Дмитрий Быков

Европа пыжится, зараза, нам продавать мешая газ.
Но у Европы нету газа — он сконцентрирован у нас!
Он вызревает в зыбкой топи, где свет потух, а люд протух: его не может быть в Европе, поскольку это русский дух.

Он вроде местного спецназа, и вы задумайтесь сперва: когда у вас не будет газа, вы перейдете на дрова.
Тогда вам станет очевидна несправедливость ваших слов, вам станет больно и обидно, к тому ж у вас ведь нет и дров!

Вы все там дружите домами, бабла полно, но дров-то нет, — а мы их столько наломали, что можно греться двести лет.
Об этом вам не ради фразы сказал правительства глава:
у вас там дух — у нас тут газы, у вас права — у нас дрова. Мы, может, звери перед вами и все живем не по уму,
но до сих пор топить правами не удавалось никому.

Дрожи, голодный и раздетый Европы Западной жилец.
Раз нету дров — топи газетой… Но нет и прессы, наконец,
за чечевичную похлебку твердящей наглое вранье,
такой, чтоб захотелось в топку швырнуть немедленно ее.

Приятно русскую газету швырнуть в печной уютный ад.
У вас подобной прессы нету — и разве ваши так горят?!
А наши так наглы и робки, в них так цветет белиберда,
что иногда без всякой топки они сгорают со стыда.

И хоть ума у вас палата, он не поможет в этот раз —
похоже, топливо, ребята, вам брать опять-таки у нас.
Нам не обидно, мы привыкли, что нет почтения ни в ком…
Но если нет газет — то фиг ли: иные топят кизяком.

Простите, что такая проза нам служит пищей для ума:
кизяк — особый вид навоза, кирпич сушеного дерьма.
По воле праведного Бога, что нас хранит на этот раз,
у нас его настолько много, что отдыхает даже газ.

Оно растет, оно не тает, оно буквально застит свет —
у вас самих его хватает, но столько не было и нет. Универсальная приправа, национальная черта —
оно налево и направо, на всякий вкус, на все сорта,
и в нашем рвении холопьем, под стоны местных Диотим,
мы всех натопим, всех затопим в два счета, если захотим.

Что ж, недалек конец рассказа. Распорядился ход планет, что там, в Европе, нету газа, и нету дров, и прессы нет — такой, которая бы в топку просилась русским языком, —
и наконец ее, холопку, Господь обидел кизяком.

Ей-ей, пора бежать оттуда. Ее, с мошной ее пустой,
спасла бы только диктатура — но ведь, похоже, нет и той. Она дивила всю планету, но, проиграв, пошла на дно:
ее в Европе больше нету, зато у нас ее полно.

Сегодня, в двадцать первом веке, мечте фантастов голубой, у нас диктатор в каждом ЖЭКе и в поликлинике любой; накачан бешеным откатом, безмерной властью облечен, —
у нас в любом сидит диктатор, не понимающий ни в чем,
и каждый дурень — спору нету, все дурни грамотны уже, — готов немедля сжить со свету другого дурня из ЖЖ.

Народ у нас довольно хмурый, ему ли злобу побороть?
Мы все набиты диктатурой, она буквально наша плоть;
наш опыт ничему не учит, а если учит, то не нас;
нас диктатура так же пучит, как нашу землю пучит газ;
на корежит наши лица и отравляет мирный труд,
и мы готовы поделиться — но почему-то не берут.

Когда б пришла такая фаза, что мир и вправду был готов забрать у нас избыток газа, а вслед за ним избыток дров,
и государственную прессу, что понимает все сама,
и вслед за ней, для интересу, избыток местного дерьма,
и диктатуру, что под старость преобразилась в рококо, —
не знаю, с чем бы мы остались. Но как вздохнули бы легко!