Опять спать завалились тайком, пока я младшего ребенка грудью кормила! И опять кучу вещей на место перед сном не убрали!
Опять Васена оставила недопитую чашку с молоком, а недоеденный пряник забрала: она по ночам своего медведя кормит. Кормит и приговаривает: «Не какай мне в ушки, а я тебя кормить буду!» Утром я этот пряник найду под кроватью, начну Васену ругать, а она посмотрит на мишку большими глазами и скажет: «Вот как тебе не стыдно! Говорила тебе – доедай, люди голодают, а ты не ешь!» Васену вообще ругать сложно, потому что папа ее научил фразочке «Потому что я блондинка!» И теперь у нас все так: «Гулять не хочу, потому что блондинка!», «Трусы одевать не буду, потому что я блондинка!», «Пусть Ванька пол подметает, потому что блондинка!». Хотя поначалу она была лысая, потом рыжая, потом недолго (как раз, когда говорить научилась) блондинка, а теперь такая стала - платиновая, что ли. Но глаза большие и честные, ругать ее просто рот не открывается. Сестре ее старшей Ксюхе в четыре года уже попадало, а вот Васену мы как-то до сих пор за младшую держим.
Ладно, пусть медведя кормит.
Ванька очки оставил. Забыл, как ему младший братец Елисейка штук пять их в рулет скрутил. Васена была существом разумным, вещей портила мало. Сейчас Елисей вырос, а Яшка, которому сейчас шесть месяцев, долго был малышом. И Ванька не успел заметить, что Яшка уже очень ловко доползает до кассет, школьных сумок и раскрасок, и даже съел старый журнал «Тошка» - любовь Ксюхина про животных. Скоро придется Ивану несколько новых очков заказывать, потому как он создание рассеянное, а Яшка, согласно медицинским записям, развит в соответствии с возрастными нормами, и тащит в рот даже то, что приколочено. Просто не затаскивает, и только обслюнявливает. А неприколоченное затаскивает, пытается раскусить и возмутиться, почему это так невкусно. Очки – невкусно, так что это не только Ванькин крик, но и Яшкин.
Сам Елисей по-царски оставил раскраску с машинами и фломастеры. Фломастеры он оставил потому, что не царское это дело – фломастеры убирать. И закрывать их тоже не обязательно. Так, разве что некоторые. Раскраска развернута, чтобы показать папе, когда он из ванны вылезет, как красиво, ровным красным слоем, он покрыл американский грузовик. А фломастеры мама закроет. Или новые купит. Вместе с помидорами и огурцами. Кстати, помидоры и огурцы надо купить непременно большие, причем самые большие, потому что тут на гимнастике Елисею сказали, что он толстенький, и он решил худеть. Пока это не невроз, а соблюдение диеты, я только за. Тем более, что отчасти это правда – он весит столько же, сколько брат, который его на два года старше. Проблема в том, что Елисею надо все самое большое и главное, он и на гимнастике встает в строй первый, хоть по росту есть и выше. То есть и худеть ему надо с размахом – большими помидорами, и даже гладить белье он учится только потому, что ему надо быть самым лучшим сыном. Впрочем, его прадед-начальник был такой же. Лишь бы на пользу было.
А вот Ксюха, старший мой заяц, десятилетний, все за собой убрала: учебники с уроками, чашку из-под ячменного кофе, банку с этим кофе закрыла. Нравится, понимаешь ли, человеку, чтобы как в кино – посидеть с чашкой кофе перед телевизором или с книгой. А кофе этот купить, оказывается, сложно, он бывает только в аптеках, и то не всегда. Одно время вообще не было. Я и в аптеках, и в супермаркетах искала, тем более что няня, которая к нам два раза в неделю приходит, тоже его любит, и просила на нее взять. Папа даже смеялся над Ксюхой: «Да кто пьет эту гадость? Ты и Валентина Андреевна? Что, думаешь, ради вас двоих будут завод ячменного кофе открывать?» А потом я как-то нашла этот кофе и купила сразу шесть банок – по три вида кофе нам и няне. И Ксюха заявила папе, только что пришедшему с работы: «Помнишь, ты говорил, что не будут ради нас завод открывать? Так вот – открыли!»
А вот и Ксюхин косяк – забыла она убрать последний кусок черного хлеба из нарезанной булки. Хотя мои рассказы о воевавшей бабушке, о том, как люди в Ленинграде голодали, мои требования доедать то, что взяли – она обычно выполняет. Быть старшей сестрой непросто. Родители на тебе все педагогические приемы обкатывают, ты за порядок в доме отвечаешь, чтобы младшие не мешали родителям, если у них важная встреча, помогать просят больше, чем других, потому что ты же старшая, значит, самая сильная и самая умная. А как компенсация – можно смотреть кино до 23.00 и чуть больше, чем младшие, ездить на любимые тренировки и в гости к подругам…
Поняла! Ничего она не забыла, коза лохматая!
Это она так к тренировке готовится. По выходным Ксения уже три года ходит в пони-клуб. Ей семи лет не было, когда ее записали. Моя идея была, и моя несбывшаяся мечта. То есть я ходила чуть-чуть, но до соревнований дело не дошло. Правда, люблю лошадок до сих пор. Сыновья мои к коням равнодушны, а Ксюха просто пищит от них. Собственно, так я подругам и объясняю: «Лучше я сама выберу, на какую иглу ребенка сажать, чем потом наши наркоманы будут ее завлекать».
Психологи говорят, что у человека должны быть теплые детские воспоминания, чтобы ему было, откуда брать силы, когда будет особенно тяжело и плохо. А что может быть лучше, чем лошадь?
Это на самом деле такая игла… Они добрые, они теплые. К ним можно прижаться, и рассказать, что твои родители развелись, что вы переехали в другой город, что у вас злая математичка в классе, и очень все уважают трех девочек, у которых мамы работают где-то на базе и в администрации. Что это такое – не знаешь ни ты, ни лошадь, но она фыркает в ответ, и тебе кажется, что тебя хоть кто-то понимает. Подруг у тебя, как оказывается, почти нет: одна заявила, что у тебя ноги в коростах (что поделаешь, если есть наследственная кожная болячка!), другая – что у нее теперь другая подружка, у которой папа профессор, а у тебя вообще папа неизвестно кто и неизвестно где; третья просто переехала в другой город.
Ты стесняешься их уклада жизни, потому что выросла в другой среде, пока родители не решили развестись, и мать не переехала. Тебе плохо. Ты маленькая. И когда компания мальчишек длинной палкой задирает тебе юбку во дворе и тупо ржет, ты знаешь, что брат еще маленький, мать скажет, что в детские разборки не лезет; что у тебя нет автомата, чтобы пристрелить этих уродов, а родителям этих мальчишек нет дела до тебя – не их ведь детей обижают.
Да, сейчас все они наркоманы, кто-то уже умер, кто-то сидит. Они здороваются с тобой, потому что у тебя – вот удивительно! – жизнь почему-то сложилась. Может, потому, что не было, кому за тебя заступиться, и все приходилось делать самой.
А тогда, двадцать лет назад – кто тебе поможет? Лошадь тоже не поможет, но она возьмет хлеб теплой губой с ладони и начнет тебе кивать благодарно, и даже ногой бить, как в цирке. Ты знаешь, что это кто-то ее так научил, не знаешь, кто, но ясно ведь, что сама лошадь до этого не додумается. И даешь себе обещание: если когда-то узнаю, как это делать, и будет время, непременно научу какую-нибудь лошадь так же кивать головой. Потому что будет какой-то другой ребенок, который будет плакать в гриву, и рассказывать какие-то еще более страшные вещи. Ведь я знаю, что бывает и хуже: у одноклассника Славки мать пьет, у Сашки – отец, у Галки пьют и мама, и папа, у Оли отец сидит, а Танька – олигофрен, которую бросили родители, чтобы ее растила бабушка. Нам бы на всех хватило лошадок, но не все знали, что можно вот так запросто, по-дружески поговорить с этим мохнатым чудовищем. Да-да, чудовищем! Все-таки 500 кило веса, и я видела, как один конь с перепугу затоптал мышь насмерть. Не все знают, что лошадь друг, многие думают, что лошадь - это чтобы круто проскакать галопом, чтобы все завидовали. Хотя и это здорово. И бывает такое в жизни, когда тебе уже четырнадцать, и ты выпросишь лошадь у татарина, который приехал в близлежащую столовую за объедками, и без седла проскачешь вдоль окон, и эти козлы, которые в тебя швыряли грязными снежками еще пару лет назад, разевают рты… Это тоже имеет смысл, и тоже влияет на твое будущее.
И ты понимаешь, что не всегда главный в жизни тот, кто нашел самую длинную палку или не брезгует комкать грязь, чтобы и тебе было так же грязно и плохо – ведь им всем плохо, ведь человек, которому хорошо, колоться не начнет…
Ой, как будто тебе не хотелось сделать глупости хоть раз, и даже, как по телевизору часто показывают, наглотаться таблеток. Но тогда как раз болела любимая лошадка, а тебе вчера удалось у знакомого врача достать какое-то списанное лекарство, которое должно помочь, и нет у тебя права умирать, потому что иначе конь твой тоже умрет.
Сейчас смешно и глупо, и даже возмущение вызывает своя собственная позиция в 16 лет. Неужели и я когда-то буду матерью такой же взрослой дочери, и мне придется думать, как с ней говорить, чтобы она не сделала тех глупостей, что делала я?
Я даже не помню имена всех наших лошадок, довольно глупые, надо сказать, имена, их ведь по своим правилам дают: Гаррангуш, Вибратор, Ямбург, Мальвина, Крэк, Иноходец, Чаус…
Лирика все это. Ночь. Спят дети. Сохнет рисунок. Сохнет фломастер. Сохнет хлеб.
Закрываю раскраску и фломастер. А хлеб не трогаю. Пусть сохнет. Утром Ксюха проснется, сделает большие глаза и заголосит наигранно: «Кто опять хлеб не убрал?!» Хотя и я, и она знаем, что это она не убрала. Но я ничего не скажу. Потому что я тоже не всегда знаю, что творится в ее душе.
Ей тоже непросто. А где-то на краю города, возле Учхоза, тоже есть несколько мохнатых копытных чудовищ с дурацкими именами – Тодэс, Чубик, Скипер, Синдия, Десерт, Бигус, Аэролог… С ними тоже можно поговорить по-человечески. А с людьми порой невозможно.
Да что мне тот кусочек хлеба? Не в блокадном Ленинграде ведь живем, от другого страдаем, от другого умираем. Хлеб высохнет. Ксюха спрячет его в пакет в холодильник. В субботу придет на конюшню, достанет этот кусочек из сумки, протянет его к теплым губам и лохматая морда громко фыркнет ей «спасибо».
Так что пусть сохнет.
На счастье.
На маленькое детское счастье.


Опубликовано: журнал "Четыре стороны", г. Тюмень.