<в рассказе используются персонажи одной фентезийно-магической книжки, так что если вам покажется, что герои используют магию и живут в придуманном мире, знайте - вам не кажется>


О странных сексуальных предпочтениях Вольхи я узнал примерно месяц назад. В тот день она вытянула меня на прогулку в город, сказав, что хочет купить кое-что на рынке. Среди главных причин, по-моему, была возможность целых полчаса лететь в обнимку и потом вместе гулять по городу; впрочем, и я имел эти же причины среди главных.

До рынка добрались около одиннадцати утра. По местным меркам довольно поздно. Ряды, в которых торговали съестным (овощами, фруктами, мясом, сладостями) были уже наполовину пусты, но нужные нам продавцы еще не расходились.

Через некоторое время все покупки были сделаны. Держась за руки и болтая о чем-то, мы не спеша двинулись к выходу. Людей было много, но продираться сквозь толпу нам не приходилось.

Вдруг откуда-то сбоку выскочил невысокий, худой, юркий парнишка (на вид – безусый Вольхин ровесник) и попытался в меня врезаться… но именно попытался, потому что толком столкнуться со мной невозможно. Защитное поле плавно затормозило наглеца, и он замер, уткнувшись мне в живот рукой с зажатым в ней моим кошельком.

Я вздрогнул и замолчал (кажется, в этот момент мы обсуждали недостатки общества консюмеризма). Преступник дернулся, пытаясь бежать, и среагировал быстро, но ему пришлось действовать сознательно, а мной управляли тщательно отработанные рефлексы, поэтому ему удалось только то, что позволил я: отступить на шаг, и немного отодвинуть руку с кошельком. Ни бросить, уличающие в преступлении, и, ставшие теперь опасными, деньги, ни развернуться, чтоб бежать, не получилось. Вольха хмуро смотрела то на ставшее белым от ужаса лицо, то на окаменевшую руку.

Я протянул ладонь и стал сверлить оппонента осуждающим взглядом.

Долго ждать не пришлось:

– Вы уронили, – голос его дал петуха.

Мешочек с характерным звоном возвратился к хозяину. Пальцы вора крупно дрожали.

Я спросил: – Вольха, что бывает за воровство?

Все так же хмуро она сообщила: – Руку отрубают.

Потом приблизилась, встала на цыпочки и прошептала:

– Мастер, пожалуйста, не отдавай его страже.

Я кивнул, и мы, как ни в чем не бывало, пошли дальше. Втроем. Преступник попытался сопротивляться, но быстро понял, что это бесполезно.

– Что ты с ним сделаешь? – спросила Вольха, видимо, пожалев, побледневшего от страха неизвестности, парня.

– Выпорю, – ответил.

Затем повернулся и увидел, что и лицо, и шея, и уши спутницы залиты краской.

– Как выпорешь? – задала она глупый вопрос.

– Сниму штаны и всыплю негодяю по первое число! – кровожадно заявил я.

Дальше шли молча. Парень немного успокоился, крайняя бледность сменилась обычным страхом, и я заметил, что он бросает заинтересованные взгляды на Вольху, когда та не смотрит. Впрочем, девушка тоже посматривала на парня исподтишка, но еще более скрытно, и всякий раз заливалась краской.

Безусый мальчишка действительно был недурен собой: приятно сложен, примерно одного с Вольхой роста, черные волосы коротко стрижены, лицо узко и смугло. Но укола ревности я не ощутил. Это даже показалось странным, но что-то подсказывало мне, что Вольхино любопытство совсем иного рода, и поводов для ревности нет.

Улицы сменяли одна другую. Миновали ворота. Когда городскую стену скрыли деревья я обратился к карманнику:

– Ну что, молодой человек, вам есть, что сказать в свое оправдание?

Он лишь покачал головой в ответ.

– Вольха, найди мне, пожалуйста, хорошую гибкую розгу, – Сказал, и, когда принесла, сделал паузу, давая ей возможность уйти, но девушка осталась.

Вновь парню: – Готовьтесь.

Не знаю, понял ли он мое предложение самому выбирать, снимать ли рубаху, или штаны, но, поискав что-то глазами, выбрал место, лег, и оголил попу.

Я попросил: – Постарайтесь терпеть, молча, мне очень неприятно вас мучить, – и нанес первый удар.

