмов Киммерии,
Произносишь банальность. И каждое слово
дребезжит, провисает, искрит при касанье.
Не усердствуй, поскольку не будет иного.
Будет неуд по чисто- и правописанью.
Отвлекись. На ребенке поправь одеяльце.
Успокойся. Отпей освященной водицы.
Подыши горячо на холодные пальцы.
Потерпи полчаса, полдождя, полстраницы.


* *

*

Весна за окнами. Весна.
Проснусь от птичьего бедлама.
Окостенелый ото сна.
Бездумный от фенозепама.

Чтоб встать и выглянуть в окно,
мне нужно очень разозлиться.
Я должен жить, я должен длиться
во времени, когда оно

течет сквозь мир одушевленный,
течет через предметный мир,
сквозь разум мой ошеломленный
тем, что не прерван мой пунктир

теченьем разномерных линий,
что тропы и дороги рвет.

Бежит пунктир — мой дар бессильный.
И часовщик мой не умрет.




* *

*

Небо тревожное, русье.
Солнца закатного медь.
Жизнь в областном захолустье
Очень похожа на смерть.
Труд в полунищей конторе.
Дача, мечты об авто.
Неимоверное горе
В виде пятна на пальто.
Школьники в старой аллее
Курят свою анашу.
Я ни о чем не жалею.
Я ничего не прошу.
Вешалка. Кошкино блюдце.
Века последняя треть.
Страшно назад обернуться.
Страшно вперед посмотреть.


* *

*

Как жаль, нельзя загадывать вперед
на день, на месяц или на полгода.
Того гляди — и новый поворот
на берег той реки, где нету брода.

Мне надо как-то жить в объеме дня.
За утром полдень, дальше длинный вечер.

Какая-то дурацкая возня
вокруг бумаг и книжек, где отмечен

не каждый стих — десятка полтора.
Я, что ни говори, читатель строгий.
Доносится с окраины двора
визг дочери, свалившейся с дороги

в кусты на новом велике своем.
Мне надо выйти, посмотреть ушибы.
День кончился. Он был обычным днем.
И я шепчу: спаси…спаси…спасибо.
 

Снегопад

То сплошно, то отсечно
с бестолковостью чуда
появляется нечто
как бы из ниоткуда.
Это свойство природы.
Атмосферная шутка.
Перемена погоды.
Помраченье рассудка.
Раздражает дискета
и процессор – калека.
Но не надо за это
убивать человека.
Лучше выпей на шару
все, что есть в стеклотаре.
Покосись на гитару.
И сыграй на гитаре.
Прокричись до изнанки,
до осиплого вопу,
как советские танки
распахали Европу.
И обмякни на стуле,
как закат лучезарен.
Улыбнись, как Никулин.
И уйди, как Гагарин.


Баллада о ХБ




В то безумное время потешное,
выполняя военный устав,
голубое бельишко хебешное
получал офицерский состав.

Поясок наизнанку ты выверни –
и увидишь обрывок клочка:
трикотажная фабрика имени
«Клары Цеткин», артикл, ОТК,

Рост, размер и окраска обычные,
и в углу голубая печать.
А цена-то совсем непривычная:
за про всё – два р. семьдесят пять.

Но на всё – расписание штатное.
Да и лётчики тут ни при чём.
Им белье выдавали бесплатное,
так как жизнь их была нипочем.

Не стремился никто за наградами.
Воен. часть своей жизнью жила.
Иногда истребители падали
или в небе сгорали дотла.

Окна делались пристально влажными.
С неба сыпала злая слюда.
Привозили их в клуб экипажами,
и кина не бывало тогда.

Ах, Сережка, Павлушка, Иринушка,
горе горькое вам горевать.
Сиротинка моя, сиротинушка,
где твоя одуревшая мать?

Был и я непоседа-мальчишечка,
и поверить никак не хотел.
Получил мой отец то бельишечко,
но его поносить не успел.

Только помню соседку поддатую,
и холодную слизь макарон,
и у клуба толпу виноватую,
и промозглый кошмар похорон.

Нищета с подоконников дунула.
Ах, копеечкам счет без конца!
Мама замуж идти и не думала,
потому что любила отца.

Мама, мамочка, жизнь перекошена,
и хранишь ты в шкафу столько лет
справа стопочкой – то, что поношено,
слева стопочкой – новый комплект.


Пяточка

короткая песенка



Павелецкий – народу немеряно.
В каждом сердце – прохладный транзит.
Ах, зачем ты спросила растерянно:
где саратовский поезд стоит?

Посадил я тебя на «девяточку».
Чемодан, рюкзачок, то да сё.
И увидел я круглую пяточку,
и мгновенно забыл обо всем.

Застучало в висках оглушающе.
Поднебесный послышался звон…
Проводник попросил провожающих
побыстрее покинуть вагон.

Ухожу из купе отупело я,
на прощание глупо острю.
И на пяточку розово-белую
все смотрю, все смотрю, все смотрю.


Песенка
Сапоги я сменю на тапочки,
виновато придя домой.
Поцелуй меня, моя лапочка,
моя душечка, ангел мой.

Я горюю под сводом каменным.
И не спится мне по утру.
Я тревожным мерцаю пламенем,
будто свечечка на ветру.

Привкус горечи никотиновой.
Ах ты, Господи! Иншалла...
Загорается куст рябиновый -
это осень моя пришла.

Ах, от пота мокра подушечка.
Ах, слезиночка в окоём.
Поцелуй меня, моя душечка.
И гори оно всё огнём.


Пора шашлыков
Девятое мая - пора шашлыков.
Мы катимся вдоль постаментов облезлых,
Стоящих кружком стариканов железных
с медальной броней на груди пиджаков.

Мы едем надраться под дым шашлыка.
По дури залезть в ледяную протоку.
И сразу замерзнуть до дрожи жестокой.
И вновь накатить граммов сто коньяка.

Весь этот кураж издевательски странен.
Мы будто забыли под пьяный запал:
у каждого дед был убит или ранен.
А мой, тот и вовсе без вести пропал.