Любите ли вы Глинку? — Какой же русский не любит «Жизнь за царя», «Руслана и Людмилу», «Камаринскую», «Вальс-фантазию»... Но не вспомнят музыку к «Князю Холмскому», которую Чайковский назвал «симфоническим чудом». Странная, необъяснимая судьба!
Вначале о замечательном русском полководце, чье имя по непонятным причинам было совершенно забыто, рассказывает доктор исторических наук Николай Борисов.
2.Антракт ко 2-му действию |
3.Антракт к 3-му действию |
4.Антракт к 4-му действию |
5.Антракт к 5-му действию. |
Из статьи В. В. Стасова `Об исполнении одного неизвестного сочинения М. И. Глинки`(1857 ):
`...Считаю нужным сказать несколько слов о содержании и значении каждого из антрактов.
Их всего четыре: перед вторым, третьим, четвертым и пятым актами драмы; перед первым же актом находится, по общепринятому порядку, увертюра.
Антракт перед вторым актом есть переложенная на оркестр песнь еврейки Рахили (уже
прежде написанная Глинкою для голоса)... В оркестровом виде своем сочинение это получило несколько новую форму и настолько уже возвысилось над первым своим вокальным типом,насколько в антрактах `Эгмонта` у Бетховена возвысилась инструментальная песенка Клерхен `Freudvoll und leidvoll` над тою же песенкой в ее вокальном виде: быть может, у Глинки,как и у Бетховена, как и у всего нашего музыкального поколения, еще более было родственной симпатии к сочинению инструментальному, чем даже к сочинению вокальному, несмотря на все чудеса, созданные им в этой области искусства. Этот антракт -- целая историческая картинка, вырванная из жизни еврейского народа.
Антракт перед третьим действием -- дуэт любви. Герой драмы, князь Холмский,
признается в страсти своей -- ветреной и коварной кокетке баронессе Адельгейде, которая,нисколько не будучи к нему привязана, притворяется, будто также любит его, для того чтобы лучше завлечь его в свои сети и заставить его выполнить свои намерения. Весь антракт изображает нежное томление и страсть, и глубокое очарование этих звуков прерывается только порывами князя Холмского к мечтаемому им царственному величию, которым он думает облечь себя и красавицу, положив у ног ее будущий венец свой.
Антракт перед четвертым действием имеет форму марша. Здесь изображена толпа
предводимого Холмским войска, которое, узнав замысел его сделаться независимым принцем,оставляет его и уходит со своими воеводами. Трио марша представляет перешептывание,смутные речи народа, собравшегося на псковском вече и также взволнованного громовоювестью. Антракт заключается картиною как бы уходящего вглубь, бегущего прочь со сцены народа и войска.
Наконец антракт перед пятым актом представляет Холмского одного, в его страстном
отчаянном монологе с самим собою, в ту минуту, когда все горделивые надежды и ожидания любви и величия разрушились и перед ним разверзается страшная безвыходная пропасть вместо того лучезарного будущего, о котором он так самоуверенно мечтал. Сцена или монолог этот --из высших созданий в жизни Глинки-лирика; но он не захотел остановиться на диссонансе
истерзанной страдающей души и заключил антракт свой (ас ним и все свое создание)
несколькими примирительными тактами какой-то апофеозы блаженства и успокоения.
Увертюра всего творения открывается чем-то вроде марша с тяжелыми, величественными ритмами и переходит от образа задумчивого, мечтающего Холмского к патетическому изображению влюбленной еврейки Рахили, рассказывающей в полусумасшествии пророческий сон о своей смерти...
По временам является величественный патетический образ Холмского, и увертюра кончается замираниями его сердца, вздохами погибающей красавицы-еврейки, тщетно любившей его и не заслужившей даже его взгляда посреди порывов его страсти к другой и упоительного мечтания о царстве и власти.
Таково вкратце содержание увертюры и антрактов.
Красоты и совершенства художественной фактуры этого великого произведения, принадлежащего к той эпохе, когда создавались гениальнейшие нумера `Руслана и Людмилы`, готовят неисчерпаемые удовольствия для тех, кто в состоянии понимать настоящую музыку. Будем надеяться, что их найдется у нас немало и что благодаря им музыка Глинки к `Холмскому` займет, наконец, в нашем понятии то место, которое в глазах всех музыкантов занимают бетховенские увертюра и антракты к `Эгмонту`.