Настроение сейчас - Пойду спать. Отключусь и всё забуду.


Очепятки есть. И много.


Злость, резкая обида, жгучая и острая, накатывает волной, захлёстывает с головой. Банальная ассоциация, излишне неправдоподобная, обкатанная, но на редкость верная. Секундный, но невероятно болезненный укол. Высшая стадия мазохизма. Вернее, садомазохизма. Знать, что каждый раз ощутишь всё это, но упорно стремиться доказать кому-то постороннему то, что для тебя естественно и просто. Понятно и известно уже давно. Бесполезно. И оттого вдвойне больно.
Уже постороннему. Раньше он всё-таки был человеком, которого как-то выделил мой больной разум, робко подсказав, что этой персоне можно доверять. Принять за равного себе, держать рядом и в то же время на расстоянии, решая вопрос, достоин ли он доверия – высшей похвалы с моей стороны. Неосознанного допуска в свою жизнь. И даже не из-за брезгливости, напускной важности или презрения. Больше по старой привычке, выработанной годами не самой легкой и безоблачной жизни, всех опасаться и не подпускать на расстояние удара. Те, кого подпускаешь слишком близко, порой бьют очень больно, сами того не осознавая. А как же? Ведь доверие – это что-то очень интимное. Не уважение, абстрактное уравнивание или возвышение, когда есть некая негласная договоренность – держимся на расстоянии и не трогаем друг друга. Спорим по важным вопросам – потому что всё равно не сойдёмся во мнениях, но ведь вся прелесть как раз в том, чтобы спорить с равным или тем, кто выше.
Не просто привязанность. Рядом с тем, кому доверяешь, можно расслабиться. Убрать свои колючки, позволить увидеть не тот характер, каким наделяют другие, слишком быстро делающие выводы, но настоящий. Открыть нежное и слабо защищённое брюшко. И получить в него острой коленкой или локтем просто так, потому что кто-то не понимает причины доверия. И ведь доверие было. В какой-то момент появилось, сделало ранее абсолютно чужого человека частью жизни. Поздно корить себя, злиться. Надо было слушать первое впечатление. Оно самое верное. Этот человек казался слишком неподходящим, сначала вызывал глухое раздражение, желание отвернуться, уйти, сбежать от него, не отвечать на вопросы. Переходить на другую сторону улицы при случайной встрече. Но как-то постепенно мы привыкли друг к другу, пообтёрлись, нашли общие интересы. Как-то случайно начали общаться. Короткий взгляд глаза в глаза, улыбка, доверчивое и робкое предложение попытаться узнать друг друга лучше. Сначала так надо было, потом мне понравилось. Мазохизм.
Только одно желание - крикнуть: «Ну как вы не понимаете очевидного?! Это правильно! Так должно быть! Правда на моей стороне!»
Дали обещания. Я своё держу, хоть и невероятно хочется плюнуть на свои принципы и нарушить его. Сделать больно тому человеку, даже ценой собственной боли. Но принципы у меня крепкие, так что он может не опасаться. Но он меряет всех по себе, так что не прекращает.
- Успокойся.
Голос ласковый, утешающий, с нотками материнской заботы. Иногда это злит куда сильнее, чем происходящее. Особенно из-за тона, будто бы произносит это не человек, которого знаешь давно, а главврач психбольницы.
Перешли на нейтрально-вежливое «вы». Не так давно. Усиленно делаем вид, что не замечаем друг друга, но это сложно делать, пересекаясь так часто, что в реальности, что в Интернете. Конфликт интересов. Банальная история – союз, дружба кошки и мышки. Вот только вопрос – кто кошка, а кто – мышь? Нет уж. Мы с тобой вампиры, так что никогда не договоримся. Равные, вроде бы, но на самом деле настолько разные, что и сравнивать нельзя. Клыкастые твари, кажущиеся беспринципными и кровожадными, но на самом деле весьма ранимые существа, которые отгородились от окружающих плотной стеной колючек в тайной надежде, что мир перестанет стараться нас уколоть побольнее. Бросит эту бессмысленную затею. Просто мы - дети, которые делят такую любимую некогда игрушку, но не потому, что это нам важно, а потому, что мы с тобой… с вами… друг другу небезразличны. Слишком уж легко ты пошёл на контакт, позволил привыкнуть к себе, приручил. И тебе позволялось многое, слишком многое. Ты не ценил. Не осознавал, что ради тебя не делалось что-то привычно-легкой, давно ставшее частью жизни. Просто просил, легкими намёками, брошенными вскользь фразами, подстраиваться под тебя, делать так, а не иначе. И почти безболезненно, потому что мне нравилась наша сложная игра, были по вкусу правила, когда не сложно подстроиться. И особенно пришлось по нраву то, что с твоего молчаливого одобрения совершались мелкие выходки, которые нравились обоим. Взаимно устраивающие друг друга.
