приклеил к ее мёртвым векам стразы клеем для искусственных ногтей. накапал еще на губы, обсыпал блёстками, стряхнул. Не липли к холодной сухой коже, почти не липли. Неоновыми лампами вместо лестницы возвысил свои тени до потолка. Забеспокоился, не склеил ли случайно ее рот, спустился вниз. Споткнулся о ледяной воздух над полом, о металлические предметы , разбросанные, заляпанные. О тикание часов. И не узнал звук стрелки, пока не сморгнул целую вечность... А Она... Нет, губы не склеил. С усилием полумёртвой воли проник в неподатливый, суховатый рот, где встретил твердеющий язык скупыми прикосновениями случайных знакомцев в обесточенном вагоне метро...
Нет. Запахи разложения даже в этом холоде скоро настигнут меня. Я сходил за удушливыми лилиями, выстлал ими пол. Неприветливый, нерпы в стразах ее глаз плескались с неоновыми всполохами, судорогами лампы, урчанием электричества. И я не мог перестать думать о море, от него подниматься к закату, от заката лететь с чайками по гаснущей линии синего. Она плакала, беззвучно, дегидратированно, скупо роняя призраки слез на кафель. А я не мог отделаться от растущей как эпидемия тоски. Зловещий клекот в ушах, зловещий ком к горлу, куда мне рухнуть, чтобы спрятаться в отблесках стразов и блесток, ее ключицы, груди, рёбра. Я скатывался сознанием по изгибам, словно кочевник плывёт по песчаным белеющим дюнам, и так же не знал, куда в итоге приду, хотя цель представлял себе точно.
я лёг рядом, вдохнул ядовитых лилий, вдохнул хлора. Закашлялся, утонул в ее волосах намокшими щеками. За окном лил дождь. я слушал, но ничего не слышал. И потому хотел уже было заплакать, но блестки на ее темных губах подрагивали переливчатыми стеклянными звуками далёких звёзд, и я рухнул в чернеющее над линией воды небо, уносясь всё глубже на самое космическое дно. Сжимал дрожащими пальцами ее жесткое плече, льнул, жался, тосковал. Но было холодно и тихо среди мерцающих звёзд, то ли потому, что они, как и она уже умерли к нынешнему моменту моего бытия, то ли потому, что хлор жрал меня с каждым вздохом. А может и потому, что остывающая кровь красила красным пол, покидая взрезанные вены на моих лодыжках.
и я все боялся, что даже за пределами разума, за пределами условностей - она не посмотрит на меня так же, как смотрела на него. Но обнимать ее, быть максимально рядом, делить с ней тускнеющее своё тепло... о большем мне уже никогда не мечтать...
