![]()
Да, один раз я была счастлива.
Я давно определила, что такое счастье, очень давно - в шесть лет. А
когда оно пришло ко мне, я его не сразу узнала. Но вспомнила, какое оно
должно быть, и тогда поняла, что я счастлива.
* * *
Я помню: мне шесть лет, моей сестре - четыре.
Мы долго бегали после обеда вдоль длинного зала, догоняли друг друга,
визжали и падали. Теперь мы устали и притихли.
Стоим рядом, смотрим в окно на мутно-весеннюю сумеречную улицу.
Сумерки весенние всегда тревожны и всегда печальны.
И мы молчим. Слушаем, как дрожат хрусталики канделябров от проезжающих
по улице телег.
Если бы мы были большие, мы бы думали о людской злобе, об обидах, о
нашей любви, которую оскорбили, и о той любви, которую мы оскорбили сами, и
о счастье, которого нет.
Но мы - дети, и мы ничего не знаем. Мы только молчим. Нам жутко
обернуться. Нам кажется, что зал уже совсем потемнел и потемнел весь этот
большой, гулкий дом, в котором мы живем. Отчего он такой тихий сейчас? Может
быть, все ушли из него и забыли нас, маленьких девочек, прижавшихся к окну в
темной огромной комнате?
Около своего плеча вижу испуганный, круглый глаз сестры. Она
смотрит на меня - заплакать ей или нет?
И тут я вспоминаю мое сегодняшнее дневное впечатление, такое яркое,
такое красивое, что забываю сразу и темный дом, и тускло-тоскливую улицу.
- Лена! - говорю я громко и весело.- Лена! Я сегодня видела конку!
Я не могу рассказать ей все о том безмерно радостном впечатлении, какое
произвела на меня конка.
Лошади были белые и бежали скоро-скоро; сам вагон был красный или
желтый, красивый, народа в нем сидело много, все чужие, так что могли друг с
другом познакомиться и даже поиграть в какую-нибудь тихую игру. А сзади на
подножке стоял кондуктор, весь в золоте,- а может быть, и не весь, а только
немножко, на пуговицах,- и трубил в золотую трубу:
- Ррам-рра-ра!
Само солнце звенело в этой трубе и вылетало из нее златозвонкими
брызгами.
Как расскажешь это все! Можно сказать только:
- Лена! Я видела конку!
Да и не надо ничего больше. По моему голосу, по моему лицу она поняла
всю беспредельную красоту этого видения.
И неужели каждый может вскочить в эту колесницу радости и понестись под
звоны солнечной трубы?
- Ррам-рра-ра!
Нет, не всякий. Фрейлейн говорит, что нужно за это платить. Оттого нас
там и не возят. Нас запирают в скучную, затхлую карету с дребезжащим окном,
пахнущую сафьяном и пачулями, и не позволяют даже прижимать нос к стеклу.
Но когда мы будем большими и богатыми, мы будем ездить только на конке.
Мы будем, будем, будем счастливыми!
* * *
Я зашла далеко, на окраину города. И дело, по которому я пришла, не
выгорело, и жара истомила меня.
Кругом глухо, ни одного извозчика.
Но вот, дребезжа всем своим существом, подкатила одноклячная конка.
Лошадь, белая, тощая, гремела костями и щелкала болтающимися постромками о
свою сухую кожу. Зловеще моталась длинная белая морда.
"Измывайтесь, измывайтесь, а вот как сдохну на повороте - все равно
вылезете на улицу".
Безнадежно унылый кондуктор подождал, пока я влезу, и безнадежно
протрубил в медный рожок.
- Ррам-рра-ра!
И больно было в голове от этого резкого медного крика и от палящего
солнца, ударявшего злым лучом по завитку трубы.
Внутри вагона было душно, пахло раскаленным утюгом.
Какая-то темная личность в фуражке с кокардой долго смотрела на меня
мутными глазами и вдруг, словно поняла что-то, осклабилась, подсела и
сказала, дыша мне в лицо соленым огурцом:
- Разрешите мне вам сопутствовать.
Я встала и вышла на площадку.
Конка остановилась, подождала встречного вагона и снова задребезжала.
А на тротуаре стояла маленькая девочка и смотрела нам вслед круглыми
голубыми глазами удивленно и восторженно.
И вдруг я вспомнила.
"Мы будем ездить на конке. Мы будем, будем, будем счастливыми!"
Ведь я, значит, счастливая! Я еду на конке и могу познакомиться со
всеми пассажирами, и кондуктор трубит, и горит солнце на его рожке.
Я счастлива! Я счастлива!
Но где она, та маленькая девочка в большом темном зале, придумавшая для
меня это счастье? Если бы я могла найти ее и рассказать ей, она бы
обрадовалась.
Как страшно, что никогда не найду ее, что нет ее больше и никогда не
будет ее, самой мне родной и близкой,- меня самой.
А я живу...
(...по сборнику Тэффи Н.А. "Все о любви: Рассказы.
Повесть. Роман." М.: Политиздат, 1991.)
Тэффи Надежда Александровна
(наст. фамилия — Лохвицкая, по мужу — Бучинская) (1872-1952), русская писательница и поэтесса.
Родилась 9 (21) мая, по другим сведениям — 27 апреля (9 мая) 1872 в Санкт-Петербурге (по другим сведениям — в Волынской губ.). Дочь профессора криминалистики, издателя журнала «Судебный вестник» А.В. Лохвицкого, сестра поэтессы (См.: Мирра ) Мирры (Марии) Лохвицкой («русская Сафо»). Псевдонимом Тэффи подписаны первые юмористические рассказы и пьеса «Женский вопрос» (1907). Стихотворения, которыми в 1901 дебютировала Надежда Лохвицкая, печатались под ее девичьей фамилией.
