Однажды гусенице надоело быть гусеницей. И тогда она, завернув себя в кокон, через определенный промежуток времени превратилась в прелестную бабочку.
Однажды ветру надоело слыть легкомысленным и легким, и он, сцепив между собой ажурные облака, превратил их в грозовые тучи, а сам превратился в ураган. И, пробушевав всю ночь, он на некоторое время утолил свою жажду буйствовать.
Однажды на доселе бесплодной сливовой ветке зацвёл цветок; из цветка на свет появилась завязь, которая, постепенно созревая, стала желтой и немного капризной сливой.
Но пролетавший мимо дрозд бесцеремонно склевал душистый плод. Ему, если честно, было все равно, что клевать! Ему захотелось внести в свой червячно-протеиновый рацион питания фруктово-витаминную ноту, только и всего.
Однажды еще маленькая девочка захотела побыстрее вырасти, стать красавицей, купить дорогую красную машину, перчатки до локтей из кожи нильского крокодила, бальное платье с кринолином и глубоким декольте, а также хрустальные небьющиеся башмачки маленького размера. Но расти пришлось довольно долго, целых двадцать лет. Правда за это время девочка многое узнала, многое поняла. Но еще больше осталось за пределами её внимания, понимания и осмысления. И не потому, что она могла быть какой-то недоразвитой или ограниченной. Просто то, что осталось за бортом представлений о жизни, девочке не подходило. У неё за эти годы сложился определенный план. И все, что хоть каким-то образом нарушало его целостность, девочка тут же отвергала и выбрасывала за порог дома и души.
Так сперва она выбросила книги. Многие из них предлагали заняться изменением мира. Но начинать эту работу нужно было в первую очередь с себя Это требовало усилий, а прилагать их, не было ни времени, ни желания, если честно.
Потом настал черед говорящего розового какаду. Он жил в её семье очень давно и все обо всех помнил и знал. И говорил, в отличие от многих, только о том, что видел или слышал, то бишь правду. Это раздражало и отвлекало. Хотелось тоже говорить одну правду. Тем более что ты не попугай, а человек.
Потом пришла очередь кукол, глупых плюшевых мишек, фиолетового слона и настоящей золотой рыбки с названием вуалехвост в уютном маленьком аквариуме. Их не надо было читать, и они молчали. Но порой достаточно было одного взгляда в их сторону, чтобы в душе зазвучала простенькая мелодия из голопузого и безмятежного детства, и слезы, размером с бусину, затопали по щекам.
И так постепенно из дома и из жизни уходили старые и ставшие теперь бесполезными вещи, чувства и привычки. И длилось это до тех пор, пока не остались только функционально незаменимые в быту электроприборы. Тело упаковалось в не вызывающую никаких эмоций одежду (главное - удобно). А душа, всякий раз, запиралась в комнату с холодными зеркальными стенами за бронированную отделанную мореным дубом дверь.
Уже было куплено дорогое бальное платье на кринолинах с глубоким декольте и перчатки из кожи нильского крокодила до локтей. В обувном шкафу, среди множества изящных туфелек, на самом видном месте, на сафьяновой подушке, сияли небьющиеся хрустальные башмачки нужного размера. И не далее как вчера вечером её добропорядочный серый «Опель-кадет» сменил хищный красный «Ягуар».
– Почти все цели достигнуты! – воскликнула, стоя у зеркала, взрослая девочка. – Все, кроме одной – нужно стать писаной красавицей, эталоном женской красоты для будущих поколений.
Сказав так, а после: облачив свое упругое, стремительное тело в кожаный футляр дорогой одежды, она вышла на улицу, села в новенький красный «Ягуар» и надавила на акселератор. Машина хищно заурчала и рванулась с места.