На белых ягодицах появился быстро краснеющий след. Я продолжал ритмично стегать, прикладываясь каждые две-три секунды.

Воришка собирался, молча вытерпеть все, что приготовила ему судьба, и я был ему очень благодарен: отпадала необходимость как-то сложно определять меру наказания.

После пяти нанесенных в полную силу ударов, он начал после каждого удара стонать. После десяти, кричал и плакал. После пятнадцати я решил заканчивать, потому что парень рыдал навзрыд, сквозь всхлипы просил прощения,
пытался увернуться или закрыться руками. Придерживая кисти, таз и бедра полем, чтоб наказанию ничего не мешало, я хлестнул еще пять раз и отбросил, ставшую больше ненужной, розгу. Попа пострадавшего была сплошь во вздувшихся рубцах, но крови заметно не было.

Я повернулся к Вольхе, которая все это время стояла справа и позади, и тут, впервые, мелькнула догадка, оказавшаяся, впоследствии верной. Девушка неподвижно смотрела на выпоротого, глубоко и часто дышала, и даже рот ее был приоткрыт от внимания. Мы оставили место наказания (ладонь была мокрой от пота), а когда приметный куст скрылся из виду, – взлетели.

В полете окружающие красоты больше Вольху не интересовали. Она думала о чем-то своем. Я не мешал.

***

Дома об инциденте не вспоминали.

После обеда я сидел на диване в гостиной с какими-то распечатками, когда она вошла в комнату виновато и робко, с низко опущенной головой. Вид жены был так несчастен, что мое сердце сжалось, и я решил, что бы то ни было, не сердиться. Спросил со вздохом, сочувственно:

– Ну? что опять натворила?

Откровенно говоря, никаких по-настоящему серьезных проблем мне Вольха не доставляла. Она часто проказничала, что-нибудь разбивала, с кем-нибудь дралась, убегала надолго, заставляла волноваться. В наказание, я становился холоден и сдержанно-вежлив с ней, и, если чувствовала за собой вину, не позже чем через час, провинившаяся приходила просить прощения.

Сейчас девочка остановилась рядом с диваном, покраснела, и с трудом заставила себя смотреть мне в глаза:

– Мастер, помнишь, я в прошлый понедельник заставила тебя волноваться, придя домой под утро?

– Да, – подтвердил я, не понимая еще, чего вдруг она вспомнила свое последнее серьезное прегрешение, которое, вроде бы, осталось позади.

– Ты выпорешь меня за это? – выговорила она хриплым, срывающимся голосом.

– А ты считаешь, что заслужила?

Она лишь кивнула головой.

– Заслужила? – повторил я.

– Да, – произнесла вслух.

– Что «да»?

– Я заслужила порку.

– Хорошо, – после паузы согласился я, – Через час приду в твою комнату. На тебе должно быть надето платье… м-м-м… то, белое, на бретельках, с юбкой до колена, помнишь?

Она кивнула.

– И простые белые трусики. Все.

– Ясно, – согласилась Вольха, но осталась стоять в нерешительности.

Через секунду: – Ты ведь извинил меня, и не будешь сечь слишком сильно? – попросила совсем жалобно, и мне вспомнилась исхлестанная попа давешнего воришки.

– За тот проступок ты уже отчасти понесла наказание (я тогда целый день с ней не разговаривал) и сечь тебя розгой не стану, – только отшлепаю.

Она ушла. А я остался сидеть. Распечатка меня больше не интересовала.



Через час я постучал в ее дверь.

– Войдите!

Вошел: – Ты готова?

– Да.

– К чему?

– Я должна быть наказана.

– Не тяни, дорогая. Как? За что? Что ты как ребенок!? Из тебя что, надо ответы вытягивать?

Вольха стояла рядом с кроватью, опустив голову, и не знала, куда деть руки.

– Я должна быть отшлепана за то, что не предупредила тебя, куда и насколько ухожу и заставила волноваться.

– Отшлепана по голой попе, – уточнил я.

– Отшлепана по голой попе, – подтвердила она.

– И сколько же шлепков ты заслужила?

– Десять? – робко спросила девушка.

– Ну, уж нет, дорогуша! Ты видимо слишком легкомысленно относишься к своим поступкам, если думаешь, что за то, что ты тогда устроила, можешь отделаться всего десятью шлепками. Я думал хватит двух десятков, но теперь дам три.

