Из всех несправедливостей судьбы
Разлука для сердец страшней всего.

Ас-Самарканди Мухаммед Аззахири, персидский поэт

Александр распахнул дверь и замер на пороге. Представшую его взору картину, можно было принять за что угодно, но только не за реальность. Вместо кровавой бойни он увидел всего лишь разбитую вазу и подушку в углу комнаты. Трупов тоже не было. Дмитрий вполне живой сидел на кровати и тихонько поглаживал по плечу Ульяну, которая… плакала.
Она плакала! Это было настолько нереальным и невозможным, что в первую секунду врач зажмурился, прогоняя галлюцинацию.
Это бред! Ульяна, сильная, волевая женщина с несгибаемым характером, никак не может плакать! Ведь она… она просто этого не умеет. Тут Гордеев с ужасом осознал, что он на самом деле так думал. За полгода, что длилось их знакомство, не было ни одного случая, когда бы Яна показала свою слабость. Коллеги и деловые партнеры даже называли ее русской Маргарет Тэтчер, а большинство конкурентов откровенно боялось. Ульяна всегда добивалась желаемого, и порой казалось, что сама судьба повинуется этой женщине. В итоге и сам Гордеев, не понаслышке знающий, что скрывается за показной легкостью, уверенностью, непробиваемостью и даже некоторой долей наглости, уверовал в это. А между тем, разве не пытался нейрохирург сам за этими и многими другими внешними проявлениями своего, по всеобщему мнению, наисквернейшего характера скрыть те сомнения, те страхи, те разочарования, в конце концов, которые его посещали в той же степени, как и любого из смертных? И почему Яна не могла таким же образом защищаться от окружающего мира? А, если это на самом деле так, то почему сейчас она отбросила свой щит? Почему?
Конечно, в детстве маленького Сашу Гордеева родители учили, что нельзя подслушивать, и он отлично усвоил этот урок, но сейчас уже несколько повзрослевший «мальчик» закрыл глаза на правила хорошего тона. Хоть это было и неприлично, но любопытство оказалось сильнее, и нейрохирург весь обратился в слух. Он и сам не знал, что собирался услышать, но ничего другого в данной и весьма необычной для него ситуации в голову не пришло.
Сперва врач с трудом различал отдельные слова за потоком всхлипываний Ульяны и успокаивающим шепотком Дмитрия, но постепенно слух, привыкший к мерному писку медицинских аппаратов, приспособился, и до мужчины стали долетать целые фразы, а вместе с ними и суть разговора.
- Я не знаю, зачем все это Вам рассказываю. Мы знакомы всего второй день, причем весьма поверхностно, - говорила Яна, - Вообще это противоречит всем законам логики и…
- И называется, если мне не изменяет мой склероз, «синдромом попутчика». – улыбнулся художник. – Вы просто устали быть сильной, а поделиться своим грузом не с кем. Я прав?
Женщина судорожно вздохнула, всем своим видом показывая, что он попал в точку, но все же сделала попытку пошутить:
- А Вы кроме живописи еще и психологией увлекаетесь?
- Каждый из нас немного психолог. И я в некотором смысле тоже. Мы живем не изолированно, а вместе с людьми, узнаем их с разных сторон, даже изучаем. И, как показывает мой опыт, каждый из представителей человечества носит маску. «В тихом омуте черти водятся…» Все-таки наши предки были гораздо умнее нас.
- Так, по вашему, я тоже скрываю свое истинное лицо?
- Да, – просто ответил Митя.
- Интересно. И какой же видит мою персону врачеватель душ человеческих, - в ее голосе послышались нотки веселья, хоть и звучащие в миноре.
Но Хотулев не склонен был шутить. С совершенно серьезным видом он произнес:
- Вы производите впечатление абсолютно уверенной в себе женщины, сильной, непробиваемой, надеющейся только на себя… Дальше цепочку можете продолжить сами…Это очень похоже на механизм защиты. Отсюда я делаю вывод, что Вы до сих пор чувствуете себя маленьким ребенком, беззащитным перед окружающим миром, одиноким. Даже ваше имя. Вы как будто специально его изменили. Ведь сокращенное от Ульяны не Яна, а Уля. Уля… - мелодично протянул художник. - Вы словно боитесь, заключенной в нем мягкости и… Вы плачете? – мужчина бросился к ней. – Простите! Я не должен был… - голос выражал отчаяние и сожаление.
- Нет, нет, - жестом остановила его Ульяна. – Просто Вы снова угадали. Считайте, что у Вас талант. Но скорее это не я до сих пор являюсь ребенком, а детство сделало меня такой. Если исходить из Вашей логики, то именно тогда мы впервые одеваем свои маски, которые становятся нашими лицами.
Женщина подошла к окну и, упершись руками в подоконник, устремила свой взгляд куда-то вдаль. После минуты тягостного молчания она заговорила тихим размеренным голосом.
