Глава 29
Остуда

     Холодное серенькое утро все расставило по своим местам. Альберик осторожно будил господина, пытаясь не потревожить Мыша, вольготно развалившегося на груди воина. Сотник проснулся сам, Рыжий только сонно вздохнул и снова засопел. Тихо попискивали рано вставшие тварята – кто рано встает, тому первому – сладкий пирожок! А Эйзе – засоня, значит, опять все пирожки достанутся мелким. Негромко за закрытой дверью комнаты переговаривались приблуды – Наместник так и не отправил их в казармы после ранения, остались жить в его доме – в качестве своеобразной защиты и компании для бешеного Мыша, точнее, сдерживающего фактора для безголовой твари. Правда, сейчас их к Мышу не пускали – не надо было. Просто потому, что жизнь едва теплилась в хрупком теле и безумные выходки  дому точно не грозили.
    Пока Наместник ехал уже привычным путем, краем глаза отмечая опять глубоко схваченные морозом колеи без признаков снега, он думал совсем не о переговорах. Он обкатывал в голове мысль о своем уходе в случае заключения мира. Что уж такого давал ему пост Наместника, кроме почетной ссылки и метания по границам изо дня в день, из недели в неделю, из года в год? Жалованье, почти неограниченная власть над страной? Льстецов он никогда не любил, слушать восхваления − глупо… Деньги? Ну да, деньги, и немалые. Но добычи, завоеванной его предками в прежних походах, хватило бы не на одно поколение. Цацки в виде золотого оружия и наградных блях от Императора? Ну да, было такое… Что еще? Пожалуй, Мыш… Такая вот  награда со странным нравом и непоколебимой верностью своему народу. Что Эйзе тоже не мешало бы спросить, захочет ли он покидать свою  страну, человеку просто в голову не приходило.
     А вот твари… Твари повели себя непредсказуемо – люди довольно долго промаялись на холодном ветру в голом поле, ожидая зеленоглазого Владыку. Появился он со своей свитой с большим опозданием, привычное уже приветствие прозвучало как-то напряженно. Но мало ли что… Хотя Ярре задумался о причинах. Правда, тварей-то расспрашивать было бесполезно. Но вот кое-то зоркоглазый сотник заметил – похоже, твари побывали в недавнем бою. Пара раненых, продранные плащи, напряженные скуластые маски – правда, вот тут быть уверенным нельзя. Неужели, напал кто-то из людей? Да как-то непохоже было. И Владыка навряд ли спустил бы подобное… Среди тварей есть недовольные? Вот новость-то! И довольно плохая. Да…
    Владыка был чем-то явно раздосадован, даже не пытался скрыть это от человека. Наместник молча ждал, пока тварь не обретет спокойствие духа. Видимо, его терпеливое ожидание было не совсем привычно, поэтому тварь внезапно спросил:
− Одиночке уже получше?
 − Да. Он пришел в себя вчера.
− Что ж…
 Слова благодарности Твари? Смешно!
− Благодарю еще раз за помощь…
     Зеленые глаза вспыхивают изумлением, тварь искренне растерян.
− Мы сегодня начнем говорить? Или?..
   Владыка мрачно усмехается:
− Начнем, конечно… Мы говорили о седловине…
− Да…
    Вообще говоря, переговоры с тварями весьма напоминают детскую игру по вытеснению друг дружки за пределы нарисованного круга. Вот только… Наместник, вместо того, чтобы  пригрозить всей мощью Империи непокорным, иногда чуть уступает – по его глубокому убеждению, твари более всего похожи на детей. И Мыш здесь не при чем. Странное сочетание полной невозмутимости и глубокой веры в свою непогрешимость – словно игра  судьбами его людей для Владыки привычна, но он не осознает полной меры своей ответственности за них. Играет в кости. Только на кону – живые существа…
 И снова упрямое цепляние Владыки к словам и формулировкам договора, нескончаемые попытки вытеснить людей с как можно большей площади завоеванной ими территории. Получалось плохо – за пять лет на их равнинах заселились мирные землепашцы, а сотрудничать с тварями – это с ума рехнуться! Но Ремигий терпеливо вел дело к взаимному решению. Нельзя было по-другому… Мышу обещал…
 А Мыш в то утро внезапно встал с постели, оттолкнул насмерть перепуганного лекаря, поднял глубоко ввалившиеся глаза на вбежавшего Альберика, чтобы тот прекратил сопротивляться его желанию. Поддерживаемый стариком, кое-как дотащился до черной гари посреди белоснежного покрывала зимнего сада и постоял несколько минут на пепелище.
– Эйзе, это уже в прошлом, мальчик. Надо жить…
 Мыш удивленно посмотрел на старика, тот никогда не был к нему столь снисходителен.
– Да, конечно.
 Старый раб вздрогнул от безукоризненно вежливого ответа твари. Улыбка скрыла истинные чувства. Странная вещь, Альберик всегда воспринимал тварь как малого ребенка, но сейчас перед ним горько хмурил брови молодой мужчина… Тварь сравнить с человеком! Но Эйзе бесстрастно взглянул на старика и медленно потащился к дому, вошел внутрь, отстранив кинувшегося было к нему поддержать Лиса, зашел на кухню, сел возле очага, взял на колени Моди. И так и просидел весь день с маленьким тваренком на коленях, отказываясь уйти в спальню, так почти ничего и не поев за весь день. Берси кружил возле брата, ворчал, звал играть, но Моди лишь нежно попискивал в ответ и с колен Эйзе не уходил.
 Топот копыт за воротами, старый раб заторопился, не нравился ему слишком тихий Мыш, ох, как не нравился…
 Ремигий спрыгнул с коня, подбежал ко входу в дом и увидел хрупкую бесплотную фигурку, опирающуюся о косяк двери. Мыш вышел встретить своего господина. Да только объятие было горьким – Наместник словно ледышку обнял.
– Эйзе, не надо было вставать! Рано еще!
– Все хорошо, мы же быстрее выздоравливаем…
 Холод в глазах и в речи Эйзе. Он не рад возвращению Ремигия?
– Вот что, Мыш, идем-ка, я тебя уложу, слаб еще… Альберик, принеси чего-нибудь поесть…
 Моди, как привязанный, потащился вслед за Мышом и, пока Наместник торопливо умывался, снова залез на колени к Эйзе, прижался головой к плечу. Ремигий хотел выгнать надоеду, но увидел, как тварь осторожно прижимает малыша к себе, и промолчал. Берси смирно сидел рядом и, удивительное дело, даже не ворчал.
– Мне сегодня не удалось договориться с вашим Владыкой, они, похоже, встретились с кем-то из ваших  в бою… Мыш, если договор о мире будет подписан, то смогут ли твари его соблюдать?
 Эйзе вздохнул:
– Я не знаю…
– Кем был тот, что увез тебя тогда?
– Одним из сыновей Владыки…
– То есть мир может быть разорван, так?
– Да. 
 Глаза Мыша начали закатываться от усталости, он как-то сразу отключился, ушел в мир сонных грез, Наместник вздохнул, снял с его колен малыша, хмуро сказал:
– Идите на кухню, к Альберику, там пирожок. Мыш будет спать.
 Мелкие одновременно кивнули и унеслись ужинать туда, где повеселее. Наместник остался наедине со спящим Мышом, перенес его на ложе, накрыл теплым одеялом. Мыш тихо и сонно задышал. В мятущуюся душу Наместника снизошло успокоение…
 Бывают дни, когда полностью не везет. Ремигий всегда привык полагаться на свою силу и свое оружие, а сейчас все в его жизни стало таким зыбким… После перенесенных мучений что-то разладилось в их отношениях с Эйзе. Нет, Мыш честно выходил его встречать на еще слабых ногах, подставлял щеку для братского поцелуя, но этим дело и кончалось. Между ними встал Страх. Наместник прекрасно понимал, за что ему пришлось пережить смертельный ужас от одной мысли о потере Мыша, и старался более богов не гневить. Да и Эйзе стал очень сдержан с ним. Понятно, что Мыш просто боялся повторения своих мучений. Что это всего лишь морок, что все не так, они оба понять не могли и взаимно боялись болезненных воспоминианий.
 Внешне все шло хорошо: Эйзе выздоравливал, худо-бедно, но договорный процесс продолжался, хотя  Наместник иногда был готов головой колотиться в ярости от неуступчивости и тупости Владыки Тварей. Да только хрупкий юноша с усталыми глазами, встречающий воина после переговоров, не был похож на бешеного Мыша. И его не хотелось целовать и сгорать от желания его близости. И Эйзе при торопливых и неловких попытках Наместника чуть приласкать его не раз и не два уже отводил бесстрастно руки человека, не подпуская к себе.
 Ремигий научился смирять себя. Как странно: понадобилось пережить всего-навсего тяжелую болезнь Мыша, чтобы навсегда исключить из своей и его жизни даже попытки на чем-то настаивать. О насилии и речи быть не могло. Очень боялся. И страх разъедал душу Наместника…
 Сотник и Лис сходили с ума каждую ночь. То, что произошло с Эйзе, словно смело преграду стеснения и страха быть непонятым. Не так много времени было у человека и твари, чтобы творить свою любовь.
 И на фоне отчаянного безоглядного поведения сотника и Рыжего трещина между Мышом и Ремигием грозила превратиться в пропасть. Мыш обессилел в борьбе за жизнь, в борьбе с Наместником за выполнение главного приказа своего рода: склонить жестокого воина к заключению мира, дающего возможность тварям пережить зиму в горах. Мыш полностью выполнил долг перед своим народом, Наместник дал клятву более не воевать, и Эйзе знал, что он сдержит свое слово. Да только у самой твари сил после всего, что случилось, совсем не осталось. Он боролся со смертью, выполняя свой долг. И сумел победить волю человека. Но после исполнения всех желаний… Что остается желать потом?!
 Дни становились все короче, времени до окончания переговоров оставалось все меньше. Просто потому, что ледяные ветры уже гнали острые иглы поземки по улицам городка, когда отряд Наместника возвращался в крепость вечером, и все чаще и чаще отряд Владыки появлялся с опозданием, видимо, не так просто было пробиться сквозь перевалы, которые вот-вот будут занесены снегом. А тогда голод… Снова голод. И все обещания Ремигия окажутся пустыми словами…
 Мыш отлично понимал это. И объятия воина его пугали. Он отступал в сторону, когда Цезарион возвращался домой, и изо всех сил старался изображать, что все очень хорошо, что ничего плохого в доме не происходит. Получалась глупая ложь. Даже малыши это чувствовали и начали сторониться Наместника…
– Я прошу, чтобы ты разрешил мне уйти из крепости…
 Голос Эйзе застал Наместника в самый неподходящий момент, он сунул замерзшие за день ноги к горящему очагу и блаженствовал в тепле спальни.
– Мыш?
– Я хочу уйти…
 Ремигий мгновенно обернулся, но Мыша не увидел. Тот исчез из освещенного круга, как всегда, когда боялся гнева воина. Притаился где-то в темноте.
– Почему?
 В душе Наместника уже кричал не Страх. Ужас вопил… Ужас снова остаться одному, вернуться из освещенного теплого дома в прежний холод одиночества.
– Не могу больше…
 Воин не ожидал услышать такое от упрямого Мыша. Впрочем, события последнего месяца его сильно подкосили.
– Хорошо. Потерпи немного, переговоры будут скоро завершены, я буду отправлять договор в столицу, поедешь вместе с посольством в мое поместье.
 « И Альберик увезет прах маленького в родовую усыпальницу…»
– Нет. Я хочу вернуться в свой дом, в горы…
– Эйзе, куда, ведь сожгут же!
– Совсем не обязательно встречаться с моими соплеменниками… Я же Одиночка, проживу без них.
 « И без меня…»
– Мыш, зима скоро, голод…
 « Если ты хочешь уйти сейчас, то, значит, все, что было между нами – ложь? Ты победил меня ложью, вынудил дать слово Наместника, от которого я отступиться не могу… И теперь, добившись своего, ты хочешь уйти?!»
 Наместник сжал пылающую от гнева голову ладонями. Что делать, что нужно теперь сделать? Запретить нельзя, он уйдет самовольно и просто погибнет у ворот крепости людей. Отговаривать… От чего? От внезапно наступившего момента прозрения? От осознания того, что все это было детской игрой, прахом, лживой декорацией?
 Мыш шагнул в освещенный круг, воин внимательно вгляделся в его лицо. Упрямо сжатые губы, закаменевшее истинное лицо. Ему плохо, очень плохо, если он снова в истинной форме.
 Юноша внезапно поднял на Ремигия угрюмый взгляд. Да, голодом его не испугать.
– Эйзе, дай мне немного времени… Скоро мир будет заключен и мы оба вернемся на землю Империи.
–  На земле Империи, среди людей… Где мое место, мой господин?
 Лицо Наместника начало перекашивать нервной мучительной судорогой. Мыш задал тот вопрос, который сжигал сердце воина уже очень давно. Ни среди людей, ни среди тварей им обоим не было места, впрочем, так же, как и поодиночке. Теперь, после всего, не было…
 Эйзе жестко смотрел в кривящееся от бешенства лицо человека. То, что он просил разрешения уйти, это была плата за дни, проведенные вместе, за клятву дать мир его народу. Ушел бы и так, ни одна стража не удержала бы.
– Если ты уйдешь сейчас, я нарушу данную тебе клятву и прерву переговоры.
 « В любви нет правил и обязательств. И в любовной войне мало чести. Но я хочу удержать дурную голову рядом с собой. Просто потому…»
 Да просто потому, что были теплые деньки и смешные выходки Мыша, любовь, чувство искупления вины, сложное приручение бешеной твари. Ледяные иглы снега разрушают воспоминания о них, но ведь это было, было!
– Не побоишься посмертия за нарушение клятвы?
– Испугал!
 « Да то, что ты вытворяешь со мной сейчас, ни с каким посмертием не сравнится! Убил бы… Если бы смог…»
– Мой господин! – Осторожный оклик Ярре за дверью прервал поединок душ двух воинов.
 Ремигий тяжело поднялся с кресла, шагнул к дверям:
– Вернусь, продолжим разговор…
 И уловил ледяную насмешку в глазах Эйзе.
 « Вот как… А он умеет отвечать жестокостью на жестокость. Похоже, я очень обманулся в нем. Ладно, чего уж теперь жалеть!»
 Старый сотник напряженно вгляделся в лицо Наместника.
– Мой господин?
– Что ты хотел?
– Сотник охранения доложил, что возле стен какое-то движение. Похоже, нас обманывают.
– Отвлекающий маневр? Их не так много осталось?
– Перевалы почти совсем занесло, возможно, это те, кто не смогли вернуться домой…
– Усиль караулы и пусть сотни будут готовы выступить.
– Да.
 Наместник уловил вопрос в глазах Ярре. И внезапно решился:
– Мыш просит отпустить его из крепости…
 Старик отшатнулся от неожиданности, тихо спросил:
– Что вы решили?
– Нет…
– Но он попытается уйти самовольно, если захотел подобное. Ведь мы никогда не могли удержать ни одного из них.
 Ремигию не хотелось напоминать о судьбе Лиса. И он промолчал. Да только полуседой старик не забыл.
– Лис уже попадался в руки к людям, едва не погиб. Похоже, ваш… тоже хочет попробовать.
– Говорит, что устал быть рядом со мной…
 Ярре только головой покачал. После болезни Эйзе сильно изменился, это было видно со стороны.
– Я не отпущу его, хотя он говорит, что среди людей для него нет места…
 Сотник молча кивнул. Место для их любви было только здесь, на землях тварей, под холодным солнцем и стрелами снега. Ярре тоже отлично это понимал, знал Лис. Только Одиночка опять рвался на волю. Куда? Возврата нет…
– У тебя все?
 Ярре кивнул. Наместник тяжело шагнул в сторону двери в спальню, почему-то ноги стали чужими, не шли.
 Мыш встретил его по-прежнему вызывающим взглядом.
– Ваши зашевелились, Ярре говорит, что есть движение возле стен крепости. Похоже, жрать уже стало нечего… Ладно, надеюсь, Владыка станет уступчивей…
 Ремигий говорил намеренно грубо, оскорбляя Мыша. Просто потому, что хотелось вернуть ту боль, которую доставил ему мальчишка. То, что едва выживший Эйзе ему не противник сейчас, воин не понимал…
– Я не отпущу тебя. И, если уйдешь самовольно, прерву переговоры, заморю твоих родичей голодом. Зима в этом году ранняя, так что весной, надеюсь, нам не с кем будет сражаться.
 Мгновенное движение хрупкого тела к оружию воина. Наместник привык доверять Эйзе настолько, что даже и не подумал о таком исходе их разговора. И не отшатнулся, когда лезвие кинжала коснулось его шеи, легким ветерком шевельнуло черные волосы человека.
– Решил исполнить приказ Владыки сейчас?
 Безумная яркая синева глаз твари. И спокойная усмешка во тьме глаз Наместника в ответ. Ярре был прав: сам запросил смерти. Конечно, ослабевшего после болезни Мыша скрутить можно было в одно мгновение, но не хотелось. Ничего не хотелось. Просто потому, что фальшивые чувства испарились под яростным натиском судьбы. И ничего не осталось из того, чем была наполнена жизнь еще вчера.
– Что медлишь? Страшно?
 Оружие отлетело в сторону, Мыш внезапно рванулся в сторону, к двери, ведущей в сад, на холод, на ледяной покров земли. Да ведь прятаться было негде! Сожжен терновый куст при погребении наследника Цезариона с примесью крови тварей. Голая выжженная земля. Холод, мрак. Боль…
 Черная ругань сорвалась с губ Наместника, и он полуголым выскочил вслед за Мышом. Глупая мышиная головенка, кто же рвется в ледяной сад из теплого дома!
 Тварь удалось перехватить за мгновения до того, как он попытался выбраться из ограды. Ремигий просто схватил отчаянно сопротивляющегося Мыша в охапку, изо всех сил затряс за плечи, забывая, что юноша только-только оправился от болезни и резкие движения ему еще запрещены.
 Светлые легкие волосы рассыпались по плечам, сковав руки воина незримой хрупкой цепью. Полные гнева и отчаяния глаза Эйзе напротив. Гнева… А не холодного вежливого равнодушия.
– Эйзе, опомнись! Ну хоть ты-то меня не бросай!..
 Полное безумие – пытаться образумить того, кто только что пытался тебя убить. Но без Мыша… Нет жизни…
– Опомнись! Ведь я люблю тебя! Опомнись, прошу!
 Зло и неприязненно скалятся острые мышиные зубки. Он не захочет вернуться, он уже все решил. Как всегда, сам. Приговорил и приводит приговор в исполнение…
– Мыш!
 К ногам юноши из рода тварей брошено все: гордость, гордыня, сословная спесь, длинная череда предков, честь и слава рода.  Еще немного, и жизнь последует туда же… Что еще ты хочешь получить, мой возлюбленный? Мою ненависть? А вот нет ее… Не стало… Замерзла или заснула на холодном зимнем ветру…
 По телу твари проходит мерзлая судорога, воину удается поймать дикий взгляд широко раскрытых синих глаз. Слез нет, да их и не будет, ледяной ветер высушит любые, даже самые горькие.
– Идем, Мыш. Идем домой. Там поговорим. Идем…
– То, что ты сказал – правда?
– О чем?
 Наместник отшатывается от гневного взгляда твари.
– А, про любовь? Да, правда. Наш род проклят, умирают те, кого полюбит Цезарион… Вот так. Поэтому тебе совсем не нужно бросаться со скалы или ждать, пока тебя сожгут соплеменники…
− Тогда мы уже заплатили…
 И не надо спрашивать: «Кем?» Это тебе он – просто ошибка богов, дитя ненависти и раздора. Похоже, Мыш желал появления своего наследника.
− Я не знаю, может быть… Идем обратно, очень холодно.
 Эйзе отвел руки Ремигия, протянутые к нему, и медленно двинулся обратно к дому. Светлые легкие волосы взвились яростной гривкой под порывом злого зимнего ветра. На краткие мгновения Наместник увидел боевую форму Мыша, видимо, он не в силах был удерживать свои преображения, либо был слишком слаб еще, либо не контролировал себя в гневе и боли. Совсем другой. Не ребенок, не забавная игрушка. Молодой воин, добровольно пошедший на унижения, чтобы выполнить долг перед своим народом. Цезарион словно прозрел за эти краткие мгновения. И увидел Эйзе таким, каким, видимо, он и был изначально. Другой, совсем другой…
 Измученный Мыш спал глубоко на кровати, а Наместник писал письмо Императору. Сложные завитки букв ложились на тонкую белесую кожу. Писал о том, что мечта молодости Императора не может быть воплощена на проклятом Севере, что люди и твари никогда не смогут жить рядом, бок о бок, без ссор и непонимания. И не потому, что слишком много крови пролилось за эти пять лет с обеих сторон. Просто потому, что природа людей и тварей абсолютно чужда друг другу… И что единственная форма милосердия со стороны великого Императора для его непокорных подданных, продолжающих сражаться без надежды на победу и без надежды на жизнь, − запереть их в горах, отгородив от людских поселений полностью и дать еду, чтобы они могли выжить зимой… Дать им возможность жить, не соприкасаясь с людьми. Писал, что для огромной Империи, полной чудес и богатств, пара горных перевалов не столь уж великое приобретение, что твари не смогут обогатить Империю данью просто потому, что им нечего отдать людям такого, что имело бы цену не только в горах…
 И еще он просил Императора разрешить ему отставку… Жизнь Империи насчитывала уже не одно столетие, и происхождение многих обычаев просто забылось, став непреложной истиной, но одно понятие существовало с момента основания Империи. Ремигий не зря носил на пальце перстень всадника. Такие же были у всех потомков древних семей. И все эти потомки, так же, как и их давние предки, впервые ступившие на каменистое побережье и основавшие на нем Первый Город Империи, продолжали быть членами одного воинского отряда, продолжали быть всадниками, вождем которых был сам Император. И обязаны были служить на протяжении своей жизни ему так же, как служили едва не тысячу лет назад их предки… Цезарион предавал своего командира, прося освободить от службы. Но невозможно молиться двум богам. И лгать, что веришь, когда вера потеряна давным-давно, глупо. Возможно, надо было раньше это сделать? Впрочем, какая теперь разница… Служение Императору завершилось, и, если он примет отставку, то гордый Цезарион низведет себя до положения простого воина-наемника, которому не будет места в шатре победителей. Пусть так… Пусть так и будет…
 Скрип открываемой двери, встревоженно поднявший голову с груди сотника Рыжий. Испуг и растерянность в серых глазах с золотыми крапинками. И немой вопрос в глазах Ярре.
− Выйди, ты мне нужен!
 Полуголый сотник мгновенно выскользнул за дверь, Лису ни к чему было слушать речи людей.
− Мне нужно, чтобы ты отправил сообщение Императору немедленно!
 Ярре неожиданно покорно склонил голову, в тусклом свете факела болезненно-горько сверкнули седые пряди.
− Да, мой господин!
 Уже передав узкий позолоченный цилиндр, замкнутый его печатью, Ремигий неожиданно сказал:
− Я прошу Императора об отставке. Думаю, если он примет ее, то мир Империи станет для меня недоступен…
 Сотник со свистом втянул в себя воздух, чтобы скрыть гнев и раздражение. Что еще бросит любящий безумец к ногам нечеловека?
− Это не из-за Эйзе, правда. Просто… Видимо, пришло время… Да… Так…
− Если Император примет вашу отставку и не казнит вас, вспомните о том, о чем мы говорили недавно. Нам с Лисом тоже нет места в мире Империи.
 Наместник мрачно усмехнулся.  Император не казнит. Достаточно будет того позора, который падет на голову труса и отступника… И, тем не менее. По-другому просто невозможно…