Это цитата сообщения Алевтина_Князева Оригинальное сообщение
Сомерсет Моэм «Бремя страстей человеческих» - цитаты из книги
[300x400]Он часто слышал, с каким презрением люди говорят о деньгах; интересно, пробовали они когда-нибудь без них обходиться? Он знал, что нужда делает человека мелочным, жадным, завистливым, калечит душу и заставляет видеть мир в уродливом и пошлом свете; когда вам приходится считать каждый грош, деньги приобретают чудовищное значение; нужно быть обеспеченным, чтобы относиться к деньгам так, как они этого заслуживают.
***
- Я плохо себе представляю, что такое унитарий, - сказал Филип.
Уикс по привычке снова склонил голову набок: казалось, он вот-вот зачирикает.
- Унитарий совсем не верит в то, во что...
Знаете, в жизни есть две хорошие вещи: свобода мысли и свобода действия. Во Франции вы пользуетесь свободой действия: вы можете поступать, как вам угодно, никто не обращает на это внимания, но думать вы должны, как все. В Германии вы должны вести себя, как все, но думать можете, как вам угодно. Кому что нравится. Лично я предпочитаю свободу мысли. Но в Англии вы лишены и того, и другого: вы придавлены грузом условностей.
Ведь это иллюзия, будто юность всегда счастлива, - иллюзия тех, кто давно расстался с юностью; молодые знают, сколько им приходится испытывать горя, ведь они полны ложных идеалов, внушённых им с детства, а придя в столкновение с реальностью, они чувствуют, как она бьёт их и ранит. Молодёжи начинает казаться, что она стала жертвой какого-то заговора: книги, подобранные для них взрослыми, где всё так идеализировано, разговоры со старшими, которые видят прошлое сквозь розовую дымку забвения, - всё это готовит их к жизни, совсем непохожей на действительность. Молодежи приходится открывать самой, что всё, о чём она читала и о чём ей твердили, - ложь, ложь и ложь; а каждое такое открытие - ещё один гвоздь, пронзающий юное тело, распятое на кресте человеческого существования.
- Уж больно он увлекается, - сказал Соня.
Увлекаться было непристойно. Джентльменам увлекаться не подобало. Это напоминало об Армии спасения с её пронзительными трубами и барабаном. Увлечения вели ко всяким новшествам. Мороз продирал по коже от одной мысли, что любезным их сердцу традициям угрожает неминуемая опасность. Они с дрожью взирали на будущее. →→→
Хейуорд цеплялся за ошибочные суждения, а Уикс доказывал их бессмысленность. Наконец Уикс признался, что преподавал в Гарварде греческую литературу. Хейуорд презрительно рассмеялся.
- Так я и думал, - сказал он. - Поэтому вы и читаете греков, как школяр. А я - как поэт.
- И вы считаете, что греческая литература становится более поэтичной, если не понимать её смысла?
<...>
- Этот тип - просто педант. Он ничего не смыслит в прекрасном. Точность украшает только конторщика. Важно постичь дух древних греков. Уикс похож на оболтуса, который пошел на концерт Рубинштейна, а потом жаловался, что тот берёт фальшивые ноты. Фальшивые ноты! Какое это имеет значение, если он играет божественно?
Филипу, не знавшему, сколько невежд утешало себя этими фальшивыми нотами, слова Хейуорда показались вполне убедительными.
- Но почему же правы именно вы, а не такие люди, как святой Ансельм или святой Августин?
- Вы намекаете на то, что они были люди мудрые и учёные, тогда как обо мне вы бы этого не могли сказать?
- Да, - подтвердил Филип неуверенно, поскольку поставленный таким образом вопрос звучал дерзко.
- Святой Августин полагал, что Земля плоская и что Солнце вертится вокруг Земли.
- Ну, и что же это доказывает?
- А то, что каждый верит вместе со своим поколением. Ваши святые жили в религиозный век, когда люди верили даже тому, что сейчас нам кажется совершенно неправдоподобным.
- Тогда откуда же вы знаете, что теперь мы постигли истину?
- Я этого не знаю.
Филип подумал, а потом сказал:
- Может, то, во что мы твёрдо верим сейчас, так же ошибочно, как и то, во что они верили в своё время?
- Вполне возможно.
- Тогда как же можно верить во что бы то ни было?
- Не знаю.
Филип спросил Уикса, что он думает о религии Хейуорда.
