Название: КАПИТАН РИКУ
Автор: KelanyWalley
Состояние: в процессе написания
Жанр: романс, драма
Предупреждения: инцест, педофилия, слэш, немного флаффа и немного насилия
Рейтинг: R
Саммари: влечение к себе подобным - плохо. влечение к кому-то, с кем состоишь в семейных связях - плохо! влечение к ребенку - плохо!!  ...ну а если любовь?
Размещение: только с разрешением автора

Говорят, время лечит. Я же считаю, что лечат врачи, а если точнее – лекарства, но никак не время. За последнее столетие человечество развилось настолько сильно, что придумало лекарства от всего: начиная от головной боли и заканчивая сложнейшими заболеваниями различных внутренних органов и наружных тканей. Были придуманы лекарства от сердечной боли и от боли душевной. Специальные курсы, терапии, вытаскивающие людей из глубоких депрессий, помогающие справляться с самыми тяжелыми внутренними переживаниями. Но не стоит забывать, что каким бы sapiens не становился homo, он все равно остается лишь набором костей и мышц, молекул, атомов, электронов и протонов.

А мир вокруг течет в своем, ни от чего не зависящем темпе, листы календаря срываются и срываются, каждые сутки, каждые двадцать четыре часа. Люди кишат на земле, люди спешат по своим делам; мир меняется, мир рушится… и чтобы уловить этот ритм, влиться в течение, нужно войти в него со светлой головой. И приходится выбирать, чему уделять внимание: курсу валют или вчерашней проблеме. О чем думать, чем забивать голову? Выбирая валюту, свободные ячейки головного мозга заполняются информацией и закрываются. А душевным терзаниям просто-напросто не остается места, молекул – атомов – электронов и протонов. Поэтому время не лечит, нет. Оно влияет только на количество регенерирующих клеток, вот и все.

Хотя, конечно, если не копать так глубоко и не разбирать человека на составные, процесс отношения к отдельно взятым событиям в целом можно назвать заслугой времени и его чудодейственного свойства. В любом случае, всякие проблемы рано или поздно остаются в прошлом, оставляют после себя лишь слабые воспоминания, и, если не повезет, какие-то изменения, которые тоже со временем сглаживаются и становятся в один ряд с привычками и устоями. 

Приближалось Рождество, а следом за ним – Новый Год, Новое Столетие и Новое Тысячелетие. Город нарядился в мигающие гирлянды, на каждом углу подмигивал прохожим яркими разноцветными маленькими лампочками. «Искусственный снег» украсил стекла домов, вырисовал на них причудливые узоры, вывел надписи с пожеланием счастливого Рождества и веселого Нового Года. На каждом шагу то и дело попадались веточки ели, чаще всего искусственной, обрызганной ароматизаторами, но иногда, в окнах какого-нибудь дорогого кафе виднелись живые веточки: не такие яркие, не такие пушистые, но зато самые настоящие и живые. Люди, казалось, замерли в ожидании чуда, на их лицах затаились тени улыбок, глаза блестели, и голоса будто бы становились добрее. В канун Рождества многое можно было бы себе позволить, ведь, чаще всего, люди прощали друг друга, желая оставить все невзгоды в году уходящем. В особенно холодные дни на улицах можно было встретить множество полосатых шарфов, вязаных шапочек; на площадях можно было услышать пения хоров, веселый перезвон колокольчиков, маленьких и больших, поющих высоко и низко. В больших торговых центрах сидели на скамейках пузатые Санты, расспрашивающие детей о подарках и родителей – о поведении маленьких проказников в уходящем году.

В преддверии Рождества настроение само поднимается до небывалых высот, и, чтобы испортить его, нужно сильно потрудиться.