А на другом конце города в старом доме с привидениями, которых, правда, никто никогда не видел, но все доподлинно знали - они там водятся, жил молодой, неприкаянный, как ветер самум , и прекрасный, как греческий Апполон, художник по фамилии Петухов. У него было какое-то удивительное имя, которое он по рассеянности, свойственной всем творческим натурам, или по какой-либо другой причине, напрочь забыл (не удивляйтесь, бывает и хуже). И представлялся он всегда и везде только так:
– Позвольте рекомендовать себя, художник Петухов, - сказав эту высокопарную фразу, он слегка наклонял свою великолепную голову и терпеливо ждал, когда
к нему наконец-то соблаговолят снизойти.
– Излишне скромен. Скромность, прямой путь к забвению и нищете, –
шептались недоброжелатели за его спиной. Но Петухов всерьез никогда не
думал ни о собственной славе, ни о богатстве. Он всегда просто был. Он
чувствовал каждую молекулу, хаотично проносящуюся мимо. Он видел каждую
песчинку в отдельности в песочных часах. И что характерно - любил все это.
А самого Петухова страстно любили женщины. Они любили его за красоту, простоту и безвольность. Они помыкали им, как хотели, но, видимо, получали от этого своеобразное удовольствие. Петухов же боготворил их как источник своего вдохновения, к которому он всякий раз припадал возвышенной душой и разгоряченным телом.
Художником Петухов стал случайно. С самого раннего детства он хотел быть автогонщиком. Гонки на бешеной скорости по зигзагообразной трассе на ракетоподобном болиде, визг тормозов, запах горящих протекторов и машинного масла снились ему по ночам. Во сне он выигрывал гран-при Франции, Германии, Бельгии, Японии и многих других (порой не существующих) стран, а легендарный Аертон Сена вручал ему огромный серебряный кубок победителя и обливал шампанским. Но это были лишь сны.
Наяву же вместо рулевого колеса он однажды взял в руки, совершенно не подумав о последствиях, кисти и уже больше никогда с ними не расставался. Но трасса Формулы-1 всегда где-нибудь, пусть намеком, все же присутствовала в его полотнах, даже если он писал паковый лед Северного ледовитого океана.

Дом с привидениями художника Петухова был очень недоволен. Эти приходящие женщины вносили в его стены не гармонию, которой он так жаждал, а наоборот, дисгармонию. Все они независимо от возраста пытались на свой манер хоть как-то изменить существующий интерьер комнат, как-то по-особому задернуть одну единственную штору в спальне, а еще они переставляли с места на место посуду в старинном буфете. А уж это было просто невыносимо!
Не выдерживая подобного кощунства, привидения устраивали так, что эти реформаторки не задерживались в доме дольше, чем на две недели. Это был порог. Петухов подозревал неладное, но, не имея на руках никаких фактов, удостоверяющих чью-либо вину, только обескуражено пожимал плечами, наблюдая, как очередная претендентка на его сердце и жильё в слезах выбегала на улицу, как говорится, с вещами.
Я решила открыть вам один секрет. Может быть, для кого-то это и не секрет вовсе. Может быть, об этом все уже давно знают и только притворяются, что, мол, я не я, и хата не моя. Потому как знание моего секрета ничего не дает в повседневной жизни. Но я решила и решилась. Знаете, в нашем городе живут люди, которых можно поделить на три категории. Категория первая - люди с большим сердцем. Вторая категория - люди с сердцем маленьким. И третья -люди без сердца вообще.
Те, у кого сердце большое, чаще всего, по моим личным наблюдениям, люди не от мира сего: святые, отшельники, юродивые, просветленные, художники и поэты.
Те, у кого сердце маленькое - простые обыватели. Для них проблемы, чаще всего придуманные, стали непреодолимыми препятствиями буквально для всего: для обучения, для познания, для созерцания жизни внутри себя и жизни вокруг. Правда, для них еще не все потеряно.
И третья категория - люди без сердца. На самом деле у них оно, конечно, есть. Иначе, как же им удается осуществлять жизнедеятельность тела? А они очень любят своё тело. Носятся с ним, как дурень со ступой. Холят, лелеют, украшают блестящими побрякушками, правильно питают, содержат в режиме стерильности и почти вакуумной упаковке.