Вольхины щечки, бывшие совсем красными, покраснели, казалось, еще сильней, глаза смотрели в пол, будто пытаясь там что-то найти. Я сел на кровать. Она осталась стоять у шкафа.

Как и было велено, красавица была в одета в белое с голубым узором простое летнее платье до колен. В отсутствие бюстгальтера ее напряженные сосочки отчетливо выпирали тонкую ткань; изящные, длинные, стройные ноги так и хотелось целовать и гладить.

Повинуясь жесту, любимая фея подошла и устроилась животом у меня на коленях (я направил ее так, чтоб было проще снимать трусики). Подтолкнул бедро, предлагая немного раздвинуть ноги, затем положил ладонь на обнаженную голень, и начал нежно вести вверх, поднимая юбку, и гладя мягкую, нежную ногу. Показались ямочки, под коленями. Стали постепенно открываться ляжки, заставляя воображение дорисовывать ту точку, в которой они сойдутся. Наконец, когда это случилось, и стали видны белые трусики, рельефно облегающие половые губы, я не удержался и сильно прижал к ним ребро ладони, лаская жену сквозь ткань, отчего по ее телу прошла дрожь. Материал оказался горячий и мокрый. Зачем настал черед неповторимой, приводящей меня в исступление попки. Я провел по ней рукой, ясно ощущая щель между половинками, и юбка оказалась задрана до конца.

Взгляду открылась картина, любоваться которой не наскучит часами. Животом на моих коленях покорно лежит невысокая стройная, такая любимая, девушка, с каштановыми волосами, собранными сейчас в пучок и свисающими на бок. Под правой рукой прямая спина и обнаженные плечи, под левой – изящные ножки. Части соединены белым материалом трусиков, который таит немалые удовольствия сладострастия, а сегодня и немалую боль наказания, кое для кого.

Я зацепил трусики за край и потащил вниз, открывая взгляду то, прекраснее чего нет на свете.

Сначала стали видны золотистые – Вольха не стеснялась загорать обнаженной – ягодицы, такие округлые и аппетитные, что хотелось вернуться к ним и гладить, гладить… Я приподнял жену полем и положил все-таки на коленях так, чтобы попа оказалась прямо передо мной и стали видны набухшие и влажные от возбуждения половые губы.

Чтоб окончательно сбросить трусики, пришлось ненадолго свести ноги, но затем я предложил раздвинуть их еще немного шире. Надо было уже начинать, но нежные полушария ягодиц так притягивали мою руку, а розовый, покрытый светлыми волосиками бутон – взгляд, что я не удержался, и, чтоб скрыть паузу, стал придумывать правила, поглаживая то ягодицу, то бедро, как бы невзначай.

– Ты… должна сама считать, удары, – Заговорил медленно, растягивая слова, – Причем, не просто считать, а приглашать меня ударить в очередной раз. …Сначала ты считаешь, – потом я шлепаю. …Но, если я шлепну раньше, чем ты меня пригласишь, – удар не будет засчитан. Договорились?

– Начали!

Девушка разомлела от ласки, и первый удар пропустила. Я шлепнул так сильно, как мог и только затем она сказала: «Один».

– Сама понимаешь, этот удар не засчитан.

Отрезвленная болью, Вольха быстро исправила ошибку:

– Один.

Шлепок. Теперь уже по второй ягодице.

– Два, – сразу же попросила она.

– Три.

Первые удары оставляли на нежной коже четко очерченный след пятерни.

Теперь наказуемая попыталась отсрочить шлепок:

– Четыре, – произнесла чуть помедлив.

– Пять.

– Шесть.

На обе половинки уже пришлось по три полновесных удара и Вольхе становилось все труднее терпеть их. Она увеличила паузы еще сильнее. Я позволял. Видимо боль совсем не нравилась девушке, в отличие от необходимости подчиниться и полностью раствориться в воле любимого и лежать на его коленях без трусиков, попой кверху, представляя нескромному взгляду всю себя. Но наказание – есть наказание, и сачковать я не собирался, тем более, конкретно этой фее совсем не помешает привить немного степенности и дисциплины.

К двенадцатому удару паузы разрослись беспредельно. Видя, что я иду ей на встречу Вольха приглашала удары все реже и реже, дожидаясь, пока основная боль от предыдущего шлепка пройдет.

