Наш провинциальнейший старинный город ни лучше и не хуже остальных мест выживания обыкновенных россиян, но если только чрезмерно грязный в контрастирующем сравнении с соседствующими вычищенными территориями громадного имения усатого батьки. Раздумывая о грядущем подобных городков, в принципе тяжеловесных на скоростную поступь технологических цивилизаций, удивился одной тенденции; мы – от корня провинциалы – тоже движемся к странному технократическому «вперед». Наш город в центральной своей части весь обвешен камерами наблюдения, как будто мы находимся в зоне особого внимания, или объявлен перманентным «мягкий» комендантский час. Розовощекие адепты порядка, служители хрякоподобной Легитимности, в очередной раз облегчили себе и «нам – порядочным гражданам» жизнь. С экранов местного ТВ «жиробасина» с патерналистским прищуром вещает что-то вроде «мы за вами внимательно приглядываем, ребята, вы там, это, не балуйте», похваляется, что с помощью чудо-устройств выявлено около 2000 административных правонарушений (об уголовных преступлениях сказано скромно – 15) и, расплываясь в благолепной улыбке сытого хищника, выдает схожее по интонации нечто «мы, дескать, на молодежный де праздник, Татьянин день, проявим к подвыпившим студентам, безусловно засветящимся на контролирующихся мониторах, СОЦИАЛЬНУЮ ЛОЯЛЬНОСТЬ». Гениально, эффективно, безупречно… Или, по крайней мере, смутный образ этих величественных качеств будущего. Мягкость, скрещенная с исполнительностью. Обыватели должны быть довольны, типа «спи спокойно добрый горожанин». И действительно сторонний человек с юридическим образованием, оправдывая собственную сферу интересов и господствующих в ней мнений, подтвердит «положительность включения продуктов НТР в область правовых отношений». Все нормально, рационально, здраво, поэтому споров никаких не должно быть… Но этот случай как всегда заставляет меня драматизировать, радикализировать, «зачернять» грядущее правовых технологий. Взаимоотношение преступника и государства (как карающей руки социального возмездия) было тонкой «игрой» с проработанным сводом правил и условностей, тщательно регламентированные «кошки-мышки». В ней победителем вряд ли мог выйти человек («конкретный правонарушитель») по причине чудовищного контраста в этом неравноценном балансе сил меж ним и Законом. Индивид способен был лишь свести партию к ничье, и то, из-за слабой мотивации государства, двусмысленной трактовки правил, редкостных неисправностей в государственно-правовом аппарате. В случае обострения, эскалации этих взаимоотношений, когда государство мобилизовала ресурсы и концентрировалась на одном субъекте, у этого человека (уже «маленького» человека) против, клацающего правовыми шестернями, механизма просто не оставалось шансов, за исключением уникальных прецедентов. Так вот механизация, автоматизация, дигитальность правовых структур, призванные существенно облегчить процедуры поддержания территориального правопорядка, когда вменение вины, наказание и т. п. будут нести надличностный характер, представляя собой закрытую систему штрафов и возмещений. Цифровая система права находиться в состоянии постоянной мобилизации, функционируя с совершенным КПД, где серийное убийство и «распитие в общественных местах» располагаются под единым знаменателем «одинаковых» нарушений, обязующих восстановить ущерб обществу, пусть и разновеликий. Безупречный аппарат социальной сатисфакции, где каждое преступление выявлено и всякий виновный найден, наказан. Дело в фатальности, детерминированности происходящего; техносоциум превращается в совершенное земное воплощение «Божественного правосудия». «Ужас преследования» возникает не от вероятности нелепой случайной ошибки, которая по причине замкнутости системы станет инициатором несправедливого и необратимого наказания для невиновного (например, «Бразилия» Гиллиама или «Особое мнение» Дика). Нет, ужас преследует от осознания стопроцентного возмездия… Детализированный паноптикум, пристальный взгляд в каждую клеточку социальной ткани, естественно не позволит, как в антиутопии Дика, предвещать правонарушения, но будет четко контролировать, ретранслировать их. Так господство правовых алгоритмов, дескать, приведет к обелению социума. Ранее изобретенные, «человеческие, слишком человеческие», законы и нормы соблюдались самими же несовершенными их авторами – людьми. С течением времени юриспруденция обогащалась множеством абстракций, словоформ, прецедентов, но, по сути, она не изменилась с древних эпох племенных табу и запретов. Но сейчас даже столь раздутая опытом сфера права, где разновидности административных и уголовных правонарушений исчисляются тысячами, может эффективно поддерживаться и контролироваться современными технологическими инструментами. Противоречие из несовершенных целей и совершенных средств налицо. Беспредельная свобода законодательной глупости и маразма в среде избранных уникумов с одной стороны, а с другой – исчезающая свобода большинства, посредством безупречного контроля техногенного аппарата правопорядка за соблюдением все более ограничивающих законов (это уже и не «шигалевщина», по которой 10% господствуют, а остальные – рабы-животные, а более извращенный вариант, где через контроль контролирующих инстанций свободным останется единица – Великий контролер, или ИИ). Отдать свою свободу в манипуляторы надличностной технократической машины, олицетворяющей «дух и букву» Закона. Выживут ли в райских кущах «порядка» родственники приматов?