Мы сидели с ним на парапете и допивали, и подпевали чему-то звучащему из машины. Напротив один за другим загорались огни общежития какого-то университета, В. говорил мне о нем, но я ни чёрта не запомнила, пропустила мимо ушей как обычно.
В. - хороший мальчик, он делит комнату в общаге с ещё парой таких же хороших мальчиков, и девочек, которые гостят у мальчиков. Такая сложная схема для меня, ребенка из славной и благонравной семьи. У них всегда найдется выпить, реже - травка и таблетки; у меня на обшарпанных обоях висит картонка с древом нашего блядского рода, моя тетя любит задирать нос, и бахвалится перед гостями этим самым древом, но когда заходит В. все как-то мигом затихают. И В. целует руки моим многочисленным тетушкам, а потом направляется к древнему пианино.
Меня мучили в детстве, заставляя наигрывать что-то под надзором репетиторши, расплывшейся тетки, которая так чудно играла "К Элизе". От неё несло "Красной Москвой", а жирное, дряблое тело не умещалось на табуреточке. Но играла она чудесно, а меня, непутевую девку, так и не сумела научить, так же как и не сумел меня научить скрипичному репертуару жилистый старик Семеныч, и отреклась от меня студенточка консерватории, милая девочка Вера, утащив с собой контрабас. А потом дядя уехал за границу, и купил там где-то - совсем дешево! - губную гармошку. Я иногда играю на ней, не то чтобы виртуозно.
Впрочем, мы отвлеклись. Итак, В. идет к пианино, и все разом затихают. В. аккуратно подвигает табурет, разыгрывая мальчика из благополучной семьи, вскидывает руки, и... Да, В. умеет играть, и мне кажется, что его "Буря", уносит меня вниз по течению, и я, такая маленькая, плыву куда-то вместе со всеми веточками, жучками, и скоро, совсем скоро, увижу море.
А потом всё завершается, я трясу головой как псина, попавшая под дождь, и тетя, проводив меня и В. до парадной, будто бы стыдясь чего-то, сует ему деньги. Я вру, что вызову ему такси, или добегу до метро, а тетка укоризненно качая головой - отпускает, зная, что мы опять надеремся, и что не будет никакого метро, и такси тоже не будет, и мы, напевая какую-то партию, какого-то метра, добредем до центра города, и долго будем стоять у Москвы-реки.
А в общежитии у В. всегда найдется бутылка, или травка, и какая-то дикая музыка до самого утра, и студенты, не то консерватории, не то филфака МГУ, и книги, и распечатки запрещенной литературы, неизданной, непереведенной, на заплеванном ковре.
Иногда В. смешно целует меня куда-то в уголочек рта, я отфыркиваюсь, я думаю, мы только друзья. В. тоже так думает, и трахает какую-то скрипачку с первого курса, по его словам, тупую как пробка. Скрипачка потом уйдет, или уйдет В. к какой-нибудь актрисе, а может быть сценаристке, или студенточке Литературного Института, факультет поэзии. В. развлекается с ними, а потом уходит, и звонит мне, и мы надирается где-то в центре, а я наигрываю ему что-то на гармошке.
А 19 мая, уже который год, В. дарит мне букетик ромашек. И когда-нибудь от него мне останется только драная куртка, "К Элоизе", и лепестки ромашек, уносящие меня куда-то вниз по реке. Куда-то к счастью, к белым барашкам волн, и соленому морю.