– Дорогая, – ехидно спросил я, – как на счет тринадцатого удара?

– Тринадцать.

Шлеп!

– Ох! – издала она первый звук.

Теперь я не стал дожидаться.

Шлеп!

Раздались всхлипы. Отшлепанная фея заплакала.

– Четырнадцать.

Шлеп!

– О-ох! Пятнадцать.

Больших пауз она не делала, но считала сквозь слезы и в нос.

– Шестнадцать.

Попа стала сплошь красной, как и ладонь, и, судя по тому, что ладонь очень чувствительно жгло, ягодицам было совсем не сладко. Фея ерзала от боли. Я сделал передышку. Опять появилась возможность просто гладить любимую попу.

– Мне кажется, милая, что кроме всего прочего, такие наказания позволят тебе стать более дисциплинированной и серьезной. Как ты думаешь?

Проказница промычала, что-то утвердительное.

– Тогда давай условимся, – предложил я, – за проступки подобные тому, что был в понедельник, в дальнейшем, я буду сечь розгой. Как ты уже поняла, даже быть отшлепанной – очень больно, а пять-десять хороших розог, уверяю, ты запомнишь надолго. Просто шлепать, и не так сильно, как сегодня, буду только за мелкие шалости. Договорились?

– Да, – вздохнула.

– Продолжим.

–Семнадцать, – тут же пригласила она.

– Восемнадцать.

Когда счет дошел до тридцати, Вольха ревела как ребенок, и возбуждение ее утихло. Я еще немного погладил попку, затем помог подняться. Слезы не прекращались. Я усадил жену на колени (поле удерживало тело на весу, и нашлепанную попу ничто не тревожило), нежно обнял, стал гладить по волосам и нежно шептать на ушко:

– Ну, тише, тише. Не плачь. Ну, подумаешь, напроказничала – получила по попе. Уже ведь все кончилось. Больше шлепать не буду… ну, не плачь.

Вольха доверчиво обняла меня, прижала щеку к плечу и наплакалась вдоволь, а я жалел ее и утешал. Но вот слезы кончились, отшлепанная красавица подняла заплаканное лицо, и стала целовать меня в шею и щеку. В ответ на это моя рука, поглаживавшая волосы и спину, и стала теребить грудь. Любимая задышала чаще, а затем немного отстранилась, скидывая бретельки и подставляя для ласк и второй, теперь обнаженный сосок.

Когда от груди я перешел к бедрам, просунув руку под платье, ее губы нашли мои, а ножки раздвинулись шире, в приглашении. Левая рука осталась без дела, и, чтоб ее занять, я сильнее приподнял Вольху над своими коленями (благо поле и так удерживало ее на весу), убрал из-под попы мешающую юбку, и вновь потянулся к божественным ягодицам.

Ах! Какое это удовольствие целовать мягкие Вольхины губки, при этом одной рукой гладя бедра и лобок, как бы невзначай касаясь половых губ, а другой рукой, лаская нашлепанную только что попу!

– Ну же, давай! – Вольха потянула мою руку, заставляя плотней заняться ее нежным лоном. Я сжалился, вспомнив какой возбужденной она уже была, когда я пришел, и ввел указательный палец в ее щелочку.

Фея застонала и уже через пару секунд выгнулась в оргазме, а я усилил движения, чтобы оргазм был сильнее.

– Еще!

Я стал массировать половые губы и клитор и второй оргазм наступил вскоре после первого, а когда кончился, Вольха посмотрела на меня игриво и заставила откинуться на кровать, положив руку мне на грудь. Сняла брюки и начала играть с перевозбужденным членом. Массировала его рукой, затем губами и язычком, целовала головку, и, наконец, позволила мне кончить.

Потом мы разделись полностью и я вошел в нее… и еще раз… в тот день было много еще чего… устали мы только к вечеру.

На ночь я остался в ее постели.

***

Утром попа совсем не болела – будто и не было ничего. Умывшись, я спустилась на кухню помогать тете Бэт готовить завтрак. Монотонно работая ножом – было велено почистить картошку, вспоминала вчерашнее.

