Настроение сейчас - явно видно по песне и тексту

Зеленый воздух обволакивал мое голодное тело, готовое сломаться под волной натиска вселенной, самовластия (самодурства?) и слабой горячей похоти. Я смотрел вокруг и думал, для кого я созидал все это. Было бы весело, если бы для себя. Но, увы, я уже давно потерялся в заказчиках моих картин. Да и картины были несовершенны - для полного сходства не хватало только замазать лицо на каждом портрете серой краской. Грубо, мазками, чтобы ничто не просвечивало сквозь сильно пахнущий слой масла. Вот тогда будет похоже. Так, как надо. Но тогда мне было бы не на что жить. Кому нужны правдивые портреты?
Я чувствовал себя старым и гниющим. Но почему-то хотелось смеяться. Как всегда. И поэтому я пошел пить. Тоже как всегда. Я был морально разлагающимся художником, которому редко хватало денег на выпивку, и никогда - на еду. Поэтому я всегда кормился с чужих столов. Да и жил там - чужими сплетнями, жизнями, страданиями - только там я мог найти всю горькую сочащуюся сладость для картин. Пока я шел в кабак, запахиваясь в худое пальто, мной вновь овладевали похотливые мысли. И тело не могло сопротивляться им. Каким же я был? Если бы вы видели меня, то швырнули бы камень мне в голову. Но вы не видите меня, а мне плевать на вас. Так что мы квиты.
Пить, безумно пить, чтобы забыться. Хей, разве это моя жизнь? Почему же я убиваю себя день за днем? Почему сейчас на моих щеках слезы? Неужели эта бессмыслица - все, чего стоит человек? Я улыбнулся проходящему мимо мальчику. Тот, видно, испугался моих нечесаных сальных волос, темных глаз и бешеной улыбки и побежал прочь. Да, я возжелал его там же. Маленького, стройного, с белой кожей. Меня согнуло напополам от невыносимой боли невозможности. Я шел и плакал. Я не видел в себе ничего чистого, и это делало мне больнее, чем ледяной ветер, упрямо находивший мои щеки, как бы я их не прятал. Чем ближе я был к кабаку, тем сильнее во мне рождалось желание принять обжигающее чудовство внутрь и тем гаже мне от этого становилось. Неужели здесь нет ничего чистого? Неужели весь этот мир, предстающий на моих картинах невинным и праздничным, состоит только из грязного желания? Да и плевать! Или нет? Если мне все равно, так что же я тогда плачу? Мысли постепенно захватывали, обволакивали меня. Не хочу, мне больно! Я не могу думать о своей никчемности и пошлости этого мира, но и не думать не могу. А вот и знакомая ручка двери. Все, сейчас я забудусь в дешевом вине. Дернув дверь на себя, я вздрогнул: горячий дым ударил меня по лицу. Когда мои глаза смогли различать хоть что-то, я увидел толпы сидящих портретов с закрашенными лицами. Только они еще говорили, смеялись и гадили. Я утер слезы и горько рассмеялся. Да здравствует декаданс!