Вечером вторника я привычно вошёл на эскалатор метро Университет и поехал вниз. Меня окружали каменные лица усталых "москвичей и граждан Российской Федерации". Меня всегда раздражала эта формулировка, когда пафосный и распевный голос в наземном общественном транспорте приглашал "москвичей" и отдельно "граждан РФ" на работу. Что, Москвичи - уже отдельная каста, "надграждане" РФ? Бред...
Кроме застывших лиц с отрешёнными взглядами, были и другие лица. Они, а так же их счастливые обладатели, чуть ли не кричали всем своим видом "нам плевать на всех вас, серых и убогих, плевать на ваши недовольные взгляды, ваши скудные мысли! Мы - живые и активные, а вы - серость и толпа". Эти люди будто нарочито проявляли свою "раскованность". Громкими голосами, размашистой жестикуляцией, вычурной, чуть ли не клоунской мимикой, они пытались отгородить себя от того, что принято ругать в московской сумбурной толпе. Но сами были её частью. Потому что и первые, и вторые обладали на редкость пустыми и безразличными взглядами. Просто первые этого и не скрывали.
Мысли об этом неспешно, но уверенно, как по проторенной тропинке, скользили где-то в моей голове. Свистел уходящий поезд, я видел потоки людей, смешивающиеся между платформами, привычно издававшие гул голосов и шагов.
Но внезапно все эскалаторы замерли, вылючился свет, послышался лёгкий хрип останавливающегося вагона. На долю секунды тишина охватила всю станицию подземки. Но трепетное молчание было не долгим и скоро подземка взорвлась шумом матерных и вполне благопристойных восклицаний, смехом, визгом и плачем, который едва пробивался через всеобщию какофонию звуков, но который нельзя было не спутать с чем-то ещё или не услышать.
Я остался на месте, встав боком к выходу с эскалатора и крепко взявшись обеими руками за поручни. Кто-то сбегал вниз, задевая меня локтями о спину и запинаясь о мои ноги. Но бессмысленно было даже попытаться увидеть этих людей: темнота под землёй абсолютна. Кто-то кубарем катился по ступеням, уже перестав кричать, лишь тщетно пытаясь уцепиться за ноги стоящих. Но цеплялся лишь за воздух. Если ему и удавалось ухватиться за чью-то ногу, то в лучшем случае его просто отпинывали. В худшем он увлекал человека за собой. Через 15 минут свет включился.

И всё замерли и умолкли, точно так же, как когда свет только-только погас. Пара десятков голосов на несколько секунд взвыли и умолкли. Я не видел кричащих, но прекрасно видел половину площадки между платформами. И представшая картина была совсем иной, нежели 15 минут назад. Какая-то молодая девушка, сильно смахивавшая на эмо, вовсю копошилась в сумке пожилой, но упорно молодящейся дамочки, в ужасе закрывшей глаза, которые и так не могли ничего увидеть до этого момента. Какой-то студент или вроде того ненавязчиво тискал испуганную девушку, которая и не пыталась отбиваться, застыв у колонны. Пара белых воротничков самоотверженно запинывала молодого ппс-ника. Кавказец лец 45 вполне уверенно насиловал школьницу. На мраморном полу лежали десяки избитых, некоторые из которых, возможно, были уже мертвы. Прошло секунд 10, прежде чем большинство вышло из оцепенения, тогда как другие сразу же помчались со всех ног к выходам из метро. Я был из этого большинства. И я спустился вниз. К платформе. Я смутно догадывался, что это были за крики в первые секунды включения света. Несколько тел на протяжении всего полотна лежали на рельсках в конвульсивных позах с обезумевшими лицами. Их будто сожгли изнутри. Те, кому посчастливилось не задеть параллельно идущие рельсы, пытались выбраться с путей. Толпа начинала по-немного рассасываться.
Через пол часа станция продолжила работу как ни в чём не бывало. В глаза бросалось только удивительно большое количество уборщиков, соизволивших заняться своим делом. Они смывали кровь.
А толпа пафосно благочестивых и достойных, равных и прекрасных в своём естестве, продолжала бурлить, разнося венцы божественного творения по их пунктам назначения.

От толпы достойных людей до толпы отморозков всего один щелчок. Надо просто выключить свет.