Это Рождество мы отмечали, как и положено, в тесном кругу семьи. Клеман долго настаивал, чтобы мы пришли на Рождественскую ночь к нему в гости, потому что у него больше квартира, но я парировал тем, что Рику тяжело будет уснуть на новом месте, так что лучше собраться у нас. Накануне праздника, за день до него, я смог купить небольшую елочку и немного украшений, позвал Клемана с его коллекцией рождественских изяществ к себе, чтобы он помог украсить квартиру, потому что на следующий день у нас в планах было путешествие в супермаркет, закупка продуктов и  шикарный праздничный ужин. И вот вечером, двадцать третьего декабря, мы на удивление слажено обвешивали нашу елку шарами и гирляндами; затем мы с Клеманом принялись вешать рождественскую растяжку с наилучшими пожеланиями под потолок от одной стены к другой, в то время как Рику играл на полу, собирал какую-то мозаику.  И вот в тот самый момент, когда я держал в зубах конец растяжки, одной рукой держал клейкую ленту, а другой пытался отрезать кусок, в дверь неожиданно позвонили. Я поймал вопросительный взгляд Клемана и пожал плечами в ответ, промычав сквозь зубы предположение:

- Санта?

Оставив на Клемана громоздкую вывеску, никак не хотевшую цепляться к стене, я, обрадовавшись наконец-то наступившему перерыву, воодушевленно побежал открывать дверь. Улыбаясь, как дурак, без причины, просто оттого, что в воздухе пахло приближающимся праздником, я открыл дверь и замер. Сердце громко бухнуло и куда-то провалилось, предварительно больно ударившись в грудь; по рукам пробежала мелкая дрожь, и дышать вдруг сделалось тяжко.

На пороге стоял высокий мужчина в плаще с поднятым воротником, закрывающим шею. Он держал руки в карманах и вжимал голову в плечи от холода. На нем не было шапки, поэтому на темных коротко стриженных волосах блестели капли растаявшего снега. Лицо было красным, но в такой мороз оно было и неудивительно, так что я мог сказать наверняка – от холода, не от похмелья. Это был отец. Как только я отошел от шокового оцепенения, я быстро шагнул в темный коридор и закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной. Он смотрел на меня тяжелым, изучающим взглядом, на удивление чистым, совсем не таким мутным, каким смотрел последний раз мне в глаза. От него пахло дешевым одеколоном, но одеколоном – не спиртом. Передо мной стоял абсолютно адекватный мужчина, с трезвой головой и светлой памятью. Отец Рику.

- Давно не виделись, - наконец проговорил он низким, чуть першашим голосом и протянул мне руку. Не очень хотелось принимать рукопожатие, но показывать свое пренебрежительное отношение к нему было бы верхом идиотизма.

- И тебе привет, - я кивнул в ответ. – Как ты сюда попал?

- Через улицу, конечно.  Приехал на поезде, потом на автобусе…

- Перестань, ты знаешь, о чем я! Как ты узнал, где я живу?

- Хм, малец, не стоит меня недооценивать, - он мерзко улыбнулся и похлопал меня по плечу. – Я же знаю, где ты учился, сам ведь за пансионат платил. А там тебя все еще помнят, просили передать привет… Ну, так что, пустишь меня? – он кивнув в сторону двери, которую я старательно пытался прикрыть спиной.

- Нет. Говори так – зачем приехал?

- Хм! – он возмущенно усмехнулся. – Не хочешь пускать? Это еще что за новости? Тебя что, манерам не учили?!

Я посмотрел ему в глаза. Уверен, в тот момент в них было столько ненависти, что я мог бы подпалить его, будь у меня сверхъестественные способности.

- Это мой дом, и в этот раз я сам буду решать, кто переступит через этот порог, а кто нет. Мы поговорим здесь.

- Отлично. Думаю, нам не придется долго возиться, все очень просто: я приехал за Рику, позови его - мы едем домой.

Еще раз больно кольнуло в груди. По жилам пронесся ледяной страх, я сглотнул ком, застрявший в горле. Не терять контроля, не расслабляться.

