Я люблю мою родину. Эта любовь, неохватная и лучезарная, поколебать её не способно ничто. Ни чиновники, ни дороги, ни зарплата, ни декан-гуманоид, ни новости второго канала, ни заочники в силах тяжких, и ни провинциальный гламур, страшнее которого нет ничего в целом свете. Берусь утверждать даже, что и проезд в маршрутке в полвосьмого утра в компании ста сорока семи неумолимых российских женщин не наведёт и тени на эту любовь. А уж тут есть о чём призадуматься, говорю я! Ибо российская женщина, как то всем ведомо, является прямым воплощением Предначальной Богини, Кибелы, Мокоши и всей хтонической живородящей силы земли. Оттого кубометраж её щедрого тела велик до чрезвычайности, а поступь направлена в вечность. Путь же свой в маршрутке она прокладывает прямо по тебе, невзрачному, потому что прохода ей мало изначально, как танкеру "Дербент", она и так сминает бронированными бортами своими поручни на сиденьях. А то, что в проходе ещё и ты, - её вселенской души это не смутит, так и ты не мечись и не елозь, замри, распластавшись по окну, и уповай судорожно на сочувствие андрогенных богов. Да зажмурься, безрассудный, не то встретишь ненароком взгляд той женщины, взгляд тяжкий, взыскательный и обездвиживающий, говорящий с ясностью: встань перед нею выбор между твоей жизнью и мешком картошки - крепко, ох, крепко подумает она.

Так вот, ничто из этого не в силах даже замарать, даже бросить слабую тень на мою бескорыстную, светлую, могучую, как атомоход "Ленин", любовь к родине.
Но. Но. В погоду, стоящую здесь, на моей родине, в октябре, любовь к ней, к родине, несколько жухнет. Она усыхает и сдувается. Или, сказать точнее, - отсыревает, вязнет, скользит, забрызгивается и выдувается из организма.

О, безнадёжность, неисчерпаемость, о, суицидальная депрессивность сибирского октября! Нет для тебя верного слова, а только и есть, что воспитанная столетиями татарославянская готовность подыскать для сравнения что-нибудь эдакое, что ещё хуже и гаже, и тем утешиться.

[показать]