Ей было 12. Она любила сказки, звуки музыкальных шкатулок, пингвинов и играть в прятки.  Однажды она захотела спрятаться совсем-совсем, так чтобы ее точно никто не нашел. Может она испугалась чего-то, а может хотела испугать маму, но она свернулась клубочком в самом дальнем и самом темном углу шкафа, по внешнему виду которого было сложно предположить, что в нем может оказаться человек, и уж тем более просидеть там несколько часов. Пряталась она ночью, и в темноте ей казались волшебные сказки и красивые существа, названий которых она не знала. Она быстро заснула в окружении кружевных юбок и бархатных платьев, и ей снились странные сны, в которые хотелось верить, и которые манили куда больше, чем все что рассказывали в школе и во дворе.

Когда утром она вышла из шкафа, она уже не верила ни в физику, ни в химию, ни в космос, была не уверена в существовании пингвинов, витаминов, микробов, но точно знала, что в мире есть жар-птицы, единороги, непредсказуемые и загадочные морщерогие кизляки, что ветер подгоняют те, кто выдувает мыльные пузыри, и что сама она утка, и если уж кто-то и сможет сделать так, чтобы все остальные тоже увидели, как все происходит на самом деле, так это она.

У нее появилось много друзей и знакомых, в метро на нее оборачивались и начинали перешептываться, бабушки и чопорные дамочки смотрели на нее свысока, а ее и тех кто ей нравился называли в лучшем случае из ряда вон странными, а то и вовсе сумасшедшими. Они все быстро привыкли и перестали обращать внимание на подобные экземпляры, или принимали такие заявления скорее как комплементы. Они вместе строили свои миры и реальности и как будто жили на какой-то совсем другой планете.

Иногда она влюблялась. Чисто и по-детски, наивно и почти беспредельно. У нее загорались глаза, и все казалось как будто красочнее, ярче. Она открывала музыкальные шкатулки и танцевала с белым  ветром. Она брала за руки и показывала жизнь своими глазами. Она сама была сказкой, волшебной и счастливой по началу, и  грустной, может даже немного готичной, в самом конце. Она все мечтала, что одна из них не закончится, и она сможет стать чьим-то личным Экзюпери на всю жизнь. Чтобы, не смотря на все мировые потрясения, кто-то кроме нее смог удержать красоту в своих глазах и ни в коем случае не забыл как выглядят единороги.

Люди проходили сквозь ее маленький уютный мир, топтали траву, срывали цветы и тут же бросали, выливали бензин в озеро, оставляли банки из-под кока-колы в замке, мазали жар-птицу гуталином. Она прощала их, ведь они совсем не умеют обращаться с волшебством, плакала, пока наводила порядок, и временами думала, а стоит ли это все того, чтобы быть сказкой. Она знала, что она настоящая, но все остальные не привыкли, пугались или посмеивались, они забыли, что такое волшебство в свои 12 лет, а это было уже так давно....

Она жила так семь лет. То появляясь там, где она нужна, то исчезая оттуда, где люди уже научились находить сказки в своей жизни, или от тех, кому это было просто не нужно.  Ее песни становились все грустнее, но светлые существа не покидали ее, и скоро она научилась находить волшебство в отравляющем дыме сигарет.  Однажды она полюбила слишком сильно и стала слишком странной, так что уже ни друзья, ни родители, ни тот, в кого она верила больше всех, не могли ее понять.

Она очнулась дождливым ранневесенним утром свернувшаяся калачиком на полу посреди комнаты. Что-то больно упиралось в грудь, глаза с трудом открывались, губы были неприятно-солеными, и от чего-то было чертовски больно двигаться. Холодный ветер трепал волосы сквозь разбитое окно, пол был усыпан осколками стекла, некоторые из которых отливали чем-то красным. На душе было тяжело и чего-то как будто не хватало.

Она находилась почти в трансе и чуть не уснула обратно. Она вздрогнула, из самого темного угла того старого шкафа вдруг заиграла мелодия, которую она слышала давным-давно в снежном шаре очень грустного ребенка. Она всегда манила ее, а он от нее плакал. Ни ребенка, ни воспоминания о нем уже не осталось, но именно таким, как ей казалось, таким и только таким мог бы быть плачь феникса.

Она встала и подошла к шкафу, не чувствуя битого стекла босыми ногами. Она шла по нему, как по маленьким сверкающим звездочкам, а звезды не могут сделать больно тому, кто отправляется на поиски. Что-то глухо упало на пол, на грудь уже ничего не давило, но стало как будто еще более пусто. Никакого шара в шкафу не оказалось, ни шкатулки, ни открытки, ровным счетом ничего, что могло бы издавать любимые механические,  но от того еще более волшебные звуки.

На открывшейся дверце  висело зеркало. Рисунок единорога карандашом для глаз стерся, на лице и на спине появилось два неизвестно откуда взявшихся синяка, на полу сзади отразилась небесно-голубая обложка книжки, отпечаток которой въелся в кожу.

Маленький принц.

Она хотела поднять ее, но пока она повернулась, звуки прекратились, и стекла больше не сияли звездочками, они врезались в кожу с каждым шагом, и путь до книжки казался пыткой. Мягкие страницы слегка погладили кожу и открылись на иллюстрации маленького принца со змеей, прощающегося с планетой и летчиком.

Она плакала.