- Что, - я заметил, мой голос дрогнул в этот момент, - одумался и решил забрать его? Как вещь, оставленную в камере хранения? Он живой человек, когда же ты это поймешь наконец?! – я перешел на крик, эмоции, подгоняемые страхом перед обязательным подчинением этому типу, выплескивались наружу, отказывались меня слушаться. – Ты же отказался от него? Ты же хотел убить его, что, не помнишь?! Ты же сам согласился отдать его мне, теперь он живет со мной – все – это не обсуждается!

- Послушай, малец, - он тоже повысил голос. – У тебя у самого еще молоко на губах не обсохло. Подумай о своей жизни, а о мальчишке подумаю я, ясно тебе?

Я ничего не ответил – я уже все сказал. Просто продолжал стоять, загородив собой дверь. Не пушу. И тогда он пустил в ход руки, навалился на меня всеми своими двумястами с лишним фунтами, а он был здоровый – по-настоящему здоровый – как бык! И я приложил силу всех своих ста пятидесяти, чтобы противостоять ему в ответ. Не сдамся!

Началась возня. Он пытался рывком отшвырнуть меня от двери, освободить путь, кряхтел, дергал меня, я терял равновесие, наклонялся, но возвращался в боевую позицию, ставил ноги на ширине плеч и держался как мог. Я пытался защищаться, пытался скинуть с себя его руки, но он явно выигрывал в силе и напоре. Удивительно, как мне удалось справиться с ним еще полгода назад.  Казалось, в этот раз на полу окажусь я – буду валяться бессильной тряпкой с переломленными руками и ногами. Было страшно, сердце стучало быстро-быстро, но откуда-то еще появлялись силы – я не отступал.

Не знаю, чем бы это все закончилось, если бы из двери напротив не выглянула пожилая женщина, наша соседка. Сквозь возню, шуршание рукавов я расслышал ее крики и угрозы вызвать полицию, если мы сейчас же не прекратим. Полиция мне была совсем не нужна – она рассудила бы нас, и я бы проиграл – у меня не было документов, подтверждающих сто процентную мою опеку. Я с силой пихнул отчима в сторону и поднял руки вверх. После чего поспешил заверить даму, что все в порядке и никакой полиции не нужно, мы разберемся сами и больше не будем ей мешать. Не сводя с него глаз, привел себя в божий вид: одернул перевернутый джемпер, разгладил волосы. Тяжело дыша, сказал ему:

- Жди здесь. Минуту.

А затем быстро зашел в квартиру и захлопнул за собой дверь, повесил цепочку. Несколько секунд стоял прислушиваясь – проверяя, не попытается ли он ворваться внутрь. Но – нет – он стоял, как я и просил, за дверью. Обернувшись, я встретился с двумя парами удивленных, полных абсолютного непонимания и даже, может быть, страха, глаз, уставившихся на меня в ожидании объяснений. Первым подал голос Клеман:

- Кто там? Что случилось?

- Потом объясню, - оборвал я его поток вопросов и подбежал к Рику. Схватил его на руки, поцеловал в макушку и передал Клеману. Осторожно подталкивая его в спину, отправил их в сторону спальни, велел сидеть тихо, ни за что не высовываться, дать Рику плеер и затаиться. За своей спиной я услышал стуки кулаком в дверь, услышал, как та не выдержала, открылась, как жалобно звякнула цепочка, из последних сил удерживающая такой сильный напор. Затолкнув Клемана в спальню, я расслышал его вопрос, брошенный в пустоту: «Господи Боже, да что же такое происходит-то?» и захлопнул у него перед носом дверь.

Конечно же, спальня была далеко не подходящим местом для укрытия, но не мог же я спрятать их в шкаф, в ванную или на балкон, которого у меня к тому же еще и не было. Подумай я спокойно, обязательно бы посмеялся над этой идеей, но у меня не было времени и почти не оставалось нервов, чтобы логически рассуждать об убежищем. Я действовал интуитивно, просто на автомате. Во мне сработал животный инстинкт – сохранить дорогое, защитить любимых, и я готов был сражаться на смерть, но закрыть своей спиной заветный вход в спальню.

