- Остается еще 30 минут. Может, сходим – покурим?
- Нет.
- Ему-то все равно, он все равно под наркозом.
- Блин! Я что не ясно выразился? Везде написано, что нельзя курить перед операцией, а ты мне свое тычешь!
- Да все-все, только не кипятись! Я просто спросил.
- Иди уже, я здесь посижу – подумать надо.
- Ладно, о`кей!
- В ординаторской стало тихо. В коридоре неспешно плыли тени, как перевернутые страницы одной и той же истории болезни. Вроде бы нет ничего странного, но за каждой надписью очень много страданий и боли. Каждый штамп закрывает главу и утверждает диагноз. Очень много боли…и никто не знает чем лечить то, что глубже желудка.
Стрелки мерно шагали друг за другом, словно солнечные лучи по камням Стоунхенджа. Сверху играла торжественная музыка, словно на свадьбе. Мне предстояла сложнейшая операция на сердце у тридцатитрехлетнего мужчины страдающего врожденным пороком сердца – это <…> У него интересная форма течения заболевания – дико звучит, но мне иногда больше нравится смотреть, а не делать. Не потому что не достает теории. Просто в учебнике все выглядит возвышенно и красиво, а в твоих руках беззащитно и жалко. Поэтому в учебниках философии никогда не делают иллюстрации любви.
Тук-тук – стучали каблуки или сердце, звук собственных шагов превращался в истошный вопль отвращения. На эти плечи иногда слишком много взваливают, и там не хватает места ни демону, ни ангелу.
Табличка «Вход воспрещен – идет операция» еще не горела светло-зелеными лампочками, еще ничего не происходило.
- Перчатки.
- Перчатки.
- Тампон.
- Тампон.
- Скальпель.
- Скальпель. – Холодный…это чувствуется через перчатки и, несмотря на мою теплую кровь.
- Подержите вот так.
Руки ассистента дрожали, ему было очень страшно за жизнь незнакомого человека. Почему? Он представлял себя в такой же ситуации, когда приходится доверять кому-то.
- Не бойтесь, все под контролем, - сказал я ассистенту; тот посмотрел на меня мне в глаза. Потом опять на разрез. Слова ничего не изменили – он продолжал бояться – не поверил.
- Горизонтальный надрез, а здесь, наоборот, по вертикали. Тут прижмите. Давление?
- Стабильное: 100:65.
- Низковато.

- Скальпель.
- Скальпель…
- Доктор, что вы делаете?! Кто-нибудь помогите, - громкий последний крик рвался в мое сознание, бился об его стенки, лез на них от непонимания, скользил по холодному светло-голубому, как само небо, кафелю и падал. Вниз. Такая вот порцеляция восприятия.
- Скорее! Кто-нибудь!
- Все поплыло перед глазами. Я помнил, что сердце моего пациента пробито насквозь моими собственными пальцами и государственным скальпелем; я знал, что меня тоже передергивает от страха, но я не почувствовал бы сейчас физической боли. Страх…нет, не за будущее…мне страшно от прочих смежных мыслей: если так получится, что я должен буду лечь на операционный стол, с какой стати я должен умирать? Я знаю, и все знают, что я лучший в своем роде врач, почему я должен доверять свою жизнь в руки человека от которого ушла жена, не перечислили зарплату, дети плохо учатся и совсем с ним не считаются.
Скальпель остался чист, а руки в крови…
И еще одно: Кому Он Может Ассистировать в этом мире? – хотя это просто.
Кому может доверять Бог?