До последнего держал себя в руках. Но "толстая кишка тонка" и, посему, рухнул в теплые объятия, солнечно-мягкие, бритвенно-острые, удушливые, подобно восточным ароматам. Осень уже щекотит кожу, ею еще не пахнет, но во всём ее привкус, предчувствие на корне языка. И в запахе цветущей воды, гниющих водорослей на берегу залива, соль на обветренных губах и на подбородке, когда холодная тёмно-синяя вода хлестала в уши. Мягкие лапы одиночества вопьются когтями, окропят алым плоть. Чёрные волосы с кофейным отливом волнами на загорелые плечи, кусал губы до изнеможения пьяный обманчивой радостью и глазами талого льда. Чужой рот влажно манил... Холодные ветры треплют волосы на затылке, пока лицом в землю втягиваешь воровато и жадно запах земли, полыни, уходящего лета. Брошенное тело на уступе, обронил кто-то, пока искал в собственном хаосе остатки гармонии. Жаль обронил не в море, мазками наложенное на горизонт. И эта вечная путаница - то ли бесконечное небо, то ли просто фотообои такие на стене в маленькой комнате без окон, четыре стены и цианово-белая солнечная лампа. На зубах скрепит песок, ракушечник, в крошево все желания, мечты, надежды. Еще один пустой отрезок времени, который не запомнится. Сартровская "Тошнота" под подушкой, забитая пепельница, гвоздь вбитый в центре стены, по оси ближе все же к потолку, но ничем, ни кем не увенчанный, а от того бессмысленный. 

Но если падать - то спиною вниз.