Я обожаю людей с большим сердцем, но сержусь на них за то, что они такие беспечные. Сержусь на людей с маленьким сердцем за то, что они никакие, а на людей без сердца сержусь за то, что они слишком практичные.
И только одно чувство уравнивает шансы всех трех категорий остаться людьми — это Любовь. И совсем не важно на кого в данный момент она обращена: на человека ли, на животное ли, на растение ли. Главное, чтобы она была.
Знаю, Америку я не открыла. Только ее и так открыли, без меня. И уже достаточно давно. Но прошу поверить на слово, уж очень хочется что-нибудь в своей жизни совершить, получив за это Нобелевскую премию, тюремный срок, или банальным пыльным мешком по башке из-за угла.

Однажды погожим летним утром из парка, что раскинулся в южной части города, вылетел совсем недавно вставший на крыло воробышек Чивик. Он хотел как можно быстрее познакомиться с миром. Все то, о чем он узнал еще в младенческом возрасте, быстро ему наскучило. И он стал мнить о себе как об этаком разочаровавшемся, немного уставшем от жизни пернатом снобе, который и живет-то только потому, что это «кому-нибудь нужно». Чивик летел в неизвестном для себя направлении. Но направление, в данном случае, роли не играло. Главное было лететь. Лететь, ощущая, как прохладный и слегка голубой воздух плещется среди его серых перышек, как нечто неведомое наполняет его еще не совсем уверенные крылышки силой, а душу - безрассудной отвагой. Пролетая над какой-то серой, разрисованной белыми полосами лентой, Чивик вдруг увидел неземной красоты бабочку с волоокими глазами на крыльях. Она порхала у самой земли, словно танцевала, и Чивик в изумлении раскрыл клювик, чтобы вдохнуть поглубже. Но вместе с воздухом что-то неведомое наполнило его легкие, добралось до сердца и, слегка уколов, поселилось в нем. Он сразу забыл куда отправился, с какой целью и как надолго. Он видел только эту безрассудную бабочку, которая танцевала у самой земли, ничего и никого не замечая.

В дом с привидениями вот уже полгода не ступала ни одна женская ножка. Художник Петухов не то чтобы отказался от женского общества вообще. Он лишь немного изменил свой взгляд на лучшую (кто бы спорил!) половину человечества. Он наконец-то понял, что ни одну из своих дам, он не любил. Боготворил - да, но не любил. Петухов чувствовал, что без любви нельзя, что так он только распыляет свою бессмертную душу на никому не нужные интрижки. И завязав с ними, в ожидании неземной любви он стал почти ежедневно ходить на плинер, надеясь, что среди лопухов, ромашек и чахлых кустов боярышника он непременно должен её (Любовь) повстречать.
Дом с привидениями был несказанно рад такому повороту событий и всячески старался угодить Петухову. Он распределил обязанности между привидениями и неуклонно требовал их исполнения. Ведь по сути своей привидения были добрыми. А то, как о них говорили в миру – сущие выдумки и бред сивой кобылы.
Голубое привидение раскрывало по утрам в спальне Петухова штору, Розовое – варило кофе, Белое – наполняло ванну теплой пенной водой, Желтое – чистило башмаки, а Фиолетовое – собирало разбросанные с вечера карандаши, кисти и следило, чтобы они всегда в нужный момент были под рукой.
И в это погожее летнее утро все было именно так, как я только что описала. И штора, и кофе, и ванна, и башмаки, и кисти появлялись и исчезали как бы сами собой, независимо от волеизъявления Петухова. В конце-концов, поговорив с тишиной дома, Петухов нацепил на плечо сложенный им (так он думал) с вечера мольберт, засунул босые ноги в сандалии, голову накрыл соломенной шляпой и отправился к ближайшему источнику вдохновения - в заросли лопухов и аптечных ромашек под чахлыми кустами боярышника.

