Кровь капала луной. Океан слов низвергали потрескавшиеся губы.

Звуки переливались под светом звезд, перебирали паучьи струны длинные, узловатые пальцы.

И один мир начинал дышать, когда другой уже таял предрассветными сумерками на бледных щеках.

 

Она вырвала кисти и подожгла их зажигалкой. Зашипели, заплавились, слёзы мерцали театральными стразами. Хрупкие плечи вздрагивали птичьими костями. Тонкие палочки остались в её пальцах. Пальцы, не унизанные кольцами. лишенные лака, кажутся такими чистыми, сигна невинности. Глоток воды прорывает плотину. Сердце инкрустированное рубинами и кораллами... Сжимать бы его в руках, не давать остыть. Позвоночник изогнут, будто у ящерицы. Золотое напыление на нем осталось от солнечных лучей прошлого года.

 

Чайки не отражаемые океаном желаний. Кричат, рвутся в самый студень соленого ветра. Они слышали твоё имя тысячи раз с опаленных желаниями губ. Уносили твоё имя на кончиках пера, теряли на закате. В той ало-золотой воде, что истекает вечер за вечером из трупа солнца. И там, твоё имя падало в бирюзу, сверкало на чешуе рыб, путалось в водорослях и щупальцах, растворялось среди песчинок... Пока чайки снова не забирали его. 

 

Кровь капала луной с кончиков пальцев, сорвавшись до того изо рта, глубже, чем с языка, с самых недр калеченных чувств. Губы дрожали. Звезды запутались в звуках своими остовами. А струны лопались от напряжения в коверканой голове. А рассвет разъедал насквозь, прожигая былые реальности возрожденным солнцем. 

 

Она опустила ладонь на уставшую грудную клетку и ощутила утихающие барабаны.