- Вы правы, - повторила Ульяна, - я стремлюсь быть сильной, независимой, уверенной… Знаете какое мое первое детское воспоминание? – она как-то жутко хмыкнула. – Пьяный отец дерется с матерью, - слова прозвучали неожиданно жестко, - а стою и не знаю, что делать… А второе? Девчонки со двора смеются над страшной толстухой, набивающейся им в подруги, и уходят куда-то, указывая пальцами… - Дмитрий попытался что-то возразить, но Яна остановила его. – Молчите, - властно сказала она, - прошло то время, когда я боялась произнести лишнее слово, равно как и время, когда я была дворовым чучелом. Вы мне не верите? Напрасно. Да, я прекрасно знаю, что сейчас все считают меня красавицей. Но разве Вы никогда не слышали сказку про гадкого утенка? Считайте, что он перед Вами. Долго и упорно я меняла себя, доводила до совершенства дух и тело. Я любила свою мать, но не хотела стать такой, как она и большинство баб, именно баб, терпящих побои мужей, из соображений, что «бьет – значит, любит», и, что «лучше уж с таким, чем одной». И я не хотела быть уродиной, которую все шпыняют. Сколько бы вокруг не кричали о ценности внутренней красоты, последняя ничего не стоит без внешней. Это все сказки для глупцов, и я достаточно взрослая, чтобы не верить в них. Я изменила себя, и вполне всем довольна. Можно даже сказать, что счастлива. – на последнем слове голос женщины дрогнул. – А все это минутная слабость. И мне вовсе не нужно ничье сочувствие. Мне не нужно ничье сочувствие! Мне не нужно ничье сочувствие!!! Мне не нужно… - она сорвалась на крик и зарыдала.
Митя подлетел к ней, обнял за плечи и принялся гладить по голове, ласково приговаривая:
- Конечно, не нужно… Ты сильная, уверенная, умная… И такая глупая… Такая глупая…


Уже в течение получаса Лера как раненый зверь металась по комнате. Она то садилась на кровать, то бросалась к окну, то решительно направлялась к двери и, не доходя, пару шагов, разворачивалась обратно.
Совершив очередной круг почета, девушка в изнеможении уперлась головой в стену. В сознании царил полнейший кавардак, судя по всему решивший остаться там на ПМЖ. Мозг от количества мыслей, посетивших его и находящихся в полном противоречии друг с другом и с самими собой, пух, раздувался, тяжелел, хотел взорваться, становился ватным и вис как Винда.
Как оказалось, признаться самой себе в любви к Саше было еще не самым сложным. Затруднения возникли совершенно в другом…
Ну любит она его, и что теперь? Что с этим «счастьем» делать? Пойти продать на рынке – вдруг кто купит по дешевке? Или сидеть и радоваться данному факту? А может быть нужно плакать из-за того, что она несчастная способна на любовь? Хотя нет! Как героиня душещипательнейшего женского романа, наконец-то понявшая, что судьба, которую она искала долгие годы, оказывается, была все время рядом, она должна побежать вслед за любимым, броситься ему на шею или в ноги – это как получится и как будет эффектнее – и слезно молить его о прощении за свое жестокое обхождение. А он, конечно же, как благородный рыцарь не позволит ей подметать шлейфом своей футболки пол и заливать слезами его напудренный ежик и скажет, что не держит зла, что все понимает, и, что теперь они всегда будут вместе и умрут в один день, или даже будут жить вечно назло Степанюге… Черта с два!
Лера развернулась, и теперь ее лопатки подпирали прохладную стенку. Чтобы ее гордый, обладающий ярко выраженным чувством собственного достоинства, бывший муж принял с распростертыми объятьями буквально плюнувшую ему в душу женщину… Пусть даже он не соврал и на самом деле любит. Так только хуже. Иногда из великодушия можно простить обиду чужому человеку. Все равно вы не будете часто встречаться. Но как быть с тем, кто дорог. Как жить с ним дальше? Валерии казалось, что между людьми навсегда появляется преграда… И наглядный пример тому Женя. Ведь Саша не вернулся к первой супруге даже спустя два года, хотя она просила, звала. А на что надеяться ей? Что стоит открыть дверь, и она увидит Гордеева, терпеливо ждущего, когда она соизволит решиться на какой-то определенный шаг? Что стоит поманить пальцем, призывно улыбнуться, сказать: «Прости, милый, я была не права», и все устаканится? Чушь! Полнейшая чушь!
Но она верит в нее, как последняя дурочка! Ну почему из правила не может быть исключения, и этим исключением не может стать Лера? Почему Гордеев обязательно должен отвергнуть ее? Как надоели все эти «почему»! Она больше не может думать, не может изводить себя. Довольно!
Валерия отлипла от стены. Она должна найти Александра и поговорить с ним. Пусть мужчина прогонит ее, язвительно ухмыльнется, но в противном случае она не выдержит этой давящей неизвестности. Если уже сейчас голова идет кругом от ужасного количества вопросов, то страшно подумать, что будет дальше.
Девушка сжала руки в кулаки так, что костяшки пальцев побелели, и стремительно направилась к двери. Однако, не дойдя всего полметра, она так же резко развернулась и бросилась на кровать. От отчаяния Лера застонала. Она не может больше накручивать себя, но шагнуть за порог не в силах. Как ей быть, если Саша не поймет ее – а ведь даже она сама себя не понимает – не простит глупости, прогонит. «Но почему он должен прогнать? Если любит, то должен понять…» - шептало второе я. «А если нет?» «А если да?» «А если нет?» «А если да» «А если нет?» - Лера поняла, что просто накручивает себя, однако уже не смогла остановиться…
Ответить внутреннему голосу помешал тихий стук в дверь.


Да, за прошедшие два дня этот бар стал для него самым родным местом на Земле… Гордеев усмехнулся. А что еще делать, если жизнь решила повернуться к тебе ж… гм, затылком.
Но в этот раз он пришел не для того, что бы напиться и забыться. Просто ему надо было побыть одному, просто надо было подумать, просто он больше не мог находиться в номере, ощущая себя до крайности мерзко…
Александр Николаевич попросил у бармена стакан минералки. Тот бросил на врача удивленный взгляд. Юноша уже успел заметить этого прибыльного клиента и ожидал услышать что-то вроде «двести водки и сто пятьдесят коньку» и это только для начала, а тут минералка… Но вслух ничего не произнес.
А Гордеев размышлял. В последнее время ему даже стало нравиться это занятие. Наверное, он мазохист, получающий удовольствие от душевных мук. «Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус,» - как-то ляпнул Смертин. Вот и он как эти мыши…
Ему сорок три, а кроме работы у него ничего нет. А однажды и для нее он станет ненужным. Однажды его руки начнут трястись, память ослабнет, зрение, кажется, уже начинает садиться… И все. Он останется в одиночестве в своей пустой квартире. А однажды умрет. И его тело найдут в конце месяца служители закона и банков, пришедшие выяснить, почему он не оплатил счета…
«А чего ты еще ждал? – спросил врач сам себя. – Чего заслуживает циничный хам, наплевательски относящийся к чувствам окружающих?» Однажды Филюрин тонко намекнул, что он совершенно не умеет общаться с людьми. Тогда Александр не обратил внимания на его слова, а вот сейчас получил лишнее тому подтверждение.
Ульяна… Еще в самом начале их знакомства мужчина заметил, что она всегда держит спину прямо, даже дома. Словно стержень внутри не позволял ей согнуться. А может, она просто боялась его сломать?
Сегодня Гордеев стал невольным свидетелем того, как Яна приподняла вуаль со своей души… И он испугался увиденного. Эта женщина была совершенно ему не знакома, он ее никогда раньше не видел. А пытался ли? Почему она раскрыла душу первому встречному, но не ему? Не потому ли, что «первый встречный» хотел и пытался ее понять, в отличие от самого врача. Злость внезапно охватила нейрохирурга. Захотелось надавать по своей наглой роже за все хорошее. И правильно, что Лера не хочет иметь с ним ничего общего. Лера… Александр почувствовал, как горло схватила судорога. Пора с этим кончать. Прочь, чтобы ноги его здесь не было. «В Москву! В Москву! В Москву!», как говорили чеховские три сестры. Твою мать, и тут Чеховы! Нигде от них нет спасения…
Гордеев бросил взгляд на исписанный листок бумаги рядом с собой. Конечно, так было нельзя, это было трусостью, но он не мог иначе объясниться с Ульяной. После всего произошедшего и увиденного встретиться глаза в глаза было бы невозможно. И он решил, он написал ей… письмо что ли. Наверное, письмо. Ход странный, но загруженный мозг отказывался работать и выдавать более здравые решения.
Александр Николаевич встал из-за стойки и, расплатившись с барменом, отправился на поиски администратора. Надо же как-то доставить до адресата этот клочок бумаги с его никчемными извинениями и жалкими попытками объяснить свое бегство.
Миловидная девушка, открыто, а что самое удивительное искренне, улыбавшаяся всем и каждому, казалось нисколько не удивилась его просьбе. Заверив Гордеева, что письмо будет немедленно передано, она поинтересовалась, не нужно ли добавить чего на словах.
- Добавить… - задумался врач, - Пожалуй. Скажите, что, если написанного ей все же покажется мало, я готов встретиться – не такая я большая свинья, как справедливо может показаться, - произнес врач, перед тем как уйти. Однако, уже почти развернувшись, он бросил – Но пусть хорошо подумает, так ли ей это нужно. – и стремительно зашагал прочь.