Сначала было очень страшно и стыдно обращаться к Мастеру. Хоть он всегда понимал меня, хоть ни разу не заставлял жалеть, когда я делилась самими интимными секретами и желаниями… мое сердце сжималось, когда я представляла, как он поднимет на меня спокойный, всепрощающий взгляд и спросит: «И давно это у тебя, родная!?» Нет, так он, конечно, не мог сказать ни за что! Но было жутко воображать, как, в своей обычной манере все раскладывать по полочкам, он спросит: «зачем мне это надо», «доставляет ли мне удовольствие боль». Я решила, что при таком обороте просто сбегу.

Но Мастер – умница. Его умение понимать людей, умение находить с ними общий язык, говорить именно то, что собеседник поймет правильно, воистину безгранично. Он лишь несколько ударов сердца медлил с ответом, а затем повернул дело так, будто я целый месяц рассказывала ему о своих детских сексуальных фантазиях, объясняла во всех подробностях, чего хочу.

В комнате, когда пришлось повторить: «Я заслужила порку: десять шлепков по голой попе», – я немного обиделась. Это конечно очень возбуждающе – просить себя наказать, но мне показалось, что он все еще сомневается, хочу ли я этого,… а потом все перевернулось, потому что оказалось, что он всыплет мне не десять, а тридцать.

Когда снимал трусики, я чуть не кончила: стыд, страх, возбуждение, ожидание боли – меня охватило столько чувств, что когда он прикоснулся ко мне там, тело охватила судорога.

А шлепает он больно. Я даже не думала, что можно так больно шлепать! Но, зато, когда гладил… и потом, когда утешал…

Теперь за мелкие шалости все будет как вчера, и он даже обещал не бить так сильно. А за крупные… а за то, что было в понедельник меня и вправду выпороть мало. Но как-то так получается, что когда я вижу, как любимый волнуется, я его прекрасно понимаю, и чувствую себя ужасной стервой, но стоит ему оказаться далеко… и все! Поманит меня что-нибудь интересное, и я обо всем забываю, и договариваюсь со своей совестью, и убеждаю себя, что удастся вернуться вовремя, а если не удастся, то Мастер не будет волноваться, потому что я уже не раз поздно возвращалась... в общем, так мне и надо!

… а интересно… каково это, если розгой? Нет, нет! Теперь я буду внимательней и ни за что не допущу…

– Вольха! – раздалось возмущенное, – ты взялась картошку чистить? Так чисти, не спи!

После завтрака пришла Аля. Аля – это Алина, моя лучшая подруга. Мы отправились гулять и вскоре были в деревне, где встретили еще нескольких друзей: мою сверстницу Икару (сокращается до Ики или Иры) и Леся, он старше нас на два года, и вместе пошли купаться.

Затем у Леся обедали. Его отец завел разговор об охоте и, слово за слово, мы решили сходить к болоту, поохотиться на дичь.

Вообще-то, по уму, выходить надо ранним утром, потому что до того берега озера, который мы называем болотом, три часа ходьбы, и три назад. Мы собирались выйти в два пополудни, но Лесь заверил нас, что ранним утром стоит выходить, только если охотишься, всерьез собираясь кормиться охотой. А если идти как мы, для развлечения, то и двух часов охоты нам хватит с лихвой… надо ли говорить, что домой я приползла только под утро?

Дом спал. На кухне для меня был оставлен остывший ужин, но есть не хотелось. Когда стало понятно, что не только к ужину, но и к полуночи я домой не успеваю я очень нервничала. Было ужасно обидно не иметь возможности сдержать данное самой себе слово не волновать больше Мастера, и… честно говоря… очень страшно было ожидать наказания.

До обеда я его не видела… боялась. Но не выйти к столу было бы свинством, так что я пришла в столовую заранее, и заняла свое место. Обычно, если я провинюсь, Мастер холодно вежлив, но сегодня, спустившись, поздоровался, как ни в чем не бывало:

– Привет, малая! Вернулась?

– Ага, – я повеселела, видя, что на меня не сердятся и даже не обиделась на «малую».

– Где была? – спросил, наливая себе суп.

– Лесь водил нас с девчонками на охоту, – весело защебетала я, – представляешь…

Муж кивал, задавал вопросы и отпускал шутливые замечания, как ни в чем не бывало.

– Вот так и получилось, что дома я оказалась, когда небо уже начало светлеть, – закончила я, возвращаясь к виноватому тону.

– Любимый, прости пожалуйста! Ты, наверное, очень волновался?

– Волновался, – подтвердил он, – но «прости» – это все что ты хочешь сказать?

