- Станция «Философские будни»… осторожно, двери закрываются, следующая станция «Философские будни»… И опять несешься с удушающей цикличностью к той – знакомой, тождественной, ставшей родной – остановке. Чтобы не быть голословным, нужно повторяться, чтобы казаться лицеприятным, следует натянуть личину «миссионерского» добродушия. Первичная комбинация выигрышных ходов разрослась, детализировалась в узорчатую последовательность с непредсказуемой стратегией; здесь царствует принцип «красивой игры». Что собой недавно представляла философская рефлексия – искусная работа с обобщениями, не более, где знакомые всем категории сочетались в различных позициях и с несбалансированной интенсивностью, пропитывая собой языковую ткань. И вот уже любая скамеечная беседа тонко перетекает в легкую метафизическую партию из тез, контроверз и доказательств. Эзотеричная застольная забава мастеров языка демократизировалась, ее соседство с бедняцкими хлебом-водой никакого не удивляет… жгучая потребность. Скажите, разве не обидно пекущимся за репутацию «избранных», «отделенных», в конечном счете, «святых», вести схожие речи посредством проверенных истин и выточенных комбинаций, свойственных более всего рыночным тунеядцам? Страх опрощенства, ужас очевидных вещей преследовал философию всегда. Она огрызалась намеренной эзотеричностью, оскаливалась кодированными словечками, мерзко лаяла на скептичных ренегатов-«домашних». (Будь прокляты, навеянные библейским «штилем», параллелизмы, они с помощью топорных методов увеличивают мысль «вдвое».) Ни в коем случае не снисходите с высот «птичьего дискурса», «ползучие» раскусят вас на раз, классифицируют со щекочущем самомнением, признают за чудаковатого «кузена», отдавшего лучшие лета юности на лексические экзерсисы. «Демократизация» и дигитальность знания, миниатюризация и общедоступность информации привела к абстинентной картине. Все движется к обретению собственного исторического аватара. То, что было частью мимолетного разговора, стало важнейшим компонентом индустрии обыденной коммуникации, то, что пребывало исключительно в устах сплетников и слухачей, приобрело статус благороднейшей истории. По закрепленной привычке речевые борения низведут до скамеечного диалога. Сюрреалистичный шедевр, на полотне которого коммуницирующее человечество в образе наказанных школьников, каллиграфически выписывающих философские сентенции на поверхности нескончаемой доски. Обрети в дисциплинарном наказании радость нескучного времяпрепровождения. Вот и заполняет с энергийным усердием интернет-доску массивная человеко-машина знакомыми надписями «душа есть или нет?», «неужели нас господь ненавидит?», «как жить во всеобщей несправедливости?». Конвейер простых вопросов и десятка вариативных ответов не требует громадных ресурсов, не затратен, хотя и с позиций рентабельности здесь подходить не стоит, короче, гудит «денно и нощно» движком скуки, усталости, праздности – бездонного источника «культурного энергетика». Сравнимо с бесконечным самоповторяющимся истреблением респаунящихся монстров и прохождением дополнительных квестов «по набиванию опыта», как бы оставляя на «десерт», на призрачное «потом», основную сюжетную линию, в действительности оказавшуюся забагованной и непроходимой. Массовый «юзер» до чертиков а-историчен, если он счел что-то объектом пристального взгляда, то с неуемным упрямством уставится на тень прошлого – сотни раз родного и тысячи крат проговоренного. Есть здесь нечто и от тремора больного, от ребяческого долгоиграющего речитатива, от архаичных литаний и вереницы нанизанных мантр. Еще и еще – проверка амортизации слова, действенности знакомых формул. Тестируется «магия речевого оборота»: существует ли вообще идея или предложение, способные перевернуть нутро, или в своей истасканности он растеряли весь заряд бодрости, импульса, прозрений? Категории отполированной обывательщины, сюрреалистичная, стремящаяся к апофазе, заумь («и бог ей алеаторность»), сухость формализованного протокола имеют своих скромных, скорее даже местечковых, последователей, но лишь инсайдеры культуры тщательно микширует их, выдавая значительные продукты постмодерна. Рожденный гипертекст необратим, его невозможно редукционистски свести к простейшим компонентам, представить набором очевидных, и главное – легкодоступных, истин, так как сами эти очевидности отказались от универсальности, заняли разговорную нишу поглаживающих друг друга умов, представились весомым, но не всемогущим, оппонентом. Ведь можно было в вышеописанной «чухне» выставить историософский резюмирующий вердикт: первоначальная философская дискурсивность в своей проблематике, категориях, предметностях, полностью исчерпала себя, но она усиленно противиться последнему исходу в архивы, ратуя за самоличную востребованность. Нет, это не будоражит умы, не вводит в мистерию исторического движения, а лишь раздражает своей предельностью, категоричностью, бескомпромиссностью. Будем же овевать таинственностью латиницы и прочих заморских лексем свой текстуальный скарб, отдадимся волне автоматического письма и иных приемов «абсолютизировать случайность», создадим самые фривольные связи меж враждующими сторонами и перемажем инцестуальным грехом семейственные словоформы. Завлечь, соблазнить, опутать. Пресыщенный клиент требует более изощренных рецептов. Распробовать мимолетные нюансы, легковесные коннотации, воздушность вторичного, незначительного.