Желаю окончательно расправиться с темой противопоставления компетенции и профанации, двух полюсов, меж которыми и являет себя гротескная динамика постсовременности. На территории профессионалов идет размеренная и «механическая» работа по собиранию текстов, фактов, обобщений. Серьезнейший формат научных монографий предполагает затянутый кумулятивный (накопительный) процесс обретения знаний; и не важно, что этот почти «часовой» механизм иногда нарушается лихорадочным ускорением или замедляется в состоянии «информационного застоя». Складывается глобальная база данных, внешне представляющая себя как сугубо замкнутую систему, обнесенную тематическими редутами и предметной крепостью, она часто впускает чуждое знание через черный вход и тем самым незаконным образом расширяется, выявляя собственный как бы еще не угасший творческий потенциал (это свойственно всем дисциплинам настоящего). Этими междисциплинарными вывертами – заимствованиями и слияниями – большинство наук продлевают свою жизнедеятельность на долгие времена, не позволяя сбросить себя в архив истории. Этими обогащающими прорывами, скачками дисциплины интригуют, откровенно заинтересовывают окружающих, возносят рыхлое слабосильное тельце в ранг востребованной, пользующейся спросом, плоти. Хотя их легитимное движение осуществляется посредством медленной процедуры детализирования, дифференциации, миниатюризации. Там, где общие границы выявлены, основные контуры намечены, происходит скрупулезная работа по уточнению, микроскопической обработке каждого мельчайшего компонента. Например, после того как революционный модерн демократизировал исторические дисциплины, показав, что концентрирование на истории господствующих институтов ущербно, идеологично, до пределов субъективно, «серые» маргинальные факты прошлого, замалчиваемые и изолируемые, эмансипировались, свободно вздохнули и крепко осели в рефлексии исследователей. Итак, в век господства «научного» метода границы истории как дисциплины были четко намечены: «изучаем буквально все артефакты прошлого, нам доступные». Вплоть до наших дней происходит выполнение этого простого дисциплинарного наказа. А сколько еще не раскрытых событий необходимо подвергнуть тщательному осмотру и публичной демонстрации? Я даже не говорю о тех традиционных фактах, в силу своей наращенной культурной значимости требующих множества многообразных трактовок и перманентного людского внимания. Вывод таков: классические дисциплины, несмотря на полную утрату фундаментальных – целеполагания и осмысленности – установок, переживают стадию длительного акме, обретаются в положении зрелого цветения. Число монографий неуклонно растет, их структура неизменно детализируется, как впрочем, уточняется и сам предмет исследований. Их качество, четкость изложения и последовательность аргументации доходят до фантастических, идеальных степеней. Абсолютно точно и с полной ответственностью следует сказать, что никогда уровень разнообразия и исполнительского мастерства нынешних «творцов слова» не был столь высок как сейчас. Мы практически добрались до высот глянцевого чистейшего совершенства, но подъем будет происходить и далее в отражении собственной «гламурной» идеальности. Но маленький изъян общей безошибочной картины не даст нам почить в самоуспокоении исследовательской нирваны: вопрос «зачем все это делается и происходит» будет не отвеченным, напоминая время от времени своим колким наличием. И действительно, почему совершенный интеллектуальный феномен поставлен в постсовременности на производственный конвейер и тиражируется все с большей интенсивностью? Растет поколение чрезвычайно узких специалистов, чьи закономерности и категориальный аппарат в конец отдалились от простоты и привычности бытового мира. Их удел – оперировать знанием в информационных громадах ради достижения минимальной пользы и неочевидных открытий. Особый язык, масса фактов, множество условностей переносят специализированные тексты в письменное измерение. Разработанность тематики, грузоподъемность наследия не позволяет профессионалу расправляться с проблемами устным образом, посредством рефлексии или проговаривания, мышления или дискуссии, а бескомпромиссно погружает в письменную, фиксированную в коллективной памяти бумаги и винчестеров, действительность. Да и, собственно говоря, проблемы все больше принимают бумажное происхождение и соответствующий характер. Истинно профессиональный текст обязан обладать обзором множества обобщений, должен быть доверху наполнен конвенциальными примерами, иллюстрациями, аргументами, отличаться максимально проработанной структурой, а без этих, ставших привычными, элементов текст становиться не достаточно научным или целиком профанирующим, тем самым становясь в бескрайний ряд неоконченных поделок, бесталанных опытов. Без письменной действительности мы не способны к стоянию на позиции исследовательского авангарда. Еще недавно такие несомненные научные передовики, как Конт и Спенсер, практиковали «гигиену мозга», не читая чужих произведений, и теперь эта эпоха окончательно завершилась. Именно поэтому я утверждаю, что постсовременный текст компетентного специалиста большей частью состоит из огромного числа отработанных элементов. Он строится на комбинаторики, а не на изобретении компонентов, акцентирует все внимание на утонченной проработке деталей, не на революционных прозрениях и деструктивных прорывах. Скучная, без изъянов, рутинная, не искупляющая и не спасающая, бесстрастная истина в последней инстанции, могущая разродиться коннотативно измененным и дополненным клоном