На чердаке Мэрилина Мэнсона почти полночь.
Это площадка винтовой лестницы, на которой стоит скелет человека семи футов ростом с почерневшими от времени костями. Вместо человеческого черепа у него череп барана. По словам Мэнсона, когда-то череп этот служил алтарем в старой сатанистской церкви где-то в Британии. Рядом со скелетом протез, искусственная нога, которую после концерта, отстегнув, Мэнсону подарил какой-то инвалид. Рядом – парик из кинофильма «Джо Дерт».
Это финал десятилетней работы. Это – новое начало. Альфа и омега человека, который целое десятилетие трудился над тем, чтобы стать самым презираемым, самым страшным исполнителем. Своего рода защитная реакция, помогающая выжить. А может, он стал таким просто от скуки.
Стены вокруг красные. Мэнсон сидит на черном ковре, тасует карты Таро и говорит:
– Очень трудно гадать для самого себя.
Где-то, рассказывает он, у него есть скелет семилетнего китайского мальчишки, разобранный на части и запечатанный в пластиковые пакеты.
– Наверное, я смогу сделать из него канделябр, – говорит Мэнсон.
Где-то стоит бутылка абсента, который он пьет, несмотря на то, что боится разрушить свой мозг.

– В детстве я пытался научиться плавать, но терпеть не мог, когда вода попадала в нос. Я боюсь воды. Не люблю океан. В нем есть нечто бесконечное, что вселяет в меня страх.

– Похоже, уже стало закономерностью, что я живу в тех местах, которые не для меня. Началось это еще с Флориды, и, возможно, из-за этого мне бывает трудно вписаться в местную жизнь. Наверное, я научился находить привлекательность в местах, которые абсолютно не похожи на то, что меня окружает, именно потому, что я терпеть не мог пляжную культуру. Обычно я просто садился и наблюдал. Когда я впервые оказался во Флориде и еще никого там не знал, то садился и разглядывал людей. Просто слушал их разговоры и наблюдал. Если ты собираешься создать что-то такое, что люди будут смотреть и слушать, то сначала надо научиться слушать их самих. В таком деле – это главное.

Я боюсь помещений, в которых полно народу. Я не люблю находиться посреди большой толпы, но чувствую себя вполне комфортно, выступая на сцене перед несколькими тысячами людей. По-моему, это правильный способ преодолеть свой страх. Может показаться невероятным, но я ужасно застенчив. Смешное качество для эксгибициониста, всегда находящегося в гуще толпы. Но я действительно ужасно застенчив.

Я люблю петь, даже когда остаюсь один. Всякий раз, когда я пою, людей рядом со мной минимальное количество. Когда я записываю песню, то иногда заставляю всех выйти вон.

Угроза смерти придает жизни осмысленность и привлекательность. Это – главное освобождение от скуки. Быть в самой гуще всего на свете. Я раньше думал: «Я знаю, что собираюсь довести то, что делаю, до крайности, чтобы все поняли, что я собираюсь начать жизнь на дне и сделаться самой презираемой личностью. Я стану воплощением всего того, что вас раздражает, и вы не сможете сказать ничего такого, что бы обидело меня, и не сможете оскорбить меня. Потому что со дна можно только подняться выше». По-моему, ужасно приятно осознавать, что никому не удастся меня унизить. Разве что убить. Потому что я – олицетворение всего самого низменного. Я – самое скверное, что только может существовать, и вы никогда не сумеете обвинить меня в том, что я запятнал себя недостойным поступком. Потому что, как я только что сказал, я и без того гадок так, что дальше некуда. У меня словно крылья расправились – такую свободу я ощутил, когда понял, что не нужно переживать по поводу того, что кто-то может тебя унизить.

Если кому-то не нравится моя музыка, то мне на это наплевать. Действительно наплевать. Если кому-то не нравится то, как я выгляжу, если кому-то не нравятся мои высказывания, это значит, что я отчасти добился, чего хотел. То есть получаю от людей то, что и хотел.

 Думаю, моя мамочка до известной степени страдает синдромом барона Мюнхгаузена. Он проявляется в тех случаях, когда люди пытаются убедить вас в том, что вы больны, чтобы подольше находиться рядом с вами. Когда я был молод, мать обычно уверяла меня, что у меня аллергия к самым разным вещам, к которым я на самом деле не испытывал никакой аллергии. Она утверждала, что у меня аллергия к яйцам и стиральному порошку и прочей дребедени. В этом отчасти есть что-то медицинское, потому что моя мать по профессии медсестра. Помнится, у меня возникла проблема. Закрылось отверстие уретры, и мне сделали операцию на пенисе, чтобы ее открыть. Это было самое худшее из всего, что может произойти с ребенком. Мне сказали, что, когда начнется пора полового созревания, мне придется снова идти к хирургу и повторить операцию. Я ответил: «Ни за что. Мне плевать, какой струйкой у меня выходит моча. К вам я никогда не вернусь».

У нас с отцом проблемы с сердцем, какие-то там шумы. Я в детстве очень много болел. Три или четыре раза лежал с пневмонией, причем каждый раз в больнице. У меня всегда был недостаточный вес, я был тощий и хилый. У людей просто руки чешутся отлупить такого недоноска.
Подозреваю, что символы смерти притягивают меня с такой силой потому, что в детстве я жутко боялся умереть – я вечно болел, а у родных было плохое здоровье, – так что мной очень долго владел страх смерти, причем постоянно. И потом еще был страх дьявола. Страх конца света. Вознесение на небеса – христианский миф, которого, как я недавно выяснил, даже нет в Библии. Всего этого я теперь не боюсь. Теперь я сам стал тем, чего когда-то боялся.

Мне всегда не давала покоя одна вещь. Никсон на суде заявил, что Мэнсон виновен. А все потому, что Никсона самого обвинили в том, что на нем лежит ответственность за все то, что происходит в обществе и культуре. То же самое случилось и с Клинтоном, когда тот сказал: «Почему молодежь ведет себя так агрессивно? Это Мэрилин Мэнсон виноват. Кино виновато. Виновата эта игра». А после этого он посылает за океан самолеты бомбить людей. И еще удивляется, почему молодежь берется за бомбы и убивает людей…

Странно, принято думать, что музыка – это прежде всего то, что мы слушаем, а по-моему, музыка тоже слушает нас и не выносит суждений. В музыке любой ребенок может найти то, с чем он себя идентифицирует. Или любой взрослый. Это таксе место, куда можно отправиться, не боясь, там тебе начнут промывать мозги. Там нет никого, кто бы указывал, во что верить, а во что нет.

 Я долгое время даже не представлял, что приближается этот момент. Я никогда не заглядывал дальше, потому что всегда считал, что либо уничтожу себя, либо меня кто-то убьет. В некотором смысле я одолел мечту. А это страшно – все равно что начать жизнь заново, – но и неплохо, потому что мне именно это и нужно. В течение жизни происходит много незначительных повторных рождений, но теперь мне кажется, будто я родился заново и оказался там, где когда-то и начал жить, но уже немного по-другому. Я каким-то образом возвращаюсь в прежнее время, но уже более знающим, более опытным.


Тех, кто приходит взять у Мэнсона интервью, его пресс-агент просит не писать о том, что он встает каждый раз, когда в комнату входит женщина. После того как его отец после травмы поясницы получил инвалидность, Мэнсон купил родителям дом в Калифорнии и материально их поддерживает. Останавливаясь в отелях, он записывается у портье под именем «Патрик Бейтмен». Так зовут серийного убийцу из романа Брета Эллиса «Американский психопат».