Нехотя, через силу, я открыл отчиму дверь и пустил внутрь. Быстрыми шагами он зашел в квартиру и остановится посередине, в гостиной, встал грязными ботинками на еще с утра вычищенный ковер. Обогнув комнату по периметру взглядом, повернулся ко мне и надменно посмотрел сверху вниз, сказал высоким, громким голосом:

- Так вот в какой дыре ты его держишь? Думаешь, такая жизнь ему нравится больше? Здесь же и развернуться негде! Куда ты его дел?

- Его здесь нет.

- Ха! Да конечно нет. А чего же ты тогда бегал прятать? Что я, по-твоему, совсем мудак? Или ты скажешь мне, что любишь собирать пазлы? – он указал мыском ботинка на полусобранную картинку с изображением Микки Мауса на полу, поднял на меня тяжелый, вопросительный взгляд.

Я растерялся тогда, не знал, что мне делать. Я стоял на краю пропасти, подгоняемые ветром в спину, готовый в любую секунду рухнуть вниз, все потерять, проиграть ему. Наверное, меня выдал взгляд, судорожно бегающий по двери в спальню – я очень боялся, что Рику услышит голос отца, что Клеман не справится с ним, выпустит его, и все будет кончено.

- Мальчишка там, да? – гаркнул отчим и сделал шаг в сторону спальни. Я мгновенно среагировал и поймал его за рукав, дернул на себя, развернул к себе лицом. И тут меня одолела паника, здравый смысл растерялся, и слова полетели сами, похожие на истерику, на крики приговоренного к казни человека, на мольбы женщины, на глазах которой расстреливают мужа, забирают ребенка… Я молил, кричал, срывающимся голосом; махал руками, пытался убедить, достучаться, донести слова!

- Зачем он нужен тебе? Ты ведь говорил, что хочешь избавиться от него, помнишь? Говорил, что сдал бы его в приют, если бы не деньги. Но ведь я оставил тебе счет в банке, тебе ведь ежемесячно перечисляют, да? Хочешь… я тоже буду перечислять? Раз в месяц – с зарплаты – сколько ты хочешь?

- Идиот! – он прокричал мне в лицо, схватил за грудки. – Я не собираюсь его продавать!

- Он нужен мне, - я выкрутился, освободился. – А тебе – нет. Он же обуза для тебя, подумай! А я нашел ему школу… Я одеваю его, кормлю и не прошу с тебя ничего взамен. Просто оставь нас и все.

-  Хм, ты слишком наивный, если думаешь, что он не уйдет от тебя, когда узнает, кто ты. Когда узнает, что ты не сказочный волшебник, появившийся из ниоткуда, пришедший, чтобы спасти его из лап ужасного меня. Когда узнает, что ты не любишь его так, как кричишь об этом! Ты всего лишь его брат.

- Он не узнает этого. Откуда ему знать?

- Ты не рассматриваешь вариант, что я ему расскажу?

По телу пробежала дрожь.

- Ты? Нет, ты не расскажешь… тебе это не выгодно.

- Почему же?

- Потому что тогда он увидит, как ты относишься ко мне - своему сыну, и поймет, что его будет ждать такая же участь. Он ни за что не придет к тебе тогда.

- Ты не учел одного: ты не мой сын в отличие от него.

- Он тоже не твой сын. Он - мой.

От этих слов его лицо исказилось: уголки губ опустились вниз, брови сошлись на переносице, ноздри раздулись, а зрачки сделались совсем маленькими. Он весь потемнел, задрожал, бросился на меня диким тигром.