- Люди всегда создавали себе богов по собственному образу и подобию, - ответил Уикс. - Хейуорд верит в красивенькое.
- Конечно, я всегда знала, что ты не любишь меня так, как я тебя, - прошептала она.
- Увы, так всегда и бывает, - сказал Филип. - Один любит, а другой разрешает, чтобы его любили...
Единственный способ жить - это забыть, что ты умрёшь. Смерть не заслуживает того, чтобы о ней думали. Страх смерти не должен влиять на поступки мудреца. Я знаю, что, умирая, буду томиться от удушья и от страха. Я знаю, что не смогу удержаться от горького сожаления о жизни, которая довела меня до этой ужасной минуты; но я заранее отрекаюсь от своего раскаяния. Покамест я, вот такой, как я есть - старый, больной, беспомощный, нищий и умирающий, - хозяин своей души, я ни о чём не жалею.
Отказаться от всего ради личного счастья - может быть, и означает поражение, но это поражение лучше всяких побед.
Какую цену приходится платить человеку за то, чтобы не быть бессмысленной тварью!
Какое значение имеют условия жизни, если мечты делают тебя владыкой времени и пространства!
Самое страшное на свете - это когда люди, которым не дано таланта, упорно хотят заниматься искусством.
- Какая страшная штука любовь, верно? - сказал он. - Подумать только, что люди хотят любви!
То, что я в силах совершить, - единственная граница того, что мне дозволено совершить.
Человек куда больше учится на ошибках, которые он делает по собственной воле, чем на правильных поступках, совершённых по чужой указке.
Фантазия его работала так живо, что на какой-то миг он и в самом деле переставал быть самим собой. Таким способом он отвоёвывал себе минуты воображаемого счастья.
Наконец-то он действительно стал сам себе хозяином. И по старой привычке он возблагодарил Бога за то, что перестал в него верить.
Он лгал, не зная, что лжёт, а когда другие в этом его попрекали, говорил, что ложь прекрасна. Словом, он был идеалист.
Понимаете, Рескина занимала мораль; мне же в высокой степени наплевать на мораль - ни дидактика, ни этика, ни всё прочее не имеют отношения к искусству; важны страсть, чувство. Величайшие портретисты - Рембрандт и Эль Греко - изображали одновременно и самого человека и устремление его души; только второсортные живописцы писали одного человека.
Можно совершить подлость, если уж ты на это пошёл, но совсем гнусно потом о ней сожалеть.
Жизненное правило Филипа - следовать своим склонностям с должной оглядкой на полицейского за углом - не очень-то пошло Кроншоу впрок: именно потому, что он придерживался этого правила, весь пройденный им путь был такой плачевной неудачей. Выходило, что не следует слишком доверять своим естественным склонностям. Филип попал в тупик; он спрашивал себя: в чём же тогда закон жизни, если его излюбленное правило бесполезно, и чем руководствуются люди в своих поступках? Они действуют так, как подсказывают им чувства, но чувства могут быть хорошими или дурными, и только от случая зависит, приведут ли они человека к удаче или к поражению. Жизнь казалась непостижимой путаницей, полной противоречий. Люди спешили с места на место, подгоняемые неведомой силой; сущность происходящего ускользала от них; казалось, они спешат только для того, чтобы спешить.
Он облокотился на перила и стал глядеть в рассветное небо. В этот час огромный город был похож на обиталище мёртвых. Небо было безоблачно, но звёзды потускнели в предчувствии дня; над рекой висела дымка, высокие здания на северном берегу казались дворцами на очарованном острове. Посреди реки стояли на якоре баржи. Всё отливало каким-то потусторонним лиловым цветом, бередящим душу и чуть-чуть пугающим; однако скоро воздух и очертания предметов побледнели; мир стал серым и холодным. А потом взошло солнце, яркий золотой луч прокрался в небо, и оно засияло разноцветными огнями.
<...>
...но вот проглянул день, нежный и молодой, дымка стала прозрачной, она окутала всё вокруг мягким сиянием, а Темза переливалась всеми оттенками серебристого, розового и зелёного - серебристым, как перламутр, зеленоватым, как сердцевина чайной розы. Верфи и склады Саррей-сайда громоздились в безалаберной прелести. Вид, который открывался его взору, был так прекрасен, что сердце у Филипа забилось. Его потрясла красота мироздания. Рядом с ней всё казалось мелким и ничтожным.