Происхождение псевдонима Тэффи остается непроясненным. Как указано ею самой, он восходит к домашнему прозвищу слуги Лохвицких Степана (Стеффи) «отменного дурака, которому везло», позднее, после невольной подсказки журналистов, сама Теффи стала относить свой псевдоним к стихам Р. Киплинга «Taffy was a walesman / Taffy was a thief». Рассказы и сценки, появлявшиеся за этой подписью, были настолько популярны в дореволюционной России, что даже существовали духи и конфеты «Тэффи».
Как постоянный автор журналов «Сатирикон» и «Новый Сатирикон» (Надежда Тэффи печаталась в них с первого номера, вышедшего в апреле 1908, до запрещения этого издания в августе 1918) и как автор двухтомного собрания «Юмористических рассказов» (1910), за которым последовало еще несколько сборников («Карусель», «Дым без огня», оба 1914, «Неживой зверь», 1916), Тэффи снискала репутацию писателя остроумного, наблюдательного и беззлобного. Считалось,что ее отличает тонкое понимание человеческих слабостей, мягкосердечие и сострадание к своим незадачливым персонажам.
Излюбленный жанр Тэффи — миниатюра, построенная на описании незначительного комического происшествия. Своему двухтомнику она предпослала эпиграф из «Этики» Б. Спинозы, который точно определяет тональность многих ее произведений: «Ибо смех есть радость, а посему сам по себе — благо». Краткий период революционных настроений, которые в 1905 побудили начинающую Надежду Тэффи сотрудничать в большевистской газете «Новая жизнь», не оставил заметного следа в ее творчестве. Не принесли весомых творческих результатов и попытки писать социальные фельетоны со злободневной проблематикой, которых ожидала от Тэффи редакция газеты «Русское слово», где она публиковалась начиная с 1910. Возглавлявший газету «король фельетонов» В. Дорошевич, считаясь со своеобразием дарования Тэффи, заметил, что «нельзя на арабском коне воду возить».
В конце 1918 вместе с популярным писателем-сатириконовцем А. Аверченко Тэффи уехала в Киев, где предполагались их публичные выступления, и после продолжавшихся полтора года скитаний по югу России (Одесса, Новороссийск, Екатеринодар) добралась через Константинополь до Парижа. В книге «Воспоминания» (1931), которая представляет собой не мемуары, а скорее автобиографическую повесть, Тэффи воссоздает маршрут своих странствий и пишет, что ее не оставляла надежда на скорое возвращение в Москву, хотя свое отношение к Октябрьской революции она определила с самого начала событий: «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла».
В первом номере газеты «Последние новости» (27 апреля 1920) был напечатан рассказ Тэффи «Ке — фер», и фраза его героя, старого генерала, который, растерянно озираясь на парижской площади, бормочет: «Все это хорошо… но que faire? Фер-то — ке?», стала своего рода паролем для очутившихся в изгнании. Публикуясь почти во всех видных периодических изданиях (газеты «Общее дело», «Возрождение», «Руль», «Сегодня», журналы «Звено», «Современные записки», «Жар-птица»), Тэффи выпустила ряд книг рассказов («Рысь», 1923, «Книга Июнь», 1931, «О нежности», 1938), показавших новые грани ее таланта, как и пьесы этого периода («Момент судьбы», 1937, написанная для Русского театра в Париже, «Ничего подобного», 1939, поставлена Н. Евреиновым), и единственный опыт романа — «Авантюрный роман» (1931).
В прозе и драматургии Тэффи после эмиграции заметно усиливаются грустные, даже трагические мотивы. «Боялись смерти большевистской — и умерли смертью здесь, — сказано в одной из ее первых парижских миниатюр «Ностальгия» (1920). — … Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда». Тональность рассказа Тэффи все чаще соединяет в себе жесткие и примиренные ноты. В представлении писательницы, тяжелое время, которое переживает ее поколение, все-таки не изменило вечного закона, говорящего, что «сама жизнь… столько же смеется, сколько плачет»: порою невозможно отличить мимолетные радости от печалей, сделавшихся привычными.
В мире, где скомпрометированы или утрачены многие идеалы, которые казались безусловными, пока не грянула историческая катастрофа, истинными ценностями для Тэффи остаются детская неискушенность и естественная приверженность нравственной правде — эта тема преобладает во многих рассказах, составиших «Книгу Июнь» и сборник «О нежности», — а также самоотверженная любовь. «Все о любви» (1946) озаглавлен один из последних сборников Тэффи, в котором не только переданы самые прихотливые оттенки этого чувства, но много говорится о любви христианской, об этике православия, выдержавшей те тяжелые испытания, что были ей уготованы русской историей 20 в. Под конец своего творческого пути — сборник «Земная радуга» (1952) она уже не успела сама подготовить к печати — Тэффи совсем отказалась от сарказма и от сатирических интонаций, достаточно частых как в ее ранней прозе, так и в произведениях 1920-х годов. Просветленность и смирение перед судьбой, которая не обделила персонажей Тэффи даром любви, сопереживания и эмоциональной отзывчивости, определяют основную ноту ее последних рассказов.
Вторую мировую войну и оккупацию Тэффи пережила, не покинув Париж. Время от времени она соглашалась выступить с чтением своих произведений перед эмигрантской публикой, которой становилось все меньше с каждым годом. В послевоенные годы Тэффи была занята мемуарными очерками о своих современниках — от Куприна и Бальмонта до Г. Распутина.
Умерла Тэффи в Париже 6 октября 1952.
Биография: http://www.peoples.ru/art/literature/story/teffi/
Надежда Тэффи. Тэффи Надежда Александровна