- Ах ты, сукин сын! – удар в челюсть. Такой, что меня отбросило в сторону, голова улетела, и я начал пятиться назад, размахивать руками, еле удерживая равновесие. – Я подам на тебя в суд! Мы будем судиться с тобой, и тебя посадят за то, что ты прячешь его от меня! Ты ему никто, понял? Никто! – он быстро развернулся и пошел в сторону спальни, протянул вперед руку, чтобы ухватиться за ручку, но я, переполняемый какой-то неведомой мне силой, бросился ему на спину, завалил на пол. Но он почти тут же выкрутился, подмял меня под себя, надавил руками на грудь. Стало тяжело дышать. Я бил его ногами, толкал, брыкался - пытался скинуть с себя. И мы покатились по полу, кряхтя и сопя, не заботясь ни о том, как выглядим со стороны, ни о том, что вокруг творится. Каждый из нас просто старался оказаться сверху, прижать другого к полу. Его двести с лишним фунтов ненависти простив моих ста пятидесяти – отчаяния и стальной решимости.

Послышался звон разбивающегося стекла – завалилась на пол наша елка, рассыпались стеклянные шары, заблестели на полу разноцветными осколками.

Он рычал. Краснел и пытался сбросить меня с себя. Я рычал. И держал его мертвой хваткой, давил коленом на его грудь, держался, как клещ.

Громко хлопнула о стену резко распахнутая дверь спальни. Мы повернулись на звук – замерли – синхронно. На пороге стоял Рику, позади него – белый, как мел, Клеман. Воспользовавшись моей растерянностью, отчим моментально спихнул меня с себя, перевернулся, навалился сверху и с силой, резким грубым движением, со стуком впечатал мой затылок в пол.

Стены поплыли кругом, комната начала заваливаться куда-то в сторону. Я понял, что отключаюсь. На грани уплывающего от меня сознания, сквозь шум загудевшей в ушах крови, я услышал отчаянное и растерянное:

- Папа!..

Когда я пришел в себя, не сразу понял, где нахожусь. Сперва я увидел потолок, потом его затмила расплывающаяся физиономия Клемана. Из меня вырвался стон – кровь прилила к затылку, и он отозвался жгучей болью. Пытаясь сфокусировать взгляд, я приподнялся на локтях, Клеман помог мне.  Почувствовал неприятное тепло над верхней губой, дотронулся до впадинки и посмотрел на пальцы – они были в крови. У меня вообще слабые сосуды, кровь может пойти ни с того ни с сего, а тут еще и головой приложился. Клеман попытался вернуть меня обратно в лежачее положение, задрать мне голову, но я отпихнул его, сказал, что со мной все в порядке, заткнул нос рукавом. Не до этого мне тогда было. Повернув голову, наткнулся взглядом на отчима, сидящего на полу в нескольких шагах от меня, прижимающего к груди моего Рику…

Сердце сжалось в маленький комок и тихо заскулило, заныло, заплакало и принялось гонять по телу вместо крови – боль. Оно перестало биться, оно заледенело, оно замерло, оно умерло… Отказали легкие – я не смог дышать, дыхание перехватило, в горле встал ком. Отказали конечности – я больше не чувствовал их, они онемели, остались валяться на полу безжизненными веревками. Отказал слух – я не слышал ничего, ни звуков с улицы, ни слов Клемана, ничего кроме горячего шепота, что посылал после долгой разлуки отец – сыну. Отказало зрение. Я не видел ни погрома, устроенного в квартире, ни собственных перемазанных кровью рук, ни бледность лица моего друга, видел только моего Рику, прижимающемуся к моему… своему… настоящему отцу. Которого помнил. Которого простил. Которого любил, несмотря ни на что.

… так просто. А я оказался всего лишь иллюзией, заменой, недостаточно качественной, недостаточно правдивой, искусственной. И как бы я не любил его, что бы для него ни делал, на какие бы жертвы ни шел – я никогда, никогда не смогу сравниться с человеком, которого связывает с ним кровь, родственная, фамильная.

