- Нет, - мелодичный отказ звучит уверенно и твердо, но неожиданно обрывается легким переливчатым смехом. Мелькают взлетевшие серые пряди и яркие прозрачно-зеленые смеющиеся глаза с интересом прожигают меня насквозь.
На несколько секунд просто выпадаю из жизни.
- И что вы от меня хотите? – лукаво наклонив голову и чуть насмешливо улыбнувшись, девушка вывела меня из транса.
И правда, чего я хочу?
- Угостить вас условно-бесплатным обедом.
- Условно-бесплатным? – тонкая дерзкая, словно росчерк пера на светлой прозрачно-фарфоровой коже, бровь удивленно изогнулась.
- Вы же отблагодарите меня поцелуем?
Зеленые глаза моментально темнеют и, хищно сузившись, с диковато-веселым возмущением изучают мою самую обаятельную и невинную из улыбок.
- Молодой человек, а вы не перегрелись? Может вам губозактывающую машинку подарить или таблеток от жадности и побольше? – голос у незнакомки нежный, кристально чистый, глубокий и переливчатый со стальными нотками легкого раздражения и серебряными сдержанного смеха, - Предлагаю альтернативный вариант: я, так уж и быть, пообедаю с вами, а поцелуй мы обсудим потом. Согласны?
Зеленые глаза опять светлеют и дерзко искрятся на солнце.
- Похоже, что у меня нет выбора.
Страдальческий вздох святого великомученика вызывает у жестокой красавицы только заливистый, как звон колокольчиков, смех:
- Ну, почему? Выбор есть – вы можете пообедать в гордом одиночестве! А я предпочитаю расплачиваться деньгами, а не поцелуями!
- Давайте обсудим позже, какой вклад вы внесете в наше дело?
«Лично я предпочитаю поцелуи!»...

Скольжу взглядом по изящно-дерзкой линии скул. Ее кожа такая прозрачно-светлая, лишь слегка тронутая ореховым легким загаром, такая гладкая, что кажется нереальной. У меня горят кончики пальцев от желания прикоснуться к бледно-оливковому лицу. Серебряные волосы в приятном сумраке кафе кажутся почти черными, пару прядей выбились из собранной в низкий хвост копны и в очаровательном беспорядке падают на грудь, ласкают шею...
Друзья меня, конечно, убьют, но мне плевать! Я не могу уйти.
Никогда не видел такого лица, как у Ани.
Аня. Она сказала, что ее зовут Аня. Какая-то недосказанность, нехватка в этих трех буквах. Словно, чего-то не хватает. Словно, она не договаривает.
Никогда не видел такого лица, черты мягкие и страстные: высокий лоб, упрямый подбородок, косые скулы, огромные загадочно раскосые глаза Сфинкса, длинные ресницы, отбрасывающие тени на бледные щеки, вызывающе-дерзкий излом косых бровей, маленький изящный носик, яркие полные губы, от одного взгляда на изгиб которых я чувствую себя маньяком.
Кто она??? Говорит, что учится на бухгалтера; любит Да Винчи, Микеланджело и Рафаэля, которого в отличие от многих называет по фамилии – Санти; обожает арт нуво и Муху, ранние работы Ренуара и архитектуру Гауди, знает все последние хиты музыкальных чатов и утреннюю тему «Пер Гюнта»; профессионально разбирается в автомобилях, яхтах и лошадях; считает историю крайне неточной наукой, а устоявшиеся исторические теории нелогичными; в курсе событий на бирже; перечитывает «Мастер и Маргариту»; цитирует Омара Хайяма на арабском и с явным наслаждением поедает Карпаччо.
- Ты мне должна поцелуй. В качестве вклада. – полушутя плотоядно наклоняюсь к собеседнице.
- Ну, уж нет! Ты нахально смухлевал, - Аня откидывается на спинку стула и со звонким смехом возмущается, - Ты подговорил официанта, чтоб он у меня не брал денег!!!
- Согласись, что я гениально решил проблему? – дерзко улыбаюсь, обжигая взглядом ее губы.
- Даже не надейся! – последние возражения Ани тонут в низком громе и оглушительном стуке замолотивших по стеклу капель.
Девушка вглядывается в утонувшее в потоках воды окно и вдруг становится невероятно хрупкой, нежной: зеленые глаза вспыхивают бирюзой, губы изогнутые в чуть дерзкой насмешливой улыбке становятся по-детски трогательными и беззащитными.
- Знаешь, мне всегда хотелось наплевать на все правила и «разумное поведение» и выйти под дождь, без куртки, без зонтика... Чтоб капли дождя стекали по лицу, зашиворот... Хотелось промокнуть насквозь, до нитки!..
