Сил не хватаает... Эмоциии Глеба скоро моими станут..


День, принесший столько бед, наконец, перешёл в тёмный, тихий вечер. Вы с Фролом сидели у дверей реанимации и ждали – Моисеев до сих пор не вышел.
Ты всё ещё не осознал, что случилось. Не мог понять почему так слепо попался на уловку случая и оставил Леру одну… Почему?..
Вдруг сжавшая твоё запястье рука Фролова вернула тебя к реальности. Ты взглянул на него и обернулся в ту сторону, куда он смотрел.
У лифта стоял Гордеев.
Словно ничего не изменилось. Всё также: хирургический костюм, белый халат и вечная усмешка во всё лицо. Только вялая какая-то, неживая. И лицо хранит следы твоих кулаков.
- Фрол, всё нормально,- пустым голосом ответил ты и снова устремил взгляд в пол.- Не буду я на него бросаться.
Просто всё перегорело, и недоумевающий Гордеев у лифта уже не казался воплощением мирового зла. А стал просто идиотом, который вздумал силой вернуть расположение жены. Жены…
Мозг снова начинает работать, а разум по-тихоньку подавляет эмоции. Всё возвращается на круги своя.
Жена… Ты поклялся решить этот вопрос раз и навсегда – иначе второй такой выходки Лера не переживёт. А следом не переживёшь и ты…
Наконец, дверь, ведущая в реанимацию, открылась, и на пороге возник врач.
- ИванЛексеич!- подскочил Фролов, а ты посмотрел на подошёдшего Гордеева и…
Собственная беспомощность жгла больнее огня. Он – законный муж, да к тому же заслуженный врач этой больницы. Его без разговоров пустят в реанимацию, а ты… бывший лучший в своей специализации. Тебя давно все позабыли…
- Все к ней?- Моисеев обвёл взглядом трёх мужчин.
- Да,- вы с Гордеевым подошли к Фролову.
- Привет, Саш, Николай,- он пожал руки Гордееву и Фролову, а ты едва было не взвыл. Всё верно.
"Господи, ну почему я никогда не ошибаюсь в таких вещах, а?.."
- Так,- Иван засунул руку в карман.- Она у вас слабовидящая?
- Да нет,- Гордеев пожал плечами, а Коля кивнул.- Хорошее у неё зрение.
А ты поднял больной взгляд на врача и покачал головой:
- Она в аварию попала несколько лет назад.
- Ослепла?- тихо спросил Моисеев.
- Да,- ты на секунду прикрыл глаза, чтобы справиться с головокружением, а заодно хоть немного отгородиться от полных ужаса взглядов Фролова и Гордеева. Николай отошёл и присел на кушетку.
- Муж кто?- голос Моисеева заставил тебя на секунду оглохнуть от ужаса. Всё так, как ты и думал.
- Я,- кашлянул Гордеев.
- Тааак,- Иван оглядел обоих мужчин: одного, с абсолютно серым от горя лицом, и второго, внешне абсолютно спокойного – мастерски скрывающего истерику под маской простого волнения.
- А отец ребёнка кто?
- Я,- тихо ответил ты.
- Ага,- Иван как-то пристально посмотрел на тебя.- Парень, я тебя не могу знать?
- Можете,- устало проронил ты.- Можете, Иван Алексеевич.
- Аааа… Постой-постой. Ты практику у нас проходил… Стоп, неужели это ты!? Лобов Глеб Олегович? Подающий огромные надежды хирург…
- Не важно,- ты покачал головой.- Всё в прошлом. Как Лера?
- Валерия…- Моисеев стянул с себя операционную шапочку.- Всё плохо, ребят, вот что я скажу. Вы врачи – вы поймёте. Видимо, беременность протекала не в самой лучшей обстановке…
- Протекала?- ты был готов убить этого врача за его медлительную речь.
- Ну-ну, не воспринимай всё так трагично. И протекает тоже – ребёнок жив. ПОКА жив. И Валерия тоже… Но поймите, что при таком варианте мы сначала спасаем мать, а уж потом ребёнка, так что если возникнет какое-то осложнение, то…
- Понял,- ты до боли сжал кулак – единственное для тебя средство проявления эмоций.
Почему, Господи, зачем? Какого чёрта ты до сих пор играешь роль бездушной куклы? Не перед кем уже играть! Все зрители разошлись, а ты, как заигравшийся комедиант, продолжаешь играть свою роль.
- Я… могу её увидеть?
Зачем спросил – ты не знаешь. Но заранее ты уже знаешь ответ.
- Нет,- черты лица Моисеева ужесточились.- Вы с ума сошли, что ли? Никаких посещений!
- А мне?- вступил Гордеев.
Иван Алексеевич посмотрел на него, потом подошёл и за плечи увёл его в реанимацию со словами:
- Пойдём, поговорим.