Я почувствовал руку Клемана на плече и одернулся – в самом деле, ни к чему мне было показывать свои слабости. Молчание в комнате нарушил хриплых, нетерпеливый голос.

- Рику! Прости меня, простишь?

Отчим отстранил мальчика от себя, поднял голову, и я увидел в его глазах слезы. Настоящие, искренние… что еще нужно?

- Поехали домой? Я купил тебе большой самолет, самый большой, какой только был, его можно будет пускать в небо. Ты ведь любишь самолеты, да?

- Нет, с них можно упасть и разбиться…

- Ну, тогда... купим машину? Я видел целый отдел коллекционных красивых старых автомобилей! Хочешь?

Рику пожал плечами в ответ.

- Ну а чего хочешь? Скажи мне, мы сегодня же поедем и купим.

- Я хочу корабль…

- Значит – корабль. Ну, поедем домой? Иди, собирайся, - он слегка подтолкнул мальчика в спину. И Рику, со свойственным ему послушанием, развернулся и отправился в спальню, чтобы собрать вещи, но наткнулся на мой внимательный взгляд, замер.

- А Мирей… поедет с нами? – он обернулся к отцу и получил в ответ холодное и короткое, мне даже показалось – с нотками ненависти:

- Нет, Рику, он останется здесь.

И два больших, черных, как спелые маслины, глаза, приковали меня к полу. Въелись в самую душу, глубоко-глубоко. Сканировали. Где-то там, за гранью понимания, пробрались в меня и копались внутри, искали что-то, пытались нащупать правду. Что ты хочешь знать, Рику? Я не держал от тебя секретов, я говорил правду. Ты знаешь, как сильно я…

- В чем дело, почему ты не идешь? – отчим начинал нервничать, это было хорошо заметно в его быстро скачущих то на меня, то на Рику, глазах.

- Но я… хочу, чтобы Мирей поехал с нами…

- Нет, так не получится. Мы с ним не совместимы, либо я, либо он. Пошли!

 Но они не оторвались от меня. Глаза, переполненные мудростью, переполненные знанием… глаза человека, прожившего долгую, сложную жизнь, знающего меня – наизусть. Кто ты? Что ты хочешь от меня? Я не могу сделать ничего, я бессилен в этой ситуации… В какой-то момент мне даже сделалось не по себе, настолько внимательно он смотрел.

- Малыш, иди, собирайся – тебя ждет отец.

Мне бы хотелось попрощаться с ним по-другому. Мне бы хотелось остаться с ним наедине и прижать к себе изо всех сил – последний раз. Так, чтобы мы стали одним целым, чтобы его частички стали моими и остались со мной навсегда… Мне бы хотелось сказать ему то, что я говорил уже не раз, но чему всегда будет мало слов, и совсем не будет объяснений… Но в этой комнате помимо нас были еще две пары глаз, и эта затянувшаяся тишина, которую я хотел бы продлить вечно – нажать на паузу и не отпускать – стала давить на атмосферу.

Уходи. Уходи как можно быстрее, не терзай рану, не тереби её, отпусти.

- Ну же, малыш! Не заставляй всех ждать!

Наверное, это прозвучало слишком резко…  Рику вздрогнул, сморгнул и убежал в комнату. И, когда за ним захлопнулась дверь, мир вокруг стал оживать. Вернулись цвета и звуки, вернулась динамика движений. Я поднялся на ноги и обвел комнату взглядом – в углу валялась упавшая на пол елка, утонувшая в разбитом стекле игрушек; на ковре рассыпалась мозаика с Микки Маусом; диван был сдвинут с места – видимо, во время драки не заметили, как врезались в него. Я поставил елку на место, подошел к раковине на кухне, смочил полотенце холодной водой и приложил к разбитому носу.