Сердце мое упало, и в животе появилась неприятная пустота. Над столом повисло молчание.

– Еще я хочу сказать, что заслужила наказание, – добавила тихо непослушными губами, – десять ударов розгой по голой попе.

Сначала хотела назначить себе пять, но, вспомнив, чем это кончилось вчера, передумала, тайно надеясь, что он сжалится и уменьшит наказание, но Мастер только кивнул.

– Иди ко мне, – пригласил ласково, отодвинулся от стола и протянул руки.

– Вольха, – усадив меня на колени и крепко обняв, обратился тихо и очень серьезно, – давай я тебе задам один вопрос, а ты хорошенько подумаешь и ответишь настолько честно, насколько ты меня любишь, хорошо?

Я немного испугалась: – Ты знаешь, я тебя люблю больше всего на свете, – ответила, – спрашивай.

– Ты ведь не специально заставила меня волноваться, чтобы попробовать розги?

Ох! Словно камень упал с груди! Ну, конечно! Он же не знает: может мне доставляет удовольствие, когда меня секут, и я теперь буду постоянно мотать ему нервы, чтоб давать повод!

– Нет! – запротестовала горячо, – честно, нет. Мне понравилось то, что вчера было, но, откровенно говоря, для антуража хватило бы и десяти шлепков.

– Извини, – сказал он, и добавил: – может тогда не надо тебя пороть? Может…

Но я не дала ему закончить:

– Нет, любимый, – Я посмотрела ему в глаза, отчаянно борясь со смущением, – Я действительно провинилась. И действительно должна быть наказана. Ведь ты не сможешь на меня сердиться, когда увидишь, мою исполосованную попу, так?

– Так, – подтвердил он.

– И после наказания все закончится как вчера, а? – спросила уже игриво.

Он долго и нежно поцеловал меня в губы, затем заставил встать и отступил на пару шагов:

– Пять розог заменим десятью шлепками. Иди, переоденься. Когда спустишься, на тебе должна быть только белая майка до пояса.

Майка, так майка. Я готовилась быть наказанной, и страх вновь поселился в животе. Как верно заметил мастер даже быть отшлепанной – очень больно. Вчера уже к середине порки слезы катились градом, и я еле сдерживалась, чтоб не зарыдать в голос.

А сегодня придется отведать розги.

Я посмотрела на себя в зеркало. Белаяфутболка оставляла золотистый треугольник и всю попу открытыми.

Муж повел меня на улицу, указал на иву, дававшую тень для беседки, и протянул острый складной нож:

– Розга должна быть прямой, тонкой – примерно с твой большой палец у основания, и гибкой. Длина – метр - полтора. Выбери штуки три.

Нарезать для себя прутья, да еще с голой попой под внимательным взглядом – стыдно, но для чего он приказал раздеться, я поняла лишь, когда розги были срезаны.

– Теперь испытаем, – Мастер повертел их в руках, по какой-то непонятной мне причине одну сразу отбросил и помахал в воздухе двумя оставшимися. Приказал расставить ноги на ширину плеч, завести руки за голову и выгнуть попу. Для красоты, как он выразился, и чтоб было удобней.

– Не бойся, – предупредил, – я стегну совсем слабо, просто чтоб ты представляла, что тебя ждет.

Комок подкатил к горлу, но я встала как велено.

Хлоп!

Он не запрещал поворачивать голову, и я видела, что ударил совсем легко, небрежно, совсем без замаха, но, господи! Это было не менее больно, чем вчерашний полновесный шлепок рукой!

– Вольха! Проснись! – он взял меня за руку, повел, и я поняла, что настолько погрузилась в страх, предвкушения, что ничего не слышала.

Через несколько секунд мы опять оказались в моей комнате.

– Возьми одеяло, сложи по длине в четверо, чтоб получилась полоса. Плотно сверни подушку, обмотай одеялом, чтоб получился большой плотный валик. Клади его на середину кровати.

Я действовала, как сомнамбула, поэтому любимому опять пришлось несколько раз звать по имени, пока я не сосредоточила на нем внимание.

– Вольха, послушай: я буду тебя держать полем, так что можешь вырываться – все равно не получится, но, психологически, будет легче. Считать не надо. Надо плакать и кричать, если хочется. Советую, также, расслабить попу – во всех книгах пишут, что это помогает.