С видом брошенного ребенка, Аня заглядывает мне в глаза. Сейчас она совсем не похожа на саму себя пять минут назад: куда делась неприступная, насмешливая, задиристая всезнайка?
Напротив меня сидит совсем девочка с большими чуть грустными бирюзово-зелеными озерами глаз на кукольном личике.
- И что тебе мешает? Вернее что мешает нам? – улыбаясь, едва сдерживаюсь от желания пересадить ее к себе на колени и начать утешать, гладя по головке и пичкая сладостями.
- Ты серьезно? – Аня удивленно хлопает длинными пушистыми ресницами.
- А почему бы и нет?
Встаю из-за стола и протягиваю руку растерявшейся девушке. Та с 10 секунд изучает мою улыбающуюся физиономию и, расплывшись в озорной улыбке, легко подскакивает со стула.
Широко распахиваю дверь ресторана. Аня лукаво косится на меня из под ресниц и под изумленными взглядами посетителей вылетает на улицу под проливной дождь. Подмигиваю открывшему рты персоналу ресторана и выхожу из теплого помещения. Такое ощущение, что на меня вылили ведро ледяной воды. Отфыркиваясь, слушаю восторженно-радостные визги Ани.
- Пошли! – сжимаю тонкую холодную ладошку и тяну промокшую, похожую на взъерошенного котенка девушку вверх по улице.


Мокрая насквозь белая ткань совершенно не скрывает ни восхитительных изгибов изящно-тонкой фигурки, ни кружевного белья, но, кажется, Аня этого не замечает. Длинные бусы подскакивают при каждом движении, короткое платье липнет к ногам, почти черные мокрые волосы развеваются – она резвится, как ребенок. Прыгает, смеется, носится по саду, кружится, подставив ладошки крупным холодным каплям, брызгается, танцует.
- Не поймаешь! – показав острый розовый язычок, девушка со смехом выглядывает из-за ближайших кустов.
- Да ну? – срываюсь с места, почти поймав гибкое тельце, но Аня ловко выгибается и, дерзко хихикая, прячется за соседнее дерево.
В саду почти никого нет и мы носимся, как сумасшедшие, кидаясь в друг друга обрывками листьев и похищенными с клумб цветами.
Зеленоглазая русалка выбегает на очередную полянку и рассеяно оглядывается.
- Бу!
Девушка подскакивает и, возмущенно толкнув меня в грудь кулачками, вдруг оказывается в моих объятьях. Неожиданно становится трудно дышать. Не могу заставить себя убрать руки с тонкой талии.
Господи, да я могу обхватить ее руками!
А невыносимо зеленые глаза так близко, на гладкой коже не задерживается ни одна капелька, темные от холода влажные губы чуть приоткрыты...
- Ты должна мне поцелуй, - неожиданно для меня самого хриплым непослушным голосом почти шепчу я.
- Ты мухлевал! Ты подговорил официанта! – нежный голос звучит весело и возмущенно, Аня протестующее отодвигается, но воздух неожиданно становится горячим от наших скрестившихся взглядов.
- Ты не запрещала мне мухлевать. Твои губы просто умоляют их поцеловать, - чувствую, как тоненькая, напряженная, как натянутая струна, девушка обмирает в моих руках.
- Может, они и умоляют, но я посадила их на жесткую диету. Никаких поцелуев! – она старается казаться беззаботной, но мелодичный голос чуть дрожит.
- Их просто необходимо побаловать, - не удержавшись, провожу большим пальцем по тонкой коже, лаская щеки, скулы. Ответная реакция – легкий вздох и секундная потеря устойчивости – лишает меня последних жалких остатков самообладания. Приподняв точеный подбородок, накрываю ее губы своими, нежно собирая сладкие от ее дыханья капли дождя.
Аня замирает и, словно оттаяв, выгибается, прижимаясь ко мне всем телом. Тонкие холодные пальчики скользят по груди, сжимают мои плечи, запутываются в моих волосах. В ушах оглушительно звенит бешенный неровный пульс. Прижимаю ее еще ближе к себе, но этого так мало! Я хочу изучить каждую клеточку хрупкого тела, расцеловать каждый изгиб и не отпускать. Никогда!
С легким рычание впиваюсь в нежные и такие свежие губы. Аня отдается мне легко, полностью, не раздумывая, сводя с ума острой смесью невинной детской нежности и безрассудной страсти.
«Никогда... Никогда... Никогда... - шепчет подсознание – Никогда не отпускать!..»
Не хватает воздуха, но я скорее готов задохнуться, чем отпустить ее. И все-таки разжимаю объятья, давая возможность девушке надышаться. Прелестное создание отклоняется, судорожно ловя опухшими от поцелуя губами воздух. Притягиваю Аню к себе и натыкаюсь на чужой отсутствующий взгляд и холодное:
- Не надо.
- Аня, - