Всё, что у него осталось, - это сны. Без них он был один. Всегда и неизменно один. Первые сто лет одиночества он жил благодаря свой надменности и норову. И того т другого хватало с избытком.
Следующие сто лет он провёл с чувством горести. Это чувство пузырилось и вспенивалось у него внутри, как одно из тех таинственных снадобий, которые варил он сам.
Но вместо того, чтобы исцелять, оно служило, скорее, своего рода топливом, побуждающим его двигаться от дня к ночи, от дясяти стоелетия к десятилетию.
В третьем столетие он впал в отчаянье, и его охватило чувство жалости к себе. От этого он стал плохим компаньоном, даже для самого себя.
Его упрямство было таким, что прошло четыреста лет, прежде чем он начал строить себе дом, изо всех сил стараясь находить себе удовольствие, красоту, удовольствие от своей работы и своего искусства. Понадобилось четыреста лет, чтобы гордость его уступила место признанию того, что он мог быть - возможно, лишь слегка и только частично- ответственным за то, что он сделал.
И всё же заслуживали его действия столь сурового приговора Хранителей? Заслуживала ли его ошибка, столетий заключения, лишь с одной- единственной неделей настоящей жизни в каждые сто лет?
Когда миновала половина тысячелетия, он отдался во власть грёз. Нет. Это было нечто больше, чем просто капитуляция. Он принимал их всем сердцем, жил благодаря "им". Убегал в них, когда душа его умоляла о простом прикосновении к другому существу.
Ибо во снах к нему приходила она, темноволосая дева с глазами, словно синие бриллианты. Во снах она бежала через его лес, сидела у его камина, охотно лежала в его постели. Он знал её голос, чествовал тепло этого голоса. Он знал, какая у неё фигура - высокая и стройная, как у мальчика.
Он знал, ямочка в уголке её губ словно подмигивала, когда она смеялась. И точное расположение родинки в форме полумесяца у неё на бедре.
Он знал всё это, хотя никогда не касался ее, никогда не говорил с ней и видел её лишь сквозь шелковый занавес снов.
Хотя именно женщина предала его, именно женщина была первопричиной его бесконечного одиночества, он жаждал эту темноволосую деву. Жаждал её все эти годы так же сильно, как он ждал того, что было когда-то.
Он тонул в огромном темном океане одиночества.