Ты тупо смотрел на закрывшуюся дверь, а потом сполз по стенке и закрыл лицо руками.
Сил больше нет.
Всё.
Пусто.
Ноль.
- Глеб, Глеб!- подлетел Фролов.- Глеб, встань. Тише. Тише, всё хорошо. Успокойся ты.
- Как?- абсолютно спокойно спросил ты, убирая руки от лица и заглядывая в глаза бывшего одногруппника.
А Фрол просто оторопел.
Оторопел от этой давящей пустоты, которая начинает сквозить не только в твоем взгляде, но и в каждом движение.
Движения сковывает маска холодного безразличия, а взгляд... взгляд ты не научился контролировать.
Он выдаёт тебя с головой.
Взгляд, в котором больше нет вечной насмешки, такой пустой и такой злой одновременно...

Ты стоял на лестничной клетке и курил.
Всё. Сорвался.
И, конечно, ты слышал, как буквально за дверью Фролов обзванивал всех: сначала Смертина и Олькович, потом громко кричал, словно пытаясь докричаться без телефона, до Новиковых.
Но ты стоял, и тебе было всё равно…

Ночь ознаменовалась ещё одним прекрасным событием. Минут через 10 после того, как Гордеев и Моисеев зашли в реанимацию, а ты, покурив, начал устраиваться на ночь, пресловутые двери реанимации открылись, и Иван Алексеевич за руку вывел Гордеева:
- Вы меня поняли, Александр? НИ-КА-КИХ посещений. Тем более Вам. Вы у неё негатив вызываете. Может быть… МОЖЕТ БЫТЬ, я разрешу посещение через 2 дня. И то, только отцу ребёнка. А Вы можете ждать её перевода в обычную палату. Всё.
И Моисеев вернулся в реанимацию.
А Гордеев, так же, как ты незадолго до этого, сполз по стенке и закрыл лицо руками:
- Это конец…
- Вы видели её?- хрипло спросил ты. Первый раз за последние годы ты снова заговорил с ним.
- Нет. Хуже. Я видел её показатели… Там не то что ребёнка не спасти… Ей самой бы выкарабкаться…
Ты снова закрыл глаза – единственное средство защиты, доступное тебе сейчас, когда ты на людях…


