Мы взяли по бутылочке пива, по пачке кальмаров и отправились на крышу гаража стоявшего возле общаги. Солнце ползло к горизонту и уже готовилось совсем скрыться за девятиэтажки когда мы раскупорили бутылки, и ожидая остальных корешей начали понемногу разогреваться перед грядущей попойкой, впереди было продолжение посвящения и пьяные падения с крыши.
- Слушай – сказал он мне, - а ты зачем пошёл на истфак? Ну, в смысле, что тебе интересно, а то две недели отучились, все уже всё рассказали, а ты не колешся.
- Меня военная история интересует, ещё со школы интересуюсь, знаешь, модели техники разной собирал, книжки читал, правда незнаю какая война интереснее.
- Гиблая тема, самая страшная война вторая мировая, Толька там судьба мира решалась, всё остальное фуфло, не страшно. Конечно когда – то древние считали что троянская война самая страшная, идиоты, не знали что такое война… Мы тоже незнаем и не узнаем, больше мировой войны не будет, все умные стали, а жаль.
- Также после первой мировой люди рассуждали.
- Первая мировая …ня, там бои в Европе, это да, а всё остальное ерунда, и вааще 12000000 убитых это несерьёзно.
***
Солнце ползло к горизонту и уже готовилось совсем скрыться за тисовым парком в конце улицы. Докурив, торговец спичками начал собирать с брезента свой товар впереди долгие полсотни футов до дома, и подъём на три ступеньки вверх. Усталый взгляд торговца скользнул по противоположной стороне улицы, где стоял старый паб, с распахнутыми решётчатыми окнами, хрустящими от крахмала скатертями и юной, канапатенькой посудомойкой, в клетчатом платьице. И как всегда среди этого тихого великолепия сидел хорошо знакомый торговцу человек в зелёном пиджаке и форменной фуражке с пришитым к ней платком. Когда -то, они вместе учились, играли в футбол, потом, как то неожиданно для самих себя попали в один полк. Незаметно прошли полгода подготовки, и вот их полк отправился на место самой страшной, как говорил им когда то школьный учитель истории войны. Пешком шли они от холма Гисарлык в глубь Азии, пока не достигли местечка Галиполи, проклятого мыса из обожжёной глины. Там под палящим солнцем сутки на пролёт пыльные, потные солдаты вгрызались в грунт, опоясывая мили турецкой территории траншеями, а потом скрипя суставами повалились всем полком в запах разрытой земли кто на дно окопа, под чужие, южные звёзды, кто на свою беду в блиндаж под свежетёсаные перекрытия. Уснули разом, без снов словно мертвецы в земле, и проснулись от боли и тяжести, тяжести ломавшей все кости плющившей брёвнами стальные тазики – каски. В провалившемся блиндаже пахло едким дымом и колотым кремнем, фонари не зажигали боясь привлечь внимание турок, в темноте лопаты били по мёртвому, и ещё живому. Измотанные люди поднимали перекрытия, вытаскивали орущих раненых, и молчащих покойников. В лазарете одному из придавленных ампутировали перемолотые ступни, другому вычистили пустые глазницы, убрали остатки нижней челюсти, носа, полуоборванных ушей, кое как сшили клочья свиавшего с головы скальпа, и вынесли умирать в коридор старой турецкой крепости. В темноте и духоте, на битом кирпиче лежали сотни искалеченных, и на всех едва ли был десяток рук и ног. Злые мухи ползали по заскорузлым бинтам, у стены долго умирал, и не как не мог умереть капрал с переломанным хребтом и раздавленными почками, на глинобитном полу под его голыми ляжками растекалась, подтапливая соседей по беде, лужа кровавой мочи. А за стеной, осовелый хирург бился об заклад, что мог бы писать диссертацию про того лишённого всех атрибутов человеческой головы. Прошло время и по зелённым лугам, бывших одноклассников и однополчан поезд отвёз в родной Манчестер, где один, сев на тележку каждое утро ездил на угол продавать спички, а другой, одев по утрам резиновую маску на ощупь отправлялся в низ, в паб где жестом показывал чтобы через трубку в горло ему залили пиво. Катясь домой, торговец спичками подумал: «как хорошо, что война кончилась, спасибо боже что не отправил наш полк в бой, и должно быть отче не допустишь ты больше таких войн, вразуми людей твоих боже.»
Война затихла где то в пыли книжных страниц оставив шум тисов, запах шалфея горечь хмеля, и бесконечность неба. Солнце село.