Мне не хотелось поворачиваться, мне не хотелось что-либо говорить, комментировать. Мне просто хотелось, чтобы все они наконец-то ушли, оставили меня одного, на этот раз – по-настоящему одного. Чтобы я смог вспомнить этот приторно-сладкий, тошнотворно-горький, кисло-соленый вкус одиночества, что мне так удачно удалось позабыть. В какой-то момент мне показалось, что прошедшие пол года были просто моим сном, выдумкой. Что не было на самом деле никакого Рику, и ничего остального тоже не было. Я боялся моргать – потому что если бы я закрыл глаза, в следующую минуту все могло бы рассыпаться и исчезнуть. Я был бы один в пустой квартире. Я боялся этого – я этого хотел. Созерцая узор сетки на сливном отверстии в раковине, я думал о том, что недостоин держать возле сердца такого замечательного ребенка. Наверное, я слишком грешен, наверное, небеса отомстили мне за что-то, наказали меня за мою ошибку. Как я смогу жить теперь? Как смогу привыкнуть к тому, что, просыпаясь по утрам, буду один в комнате, в квартире… в целом мире…

Резко – в меня врезалась боль, со всего размаху впечаталась в мои ноги, обвила тугим кольцом вокруг бедер. От этой боли исходило тепло, и пахла она сладкой ватой – я узнал её. Сердце взорвалось в тот момент. Прошло реанимацию – разряд! – застучало вновь, быстро-быстро. Я обернулся, присел на корточки, оказался теперь одного роста с Рику, незаметно подбежавшим сзади. Боже, никогда в жизни, никогда я не видел столько страха, печали, столько слез в детских глазах. Они блестели, переполненные влагой, и, когда он смаргивал – пускали крупные капли слез по щекам. Он поджимал губки, стараясь не плакать, успокоиться, но не мог, и от этого маленький подбородок вздрагивал мелкой дрожью.

И в этих слезах было все то, что мне нужно было знать. И не надо было говорить ничего – все и так было ясно.

Я запустил руку в мягкие пряди волос, притянул мальчика к себе, и он ответил таким сильным объятием, что мне сделалось больно; обнял так, что его частички смешались с моими – теперь уже навсегда.

- Я не хочу уезжать без тебя, - сказал он шепотом, мне на ухо, поэтому никто кроме меня не мог это услышать. Да мне и не нужно было: эта простая фраза, но такая заветная, вернула меня к жизни, подарила мне сил и решимости. Подхватив Рику на руки, я развернулся к нашим невольным зрителям, несомненно, драматичной сцены. Клеман пребывал в шоке, не знал, как на что реагировать, ожидал каких-то действий. Отчим покраснел, на его лице появились все признаки ярости, он сжал кулаки, и я заметил, как затряслись его большие, мясистые пальцы.  

- Что это значит? – глухо прохрипел он, прожигая меня взглядом покрасневших глаз. – Рику, ты собрался? Пошли домой! Ну, чего смотришь? Я к тебе обращаюсь, давай, шевелись!

Мальчик сильнее прижался к моей шее.

- Он никуда не поедет, - ответил я за него. – Ты же видишь, он сделал свой выбор.

- Мне плевать на его выбор, он еще ничего не понимает.

- Он все прекрасно понимает…

- Слушай, умник, я последний раз тебе говорю, - он поднял руку, принялся угрожающе тыкать в меня пальцем, - если ты не отдашь мне сына, не думай, что сможешь до конца лет своих ходить с целыми конечностями. Я заберу его силой. Не сейчас, конечно, но когда-нибудь я…

Тут он замолк, вывернутый подключившимся к происходящему Клеманом, наконец-то отошедшим от оцепенения. Приложив все свои немалые знания в технике рукопашного боя, мой друг мастерски перекрутил руку отчима, прижал ее к лопаткам, заставив его выгнуться в спине. Глаза Клемана бешено блестели, как блестели давно, когда мы бились с бейсболистами в сыром переулке – ни капли страха, ни капли сомнения, сумасшедшая решимость и дикость. Он заговорил чистым, уверенным голосом:

- Мистер как-вас-там не знаю, позвольте мне прекратить поток ваших пламенных речей… - отчим попытался выкрутиться, но Клеман сделал что-то с его рукой, так что тот только приглушенно пискнул и замер. – Скажите, Вы совсем идиот? Вы ведь только что угрожали жизни моего друга, а до этого кричали, что пойдете в суд. Да кто Вас слушать там будет, Вы ведь больной! Что Вы думаете, я не смогу дать показания? Я не расскажу о том, что Вы тут устроили? Да и потом, с Вашей-то историей прошлого – я не совсем в курсе, Мирей мало рассказывал, - Вы думаете, Вы сможете выиграть это дело?

- Заткнись… крысеныш… ты ничего не знаешь.

- Зато я знаю, - подключился я. – И смогу вспомнить и рассказать заседателям события той ночи, когда ты вдрызг пьяный устроил обстрел книгами. И не поленюсь достать медицинскую карту, в которой все синяки и все царапины зафиксированы, - тут меня понесло, я начал говорить, как заведенный. – А что насчет веса? Ты ведь его не кормил, да? У него же кости были видны, когда я его впервые увидел. А успеваемость? Кто одобрит твое попечительство, если после смерти Лоры он скатился по всем предметам, если ты не занимался с ним? Это ведь не потому, что он глупый – он очень умный мальчишка, он отлично занимается со мной! А как насчет него самого? Сколько еще он знает того, чего не знаю я? Что еще ты вытворял с ним, что он сможет рассказать суду? Не боишься? – тут уже я кричал, сверлил его взглядом и тыкал пальцем, подтверждая каждый свой аргумент.

А он молчал, переваривая то, что я ему говорил.

- Вдобавок ко всему, у меня есть стабильная работа и хорошие отношения с учителями в его школе. Как думаешь, кого из нас выберет соцслужба?

А он молчал... Молчал, чувствуя, что я прав, что кроме биологической связи у него нет ничего. Клеман резко отпустил его, подтолкнул к двери.

- Убирайся отсюда и больше никогда не приходи.

Я поставил Рику на пол и подошел к Клеману, встал рядом, закрывая спиной квартиру.

- Если не хочешь угодить за решетку, оставь нас в покое. Я не буду доносить на тебя и оставлю тебе счет в банке. А теперь уходи.

Он тяжело дышал, сопел, смотрел то на меня, то на Клемана, а потом от души плюнул нам под ноги и быстрыми шагами удалился в сторону лестницы. 

Все замерло внутри. Победа?

Я медленно повернулся к Клеману – он тоже завелся не на шутку, у него глаза блестели, и грудь часто поднималась. Когда он посмотрел на меня, я увидел, что он так же, как и я, не может поверить в то, что все закончилось, что он на самом деле поджал хвост и трусливо сбежал. Потом на его лице зародились первые следы улыбки, а потом он тряхнул головой и засмеялся, а я засмеялся вместе с ним, долгим, заливистым смехом, сотрясаясь в плечах и пуская слезы. Тело била дрожь, и я никак не мог остановиться. Повернулся, поймал взглядом стоящего в стороне Рику, подбежал к нему, схватил на руки и начал кружить. Хохотал и нес всякую чепуху о том, что он ушел, ушел, оставил нас наконец, и не вернется никогда, потому что он трус, и если он вернется, мы сами ему все переломаем. А Рику улыбался легкой улыбкой, немного печальной, но это ведь ничего – я понимал, что он любил отца, но ведь я любил его сильнее, он знал об этом! И со мной ему было бы лучше, так что уже на следующий день все вернется, как было, только станет еще лучше, потому что больше нам нечего будет бояться. Тем более, завтра – Рождество. А за ним – Новое Столетие и Новое Тысячелетие.

[295x400]