Настроение сейчас - длинношееееёеее рс

            Я крещу проспект, смотря в тучные зады китайпромских машин, чтоб снова заставиться не думать, что все блуждающие взгляды замыкаются на мне, чтоб не чувствовать себя виноватым за неизбежное это и их живой, потому что брезгливый, интерес... Белоснежный свитер отдает свежей стиркой, коричневые брюки в гигантских каплях застывших брызг по колено, мелу и, кажется, моей рвоте на левой штанине. Да, блевал. С куртки стекает мокрая сажа слезными потеками туши на сером лице долгой проплаканной до дыр ночи, кое-где кровавые сгустки прошлись бордовыми подошвами, оттеняя лежалую на беленом заборе спину, но разбегаясь под мокрым прессом правого рукава, что переходит в графитовую ладонь с тонким, начищенным, золотым кольцом… Пакет через плечо объемный и прозрачный, без реклам и букв, но с приоткрытыми мертвыми кошачьими глазами и выпущенным клыком наружу складки… Мне кажется, я несу всё, что она так любила, все думают, я конченый человек.

           Иногда я не в состоянии вспомнить, чаще – забыть, но всегда – не в курсе, что делать с результатом. Асфальт же теперь больше плитки одинаковой формы, розовые и пепельные; перед глазами шнурами вьются ноги-спички, отстраняясь, резкий запах дневной копоти прорезает даже ровный слой кокона разложения, каждая капля с рукава накатывает цунами стыда и скрытой радости…

           Мне кажется, она бы оценила шутку, я вспоминаю, что похожее уже делалось, но всё было по-другому, я вижу: впереди неизвестным компрессором раздувается плотный сгусток людей и выстилается красная дорожка, будто из глаз подопытных мышей, подсвеченная ими же, и словно я иду на окровавленных кулаках, и вроде кожа плавится от того, как пытался, да так и не привык жить под тысячами первых встречных микроскопов…

           Я вижу каштановые игривые волосы, они секунду назад вились на ветру – сейчас отстригаются ругливой рукой, прессуясь в тканевый сверток. Я вижу капусту в майонезе, вылетающую из-под усов. Я вижу полуоткрытый люк, но больше всего вижу, как видят меня, не прекращая смотреть... Но…нигде нет учебников по таким дням, и, не догадываетесь, почему?

           На одинокой площадке крыши стрелочка направлению солнца, и оно послушно ей следует. Рядом, над сложенными небольшой пирамидкой щепками прыгает зарождающийся оранжевый язык; он будто шепелявит сквозь неровные желтые зубы «Ну что, принес?». «Да» - наконец, снимая пакет, растираю свежую грязь по шее. – «Вот, кажется, она любила…»

           Края дров теряются в огне, а я достаю труп кота и, отогнав пару мух, кладу в костер, что тут же заглатывает шерсть, даже не давясь снопами искр. Гниение братается со сгорающей кровью и жженой резиной, тут же волнами смоляного, матерчатого дыма захлестывая импровизированный алтарь. Я снимаю с мизинца кольцо, подбрасывая сверху – мне не важно, что будет с золотом, оно прошлое, мартовское, тем более в крови... Следом летит белый свитер, выглаженный и вычищенный, почти с вешалки – и в нем, как в бумаге, очень скоро прогрызается дыра, оплевываясь в лицо зиянием, и вот уже запахи радугой разбивают колбочки глаз, цепляясь рыболовными крючками за ноздри изнутри, натягивая леску изо всех сил... Огонь-союзник с радостью поедает даже то, что съесть не может, и с ним не поспоришь в аппетите, тетрадь того, что писал ей, даже топор не мог вырубить, а всё же... И только муравьи на извилинах то там, то тут включают проекторы, кадры расписываются днями на памяти, теми самыми секундами, что были, но придерживались воспоминаться...Они смотрят документальные картинки, жуют мякиш серого вещества и охают в неожиданных местах, совсем сбивая с толку, а я кладу поверх прозрачного пакета с деталями от нескольких жизней одной истории яркую гвоздику и тупо гляжу, как она исходит на нет или тот самый флогистон трехмерным отпечатком себя. Потом силуэтом, легко рассыпающимся в пыль…

           И она стёрлась, слившись с черным глазом внутри солнечной печки. Я отвернулся, силясь припомнить то, что никогда не забывал, но что лезло из головы с муками... Авось, смотрит на меня сейчас с неба, из-под земли ли, с ветки или с улицы, остановившись. Глядит, нагнув шею, прямо в... Оп!

           Я стал на четвереньки прямо возле огня. Заросшее лицо щипало близкое пламя, всё, кроме чисто выбритого подбородка, чтобы её не колоть... Пролетел самолет с извечным шлейфом, мигая аэродрому, чтоб не забыли принять. Пронеслась ворона, каркнув на чью-то беду… «Да, это она тоже любила. Так любила!..» -  и уткнулся лицом в самое жерло костра.

4.12.008