Девочка, ставшая взрослой, неслась в своем красном «Ягуаре» по шоссе. Ей было назначено, и она не привыкла опаздывать, тем более что ее ждал гений косметологической хирургии, профессор Аристарх Глебович Синекуров. Она спешила с помощью его скальпеля стать писаной красавицей, чтобы сотворенной им красотой добиться еще большего. Ведь говорят же, что красота — страшная сила. А девочка хотела стать еще сильнее.
Петухов, переходя пустынное шоссе, увидел весьма необычную картину: в воздухе, почти у самого асфальта трепетала бабочка с волоокими глазами на крыльях. А над ней, словно маленький серенький ангел, вился воробышек.
– Чивик, – почему-то подумал Петухов и тут же вспомнил давно забытое имя собственное:
– А меня зовут Настурций, – сказал Петухов, представляясь самому себе. И по рассеянности (все творцы таковы) Настурций Петухов раскрыл посреди дороги мольберт и стал торопливыми мазками наносить на холст увиденную картину. – Я назову ее – Любовь – шептал Настурций Петухов и исступленно рисовал. Его настигло вдохновение.
Девочка, ставшая взрослой, сидя за баранкой своего «Ягуара» разглядела мужскую фигуру издалека. Человек недвижимо перед чем-то стоял. Но иногда он взмахивал правой рукой, в которой ей почудился милицейский жезл. Она сбавила скорость.
– Ах, как не кстати! – воскликнула она огорченно. Но, подъехав совсем близко, девочка, ставшая взрослой, увидела, что это никакой не милиционер, а всего лишь художник Настурций Петухов (почему-то она подумала, что именно так его зовут). В запасе времени оставалось совсем не много, ее ждал профессор Синекуров, и тогда она решила объехать чудака, вырвавшись на несколько метров на полосу встречного движения.
Ничего не подозревающая бабочка танцевала над асфальтовой лентой в лучах утреннего солнца. Ее танец охранял и одновременно восторгался им серенький ангел из отряда воробьиных по имени Чивик.
Оторвавшись на какой-то миг от работы, художник увидел красную хищную машину, что готова была раздавить своими бездушными лошадиными силами изображаемую хрупкую неземную любовь. И не задумываясь, он бросился под колеса хищника, успев все-таки в последний момент спасти от неминуемой гибели своё вдохновение.
Взрослая девочка ножкой в хрустальном башмачке изо всех сил надавила на педаль тормоза. Но разве может соперничать изящная ножка с мощной тягой поршней двигателя внутреннего сгорания, с инерцией и нежеланием самой машины с грозным названием «Ягуар» подчиняться, кому бы то ни было! И все же тормоза пронзительно взвизгнули, задымились протекторы. Тело Настурция Петухова взлетело в воздух и тут же упало на капот все еще рыкающего авто. Машина, наконец, остановилась, но из нее никто не вышел.
Бабочка, едва прошел испуг, решила рассмотреть рычащее чудовище. Трепеща, она подлетела к дурно пахнущему существу и увидела страшную картину. На том месте, где она только что порхала, без движения лежал красивый, как Апполон, человек с деревянной палочкой в руке. А внутри существа, опустив голову на что-то круглое, сидела, тоже не двигаясь, девочка, ставшая взрослой.
Ни бабочка с глазами на крыльях, ни Чивик, порхавший здесь же, так и не поняли весь трагизм случившегося. А ведь эти двое ценой своих бесценных жизней спасли от неминуемой гибели их неземную любовь.

В оставшемся доме художника Настурция Петухова спустя какое-то весьма непродолжительное время появились два новых привидения - Изумрудное и Перламутровое. Они были влюблены друг в друга. Сначала им немного завидовали, а потом привыкли и перестали. Дело в том, что в доме появились новые жильцы, и привидениям надо было помогать обустраивать их жизнь на новом месте. Тот, кто прошел через переезды, знает, как это нелегко.