Орать, требовать, доказывать! Спорить! Печатать набор букв, даже не слова, какие-то обрубки, на клавиатуре до того, что пальцы левой руки, не привыкшей к таким нагрузкам, судорогой выворачивает. Острое желание схватить невидимого собеседника за ворот и трясти, как осинку. Кричать о том, как больно и обидно. И ему тоже не меньше больно. Слишком уж мы крепко завязли, привыкли, притёрлись друг к другу. Позволили стать частью жизни. Или мне это только показалось, что в этой луже грязи сейчас сидим вдвоём? Или он стоит в стороне и насмехается?
Снова пытаться что-то доказать. Совершать ошибки одну за другой, злиться, колотить здоровой рукой по подушке, по стенам и полу. В бессильной ярости. Ну как ты не понимаешь? Мне больно, больно, черт тебя возьми! Рад?! Добился своего?! Да посмотри же, что ты делаешь!
Всё это стоило бы сказать, но надо пересилить себя. Свой упёртый характер. Сломать что-то важное, преклонить колено в обманчиво-подчиняющемся движении, сделать вид, что это поражение. Капитуляция. Полная и безоговорочная. Просить прощения и знать, что вины нет. Или виноваты оба. Потому признания не будет, да и поздно уже. Не скажу, буду молчать до последнего. До конца. Потому что не смогу забыть. И даже сделать шаг навстречу, хлопнуть его по плечу. «Да ладно, забудь. Удар в челюсть, подумаешь. Отношения важнее. И не доводи ни меня ни себя. Мы с тобой такие идиоты. Право слово, извини. Палку перегнули, посторонних втянули. И хватит на меня так укоряющее смотреть!»
Но не получается сказать. Слова застревают в горле. Потому что я боюсь. Да-да, я банально боюсь делать признание, когда нет уверенности, что не станет хуже.
- Ты зря мучаешься. И его мучаешь. Нервы не железные. А тебе врач прописал покой и отсутствие стресса.
Скрипнуть зубами. Она хорошо чувствует настроение, даже слишком. И старается успокоить. Но сейчас нужно совсем не это. Надо сейчас раз и навсегда оторвать и отбросить в сторону эту обиду, как бинт от раны. Будет больно, но что такое секундная боль по сравнению с долгой и изнуряющей, похожей на изощренную китайскую пытку?
Мы ведь оба устали от этого? Согласись. Скажи, что устал, что не хочешь продолжать. Что надоело до зубной боли! Да хоть что-то скажи уже! Надоело молчание!
Повернись. Просто остановись на улице, задержи чуть виноватый взгляд подольше, тогда мне хватит решимости сделать первый шаг. Ты же хорошо понимаешь, что я забуду много чего, только если ты сделаешь шаг навстречу. Подбодришь. Позволишь мне поставить точку в этом споре.
В общем-то без всякой пользы для дела. Это только подольёт масла в огонь, думаю. Ты обидел – тебя обидели в ответ. И так дальше, пока цепь бесконечных обид не прервётся только по той причине, что кто-то из двоих окажется умнее и уступит. Или просто стерпит, не вынеся всего этого.
- Бесполезно! - со злостью оттолкнуть от себя стул, отчего стоящий на нём ноутбук едва не падает на пол. Он не виноват, но сейчас выместить обиду не на ком.
- Ты опять?.. – она наклоняет голову, устраивая её на моём плече. Такая близкая, реальная, тёплая и живая. Родная моя! Обнять, прижать к себе крепко, не отпускать, выплакаться. Поставить жирную точку хоть для себя, а она выслушает и поймет, потому что всегда понимает. Потому что она – это она.
Пальцы скользят по моей правой руке так осторожно, словно это какая-то китайская ваза. Жутко дорогая и древняя, того и гляди развалится.
– Это всё депрессия, ранняя весна и нехватка витаминов.
Ещё одно ласковое прикосновение, на этот раз к кончику носа. Заставляет только досадливо поморщиться – слишком уж это по-детски. Можно подумать, меня это утешит. Сейчас бы по старой и вредной привычке выместить злость на том, что первое подвернётся под руку. Подушку – разорвать, чтобы перья во все стороны. Стул – о пол, о стены, в щепу, в деревянную крошку, чтобы злость разлетелась так же, превратившись в мелкие куски. Стекло, вазу, чашки – в пыль, мелкую противную стеклянную крошку, больно вонзающуюся в тело. Ноутбук – в куски пластика, микросхемы, провода. Топтать ногами, вопить и ругаться. Лишь бы этот болезненный укол самолюбию прошёл. Можно поступить и ещё проще, как это любят другие – сделать или сказать что-то такое, что обидит ближнего твоего. Или дальнего, не суть важно. Плевать на совесть и стыд, высказаться как можно злее и обиднее, пнуть, дать пощёчину, разбить и разорвать на части только потому, что совладать с собственными эмоциями почти невозможно. Заменить глухую злость на противное чувство злорадного удовлетворения оттого, что кому-то куда больнее, чем тебе.
- А знаешь что?.. – только начать, но подавиться готовой сорваться с языка колкостью, замереть, словно кролик перед удавом. Судорожно сглотнуть, успокаиваясь. Она же не виновата, что милостивый Господь при раздаче здравого смысла обошел меня стороной. Нет-нет, не так. Я просто не могу совладать с собой. И не надо срываться на ней.
Внимательный и спокойный взгляд карих глаз отрезвляет куда лучше, чем ведро ледяной воды. Вдохнуть пару раз, успокаиваясь и мысленно считая до десяти. Нельзя… так нельзя поступать с близкими. Не потеряешь их – они простят, но удар всё равно будет болезненным. Всегда больнее получить удар от дорогих тебе людей. От тех, кому доверяешь. Не буду уподобляться ему, ни за что! Никогда, ни при каком раскладе. Потому что её я потерять не могу.
- Просто… - судорожно пытаться найти слова, когда обида уже схлынула. Осталась только легкая растерянность. Так бывает. Хочется ударить себя, чтобы привести мысли в порядок. Мозги на место поставить. – Просто глупость, забудь.
Теплыми руками прижимает меня к своему телу, одной ладонью гладит по предплечью, успокаивая. Её подбородок упирается в моё плечо, каштановые локоны щекочут шею и щёку. Спокойствие во всех движениях и словах. Очень осторожные движения, чтобы не повредить больную руку. Голова, в общем-то, тоже не особо здоровая, но пусть попробует об этом сказать кто-то другой! Сразу же будут детские обидки, злость и совсем уж глупое: «На себя посмотрите». Не лишено логики, но нельзя же так поступать. Сначала говорить, а потом думать. И сожалеть, но не сознаваться в этом – мы же гордые. И признавать, что гордыня – худшее из зол, но только не пытаться хоть что-то сделать, извиниться, исправить последствия.
- Я… Я… - сложно говорить. В горле будто застрял тугой ком, и если продолжать, то легко можно расплакаться. Предательские слёзы. Не настолько и больно на самом дела, но невероятно обидно. Только надо пересилить себя, сказать правду хоть кому-то. Всхлипнуть без слёз, быстро провести рукой по глазам, вытирая несуществующую влагу, нервно дёрнуться от ещё одного ласкового прикосновения. И знание того, что хоть кто-то не пытается сделать больно, утешает. В какой-то мере.
Ответом становится нежной прикосновение, безмолвная просьба продолжать.
- Мы оба идиоты, - быстрое признание, сглаженное, призванное замаскировать робость и смущение. – Повод пустяковый, а обида на века.
Склоняет голову, мягко проводит пальцем по моей щеке, шее. Я не вижу, но точно знаю, что она улыбается. А мне остаётся только улыбаться в ответ, неожиданно тепло и успокоено. Теперь продолжать куда легче, надо только прикрыть глаза и немного отвлечься от мыслей о ладонях под моей рубашкой, бёдрах, прижимающихся к моим.
Он почти забыт. Обида кажется пустяковой. Завтра же поймаю его, схвачу за шиворот и буду трясти, как котёнка. Должен понять, что есть вещи, которые делать нельзя. Мне так проще, будет куда легче. И убежать ему будет некуда, невозможно будет отгородиться неуместным сарказмом, оказавшись лицом к лицу со мной.
- Мы не сошлись во мнениях. Упёрлись, как бараны, в свою точку зрения, и не хотим видеть дальше собственного носа, - закусить губу от неожиданно нахлынувших эмоций, никак не связанных с предметом обиды. Чуть податься вперёд, ощущая прикосновение мягких горячих губ к шее. Подавить лёгкий торжествующий смешок – на чьей бы стороне не была правда, победа в этом нашем споре осталась за мной. Потому что поцелуй достался мне, а не тому, кто меня обидел. И не потому что я сейчас ближе. И не потому, что знает его, моего обидчика, противоположную сторону в глупом и ненужном споре, она так же хорошо.
- И что? – произносит на выдохе, практически в моё ухо. Щеки горят огнём, рука чуть подрагивает. Надо продолжать говорить, а не поддаваться желанию откинуться назад, позволить ей продолжать поцелуи. Не оттого, что это неправильно, просто надо закончить эту историю и всё забыть.
- И то! – неожиданно зло и резко. Она чуть отшатывается, но затем прижимается сильнее. Такая горячая, живая. Невероятно необходимая не только сейчас, но и всегда.
Закусить губу до крови, наклонить голову вправо, наслаждаясь легкими прикосновениями, обжигающими, невероятно приятными. И продолжать чуть быстрее, стараясь вывести себя из некоего подобия транса.
- Мы давно должны были успокоиться, помириться. Но нет же. Слишком гордые. Никто не хочет признавать, что ошибся, что был не прав.
- А истина посередине, - она кивает каким-то своим мыслям. Отстраняется немного, но только для того, чтобы уткнуться лбом в мою спину. – И сейчас вы занимаетесь тем, что пилите опилки.
Констатирует факт так легко и просто. Мне остаётся только кивнуть. Знаю. Мы именно этим и занимаемся – выплёскиваем друг на друга всю обоюдную ярость, накопившуюся за время общения обиду. Да, мы совершали глупости, но прощали их друг другу. Терпели до последнего, не хотели сразу решать проблемы. А они накапливались до тех пор, пока не вылились во всё то, что причинило такую боль мне. И, наверное, ему. Мы поплатились за то, что оттягивали выяснение отношений до последнего. Расплатились доверием, уважением и пониманием. Надо было сразу высказывать, спорить до хрипоты, может быть, испортить всё куда раньше, когда было не так больно, не так обидно за собственную гордость, которую кто-то пытается растоптать. Даже подраться, но ни в коем случае не доводить до нынешнего состояния.
- Пилим, - легко согласиться сейчас, когда уже можно рассуждать адекватно.
И я знаю, что завтра просто пройду мимо него, обиженно отвернувшись. Сделаю вид, что не замечаю. Потому что сейчас – это сейчас. А завтра – это уже завтра. Другой день. Новая и вместе с тем старая маленькая жизнь. Коротенькая, начинающаяся ранним утром и заканчивающаяся вечером.
- Тогда извинись, - легко прикасается губами к моему уху. – И прекратите это всё. Кто из спорящих в глупости первым признается, тот и умнейший. Так что не упускай момент.
Шутливый поцелуй в затылок становится своеобразным поощрением. Она считает меня ребёнком. Вполне серьёзно. И относится соответственно. Да я и есть ребёнок, что бы кто-то там не думал. И я даже горжусь этим. Я ребёнок до тех пор, пока у меня есть родители. И даже когда их не будет, я останусь собой.
– Только я не буду извиняться. Потому что знаю этого человека куда лучше. Он ничем не гнушается!
Неуместная обида. Давно пора её забыть, выбросить, как догоревший свечной огарок. Пламя потухло, остались угли. Они тоже скоро погаснут. И наша обида рано или поздно закончится. Как раз тогда, когда кто-то уступит. Или когда мы перестанем видеть друг друга, забудем. Может, встретимся лет через десять, будем смеяться, вспоминая какой-то совсем глупый повод, столь же глупую ссору.
Она закрывает ноутбук, отодвигает стул подальше. Поправляет подушки и одеяла. Сейчас холодно, так что я нарочно жалуюсь на озноб, кутаясь в тёплое одеяло. Мне хочется быть ближе, чем это позволяют приличия, её и мои принципы. Обманываем себя, твёрдо решая, что это не всерьёз, как вот эта обида. А сегодня она согласна мне немного подыграть, так что молчаливо соглашается с моим планом. И хочет немного обманываться, так что помогает мне снять рубашку, убеждая себя, что я с рукой на перевязи не могу сделать этого самостоятельно. Утягивает на кровать за собой, заботливо и нежно накрывает вторым одеялом. Сворачивается клубком, как кошка, под моим боком, прижимаясь куда сильнее, чем это требуется.
- Мне холодно, вот и всё, - лукавый прищур, легкая улыбка на губах. Она горячая, так что точно не холодно, мы это знаем. – Это же нормально. Когда вот так?.. А с тобой тепло.
- Конечно, - убеждаю её и себя. Прижимаю крепче к себе, позабыв про бинты, вывих и боль.
Завтра мы опять разбежимся, забудем, постараемся забыть о произошедшем. Убедим всех и себя, что вот это всё на самом деле ничего не значит, это так просто, обыденно и нормально. Я начинаю ненавидеть это слово. Норма, чтоб её! Как же так получилось? Может, на её счет первое впечатление было правильным?
А его… Его я всё равно не прощу, потому что он перешагнул черту, за которой моё доверие кончилось. Значит, не судьба. Потому что моя настоящая судьба мирно сопит у меня под боком, по детской привычке сжимая мою руку, как всегда держала плюшевого щенка. И у нас появилась ещё одна общая тайна на двоих. И пусть мы не произнесли всего вслух, она много поняла. Куда лучше меня.
А первое впечатление? Теперь я буду прислушиваться к нему. К себе. И повторять это до следующего удара судьбы.