Настроение сейчас - затянувшийся сплин, сквозь который пробирается злая истерика

Сегодня я лежал в мягкой постели, а еще сонное солнце мягко зарывалось в мои кудри, подсвечивало мою бледную кожу, целовало сжатые от напряженных мыслей губы. Я думал о небытии. Веки мои порой смыкались, роняя сознание в пучину безотчетных кошмарных видений. Тогда я дергался, просыпаясь с капельками пота на висках. Ошибки, все это глупые ошибки. Все мы совершаем их и потом думаем, что мы самые ярые грешники, а все остальные по сравнению с нами невинны. Как это все неверно. Но мы все равно продолжаем обвинять себя во всех смертных грехах и страшиться адовой бездны. Дураки.
Утро было каким-то нелепым. Я сел и вытянул руки. Черт, мне надо больше есть. Запястья стали за последнее время совсем тонкими. Как бы мне хотелось делать все не так, как надо. Поступать в угоду собственным прихотям. Я ведь даже уже забыл, как это делается. Я вершу дела, совершенно не получая удовольствия от проделанного. Я пишу, не понимая, зачем я это делаю. Я влюбляюсь, не испытывая ни малейшей тяги к объекту любви. Я страдаю, цинично подбирая фразы. Я плачу, картинно откидываясь в кресле, что недостойно настоящего мужчины, будь он хоть тысячу раз поэтом. Я даже смеюсь, захлебываясь в истерике или надменной боли. Нелепо.
Я повернул голову, мельком глянув на свернувшегося мокрым и остро пахнущим комочком мальчика. Он завернулся в дорогое одеяло посреди ночи, когда на его щеках еще не высохли солоноватые подтеки слез и моих излияний. Мне не было его жаль, только в опустевшей голове трепалась мыслишка: "Зачем я сделал ему больно? Зачем я делаю больно им всем?" Дрогнув, я встал с постели и провел пальцем по все еще красной щечке. Потом склонился и поцеловал его где-то на границе между лбом и мокрыми от пота кудряшками. Его волосы пахли страхом и шампанским, которое я вчера надменно вливал с его горло. Он отказывался и прятал лицо, а я только держал его крепче и смеялся.
Отвернувшись от постели, я все не мог перестать думать о бессмысленности своего существования и о еще более бессмысленной жалости к себе. К чему все это? Было еще утро, но я уже хотел танцевать. Благо я знал несколько милых мест, где танцы продолжались круглые сутки, где можно было пить вино с утра до вечера, где было много милых собеседников, юных мальчиков и забавных поэтов или философов.
Я уходил, оставляя за спиной растрескавшуюся от боли жизнь. Я шел танцевать. В сердце ничего не дрогнуло. Глаза были спокойны, а мысли отвлеченно витали вокруг пустых тем. Только пальцы порой нервно сжимались, да ногти оставляли глубокие следы на ладонях.