Я забиваюсь в угол и тяжело дышу, мне душно, и внутри - кисель. Мне страшно, и это очень увлекательное занятие - бояться чего-нибудь. Я дрожу, меня знобит, я царапаюсь, стучу по стенам ладонями, потом иду и включаю кран. Например, на кухне. Маленькая лампочка освещает картину, вернее, репродукцию Тулуз-Лотрека "Одна", и что-то тянет внизу живота, когда я опускаю взгляд на изломанное тело на полотне. Если на часах ещё нет пяти, то можно включить 2х2, и чувствовать как что-то, по ту сторону экрана с утробным чавканьем пожирает твой мозг.
Можно подойти к телефону, набрать номер, который помнишь наизусть, и, кажется будешь ещё долго. Номер, один из двух. Чтобы услышать сонный голос, который, впрочем, тот час же становится настороженно равнодушен и резок, чтобы услышать мягкий шепот, ласкающий перепонки, распарывающий тебя вопросом, каким-то нелепым вопросом о таблетках. И ты, избегая излишней заботы и лжи, о том что закончились таблетки, и снотворное, и тебе некуда пойти, выбираешь равнодушный номер с тремя однушками и тройкой. Ты набираешь его и думаешь, что сейчас тебя пошлют ко всем чертям, и ты не оправдаешься тем, что канал отключают к утру, что все уехали на дачу, что тебе некуда деться этой душной летней ночью, ты просто не успеешь. Тебя отругают и загонят в угол, и ты, положишь трубку, ошущая удивительную пустоту внутри, она будет стекать по ногам, пачкая ковер, а ты так и застынешь с трубкой в одной руке, и даже зареветь не выйдет, потому что не останется на это сил. И тогда ты включишь какой-нибудь фильм Кубрика, а может быть Тарантино, и станешь, слушая краем уха, собирать мозаику из тысячи пазлов. А что-то жуткое заворочается в углу, поскребется по батарее, и отступит, утечет в телефонную трубку, брошенную на разделочную доску.
Утром можно будет уйти из дома, постучать в чью-то дверь, и упасть на чью-то кровать, может быть между ещё парочкой сопящих тел, и наконец - уснуть.