Я кивала. Если Мастер говорит: «Слушай внимательно!», – надо слушать.

– Теперь снимай футболку и ложись.

Когда руки и ноги накрыла приятная волна тяжести, сигнализирующая, что я не смогу больше пошевелиться, я оказалась в следующем положении: попа сильно выставлена над кроватью, ноги раздвинуты и повернуты, так что и вульва и анус хорошо видны, руки вытянуты вперед.

– Раз! – Мастер не стал тянуть резину и запугивать меня еще больше.

В попе поселилась острая, не спадающая боль, немедленно захотелось что-то сделать, чтоб она прошла. Я потянулась рукой, чтоб отбросить, источник столь сильной боли, но, конечно, не смогла даже пошевелиться.

– А-а-а! – закричала.

– Болит? – Зачем-то спросил Мастер.

На глазах выступили слезы и в носу засвербело.

– Два!

Боль стала невыносимой, я уже рыдала навзрыд.

– Три!

Помогала только мысль, о том, что Мастер причиняет настолько же сильную боль, насколько сильно любит, насколько сильно волновался, когда я была на этой чертовой охоте.

– Четыре!

Видимо, эта розга пересекла след предыдущей, потому что захотелось выть.

– Пять! Все!

Если после первого удара источником острой, вышибающей слезу боли, были только два места на двух ягодицах, то теперь еще более острое страдание доставляла вся поверхность исхлестанных половинок.

Он отпустил мои руки, дал платок, и подождал, пока плач из воя перейдет в простое всхлипывание. Пошевелить туловищем или ногами я, по-прежнему, не могла. Затем я взлетела и все так же, не меняя позы, не имея возможности разогнуться или свести раздвинутые ноги, мягко приземлилась на колени, севшему на кровать мужу.

Шлеп!

Его рука опустилась на левую ягодицу, и так причинявшую сильную боль.

Шлеп!

На правую.

– А-а-а! – я опять зарыдала в голос.

Не прекращая шлепать, Мастер начал что-то нежно говорить, и я постаралась плакать тише, чтобы слышать.

– Любимая, мне очень жалко твою попу.

Шлеп!

– Постарайся не оказываться больше в таком, шлепок, показывающий в каком, положении. Постараешься?

– А… ага, – сквозь рыдания.

– Вот и славно, а теперь…

Шлеп!

– … еще пять раз, чтоб не забыла.

К концу порки рукой, я ревела так же, как к концу порки розгой, но нанеся последний удар, нежные пальцы сразу же стали ласкать мои бедра, массировать губки и клитор, так что я забилась в оргазме, еще не закончив плакать.

Теперь меня просто снедало сладострастие, и, странное дело, – не успевшая утихнуть боль совершенно этому не мешала. Даже не заметив этого, я вновь оказалась на валике в той же позе, в которой получала порку, но не успела испугаться, – Мастер оказался сзади и приник к моему бутону губами.

Испытав несколько оргазмов в этой позе, я совсем забыла про саднящую попу. А любимый все не унимался. Вот он уже обнажен, и я лежу на нем, все так же кверху попой, и его член входит в мое лоно, руки то прижимают в объятиях и гладят спину, то приподнимают и ласкают грудь. Губы целуют все, до чего могут дотянуться, и я целую его в ответ…



Сегодня я устала намного быстрей, чем вчера – наказание отняло много сил. Я хотела просто прижаться к нему и положить голову на грудь, но муж ловко извернулся, сказал: «я быстро», – подхватил зачем-то мою майку и вышел в ванную, а когда вернулся, она была мокрой и выжатой.

– Давай посмотрим, что с твоей попой, – сказал, – и стал нежно прикладывать ледяную материю к моим ягодицам, которые всячески старался не тревожить во время секса.

– Хорошо! – замурлыкала от удовольствия я, – Спасибо!

– Но почему майка, а не полотенце?

– Она мягкая, фланелевая, – объяснил.

В конце концов, компресс просто лег на мою бедную попу, а я все-таки обняла своего мужчину и уснула у него на груди.
-----------------
Дорогие (совершеннолетние) Минчанки (родившиеся после 1984 года), если вам интересно попробовать так, как в этом рассказе, пишите: wetautumn76@gmail.com , потому что я тоже хочу так попробовать. :-) Совсем быстро ответить не обсещаю, но точно отвечу всем!
[700x525]