Утро было тягучим и мерзким – холодный служебный душ, казённое полотенце, которое дала добрая Галина Алексеевна – и ты снова отправился на свой пост. Растолкал храпящего Фролова и почти силой отправил его на работу – в ординаторской хоть горячий кофе его разбудит.
Из реанимации вышел Моисеев, удивлённо посмотрел на тебя и присел рядом:
- А Вы чего тут?
- Не уйду я,- покачал ты головой.
- Но Вам же поспать надо!
- Я тут, на кушетке,- ты размял затёкшую шею.
Минутное молчание.
- Значит, Вы – Глеб Олегович Лобов?
- Да,- вздохнул ты.- Это как-то меняет дело?
- Нет,- покачал головой врач.- Просто… Спросить хотел.
- Спрашивайте.
- Почему Вы уехали? Из-за неё? Ведь были таким подающим надежды специалистом, а проработали всего три месяца…
- Да-да,- закатил глаза ты.- Самостоятельно провёл 10 операций с положительной динамикой. Я слышал эти дифирамбы от своего наставника и своего отца! Опустим эти подробности.
- Но… я не понимаю! Почему Вы уехали? Ведь Вам прочили блестящую карьеру…
- Я не хочу повторять его ошибки,- ты кивнул на идущего, ещё далеко, по коридору Гордеева.- Молодой, подающий надежды… А потом… он же прогнил насквозь от своего цинизма и профессионализма. Я – циник, но не хочу стать таким же. Я заранее ушёл, чтобы не бежать потом.
- Вот что,- Моисеев посмотрел на тебя, а потом указал на дверь прямо перед вами.- За этой дверью – VIP-палата. Идите-ка туда. Она свободна, а кровать расположена так, что если откроете дверь, то будет виден вход в реанимацию. Может, отдохнёте немного.
- Спасибо,- ты устало улыбнулся Ивану Алексеевичу.- Сегодня хотел Фролов прийти…
- Хороший специалист. Но все по-настоящему хорошие из Вашего выпуска разбежались. Начинаю припоминать Ваш курс. Новиков ваш – молодец. Вы… Глеб Олегович! Ну кардиохирург-то Вы – от Бога! Почему?
- Всё ради неё,- ты кивнул на двери реанимации.
- Но ведь она – жена Гордеева!
- Да. И, кстати, нейрохирург когда-то.
- Да помню,- он махнул рукой.- Я как эту девочку увидел, так во мне всё перевернулось…
- Я хочу быть с ней,- сказал ты, ощущая, что Гордеев уже стоит рядом.
- Но как так случилось, что Валерия…
- Ослепла?
- Нет, это я понял. Но почему её муж об этом не знал?
- Потому что первым, кто увидел её после аварии – был друг её семьи – Шерстюков. Лера была в сознании и просила спрятать её от Гордеева. Ну, Владилен Григорьевич задействовал свои связи… Короче, её повезли не в наш… простите, не в Ваш центр, а в первую областную, а там зарегистрировали, как Леру Шерстюкову. Вот и всё.
- Значит, всё-таки он,- тихо выдохнул Гордеев.- А я ведь с ним говорил…
- Ладно, молодые люди,- встал Моисеев.- Вы разбирайтесь тут, а я пойду. Сегодня главврач приезжает.
Иван Алексеевич тяжёлой походкой прошёл мимо Гордеева и Лобова-младшего, дошёл до лестницы и… почтительно отошёл, пробормотав: «Доброе утро».
А с лестничного пролёта почти вбежал… Олег Викторович. Быстро оглядев коридор, он бросился к тебе с тихим:
- Глеб…

Отцовские объятия ещё никогда не были такими тёплыми и родными. Обнимая отца, ты со злостью на себя вспоминал всю боль и все неприятности, что причинил ему за столько лет. Невоспитанный юнец, которого ругали, но всё равно любили и любят больше всех.
- Сынок… Глеб… Господи, наконец-то…
- Пап…- улыбаешься ты сквозь слёзы, и вы, наконец, отстраняетесь друг от друга. На лице отца – радостная улыбка. Сейчас ты готов отдать за неё всё – лишь бы она как можно дольше не сходила с его губ… Только сейчас ты понял как дороги для тебя родители. И какой ты был эгоист…
- Пап, давай вон в ту палату зайдём – поговорить нужно, а то тут неудобно.
- Да идём ко мне в кабинет!- широким жестом руки пригласил Олег Викторович.
- Нет, пап,- ты делаешь шаг к палате.- Я не уйду отсюда.
- Лера?- сухо спросил Лобов-старший, поправляя халат. Видимо, ему уже рассказали, но он всё ещё не мог поверить, что за один день, вот так, внезапно, найдутся обе его пропажи: сын и дочь. Пусть и давно не его, но такая родная и горячо любимая и опекаемая девочка…
- Да,- опустил ты голову.
- Что с ней?
- Идём в палату, пап.
Они зашли в VIP-палату и сели на кровать. Как когда-то в детстве…
- Пап. Пойми и постарайся простить меня…
Оказалось, это очень трудно – говорить о Лере, о том, что она скрывалась, о её слепоте. Ведь никто ничего не знает… Это оказалось гораздо труднее, чем рассказывать о себе самом. Оказалось, что это очень больно – видеть складку меж бровей отца, когда он слушает тебя…
- Вот так,- ты закончил рассказ, лишь пару раз упомянув о себе.
Отец сидел и слушал тебя, опустив голову. А потом посмотрел на тебя глазами, в которых стояли слёзы, и прошептал:
- Бедные мои дети…
Он прижал тебя к себе, а ты, спрятав лицо в его воротнике - пахнущем свежестью, как в детстве - наконец, дал волю слезам. Ты слишком устал держать всё в себе, а поговорить было не с кем…

Отец ушёл на планёрку, напоследок пожав твою руку, и сказал:
- Держись, Глеб.

Ты и держался. Снова держался, оставшись сидеть на этой кровати и тупо смотреть на дверь реанимации. Несколько раз туда-сюда прошёл Моисеев, кивая тебе каждый раз, когда вы встречались взглядами. Изредка приходил Гордеев. И ты его понимал: он не может сидеть тут вечно – больные и операции висят на нём мёртвым грузом. Но он любит Леру, и ваши ситуации сильно не различались. Кроме того, что он – предатель…
- Глеб!- женский голос отвлёк тебя от самокопаний. Ты вскочил с кровати, и тут тебе на грудь бросилась…
- Вика?- ты в шоке смотрел на Олькович, которая прижималась к тебе.
- Глеб… Что?.. Что случилось? Ну почему вас ни на минуту одних нельзя оставить?..- плакала она, вцепившись в твой воротник.
- Тише, Вик,- ты усадил её на кровать и дал воды. Она выпила, судорожно стуча зубками о край стакана и вновь посмотрела на тебя:
- Глеб! Что произошло?
Ты вздохнул, сел и стал рассказывать.
Дважды за рассказ тебе приходилось удерживать Вику, чтобы та не кинулась на Гордеева – и это немного помогло пережить те ужасные моменты, о которых ты рассказывал. Это отвлекало…

- Вот…- ты с каким-то немым удивлением посмотрел на свои дрожащие руки. Нервы совсем ни к чёрту…
Просто ты совсем стосковался без неё, без твоей Леры. И без вашего ребёнка.
Ребёнок, который ещё не родился, но уже словно присутствует на этом свете. И наплевать, что говорит Гордеев. Этот малыш будет жить. И Лера будет. Потому что… Ты не знал почему. Потому что всё должно быть хорошо. Лера слишком настрадалась в этой жизни, чтобы потерять ещё и ребёнка…
- Похоже на страшный сон,- Вика встала с кровати и, встав напротив тебя, посмотрела тебе в глаза.- Не может быть всё так плохо…
- Вик!- ты нетерпеливо повёл плечом.
- Прости,- она взяла тебя за руку и улыбнулась.
От этого сделалось ещё хуже: ты, Глеб Лобов, никогда не признавал жалости к себе, а тут ещё… Олькович…
- Всё в порядке,- ты встал с кровати и отошёл к зеркалу. Чисто машинально – это всегда тебя успокаивало – какие-то машинальные вещи: причесаться, разгладить складки на одежде… Ты любил подолгу стоять перед зеркалом и смотреть в глаза своему отражению…
- Глеб… Ой, простите…- послышалось от двери.
Ты торопливо повернулся.
В дверном проёме стояла Галина Алексеевна с подносом в руках.
- Здравствуйте,- снова дежурно-тёплая улыбка.
- Глеб, я вот поесть принесла,- женщина поставила поднос с едой на столик.- Со вчерашнего дня ведь ничего не ел.
- Спасибо,- покачал головой ты.- Я не хочу.
- Ну, позже захочешь,- улыбнулась она.- Вика, здравствуй.
- Здрасьте, Галина Алексеевна.
- Как дела?
- Ничего,- Олькович виновато пожала плечами, кивая на дверь реанимации.
- Ну да,- женщина подошла к тебе и положила руку тебе на плечо.- Я пойду.
Странно. Но от этой женщины не веяло ни жалостью, не показным пониманием. Она из тех женщин, что просто рядом. Не жалеют, не ругают, а просто стоят рядом и помогают не словом, а взглядом.
- Спасибо, Галина Алексеевна,- устало кивнул ты.
Женщина кивнула, наградив тебя тёплой улыбкой, и вышла за дверь.