Душу можно насиловать лишь до определенного момента. Потом она просто ломается, как кость ноги.

Если долго-долго в руке сжимать стеклянный стакан, то в какой-то момент он не выдержит и треснет. С жалостливым скрипом, плавно переходящем в протяжный крик, а потом и вовсе становясь отчаянным воплем. Сначала от верхнего ободка медленно поползут мелкие трещинки, постепенно переходящие в крупные трещины, а потом и вовсе корнеобразной структурой оплетают со всех сторон стеклянный сосуд. Если бы он умел разговаривать, то каждый из этих моментов был описан с особым ожесточением, плавно переходящим в визг безысходности. Но стакан молчит. Молчит, пока рука сжимает его все сильнее и сильнее, и в последний момент, оставаясь лишь мелкими осколками и острой пылью, когда сил для крика уже не осталось, безмолвно говорит сам за себя, болезненно впиваясь в мягкие ткани ладони с характерным хрустом стекла.

В периоды, когда в моей голове ворошатся самые разные мысли, но никак не получается сосредоточиться на чем-то конкретном, я беру карандаш и точилку и начинаю точить карандаш. С легким скрипом проворачивается тонкий стержень в отверстии, острое лезвие входит внутрь деревянной части и медленно, тонкими слоями снимает стружку, постепенно оголяя. С каждой десятой частью миллиметра проворачивать карандаш все сложнее, лезвие впивается в деревянную структуру, пронизывая до самого грифеля. И с каждым оборотом жалобный скрип, молящий о пощаде. А потом стон, протяжный стон, изредка прерывающийся визгом и вздохами облегчения. А потом опять стоны, и круг за кругом, оборот за оборотом, снимая стружку как тонкую кожу, доводя до невыносимой боли. Но главное терпеть и верить, что когда-нибудь все закончится. И правда все закончится, когда от длинного и красивого карандаша останется полутора сантиметровый огрызок в горстке стружки, снятой с особым ожесточением с его некогда изящной деревянной оболочки. И последний оборот с хрустом, ставшим последним выдохом.

Душа так же истирается под напором сил и времени, как стальные рельсы под многочисленными колесами электропоездов. Сначала хватает упругости и жесткости сопротивляться, но со временем любой материал приходит в негодность и даже в самых прочных рельсах образуются сначала вмятины, а если их вовремя не заменить, то и вовсе они переломятся. Когда ломается душа, внутри образуется огромная открытая рана, и если полить ее соленой морской водой, то каждая клетка тела будет чувствовать, как вода разъедает миллиметр на миллиметром, принося невыносимую боль. Внутри все кричит от невыносимой боли, как кричит пойманный в клетку дикий зверь, ищущий свободу. До последнего момента в беспамятстве ждешь какой-то величественный звук, будь то удар гонга или колокольный звон. Ждешь хотя бы грозу с громом и молниями, что бы они хоть как-то отвлекли от боли. Но нет, только идеальная тишина и чувство, что время остановилось и больше никогда не пойдет дальше. А внутри кричит душа, но кроме тебя самого никто ее не слышит. И раскалывается голова от этого ора и звенит в ушах. В каждом уголке тела пульсации от крика души, от последнего крика. И беззвучно ломается душа. И дальше все та же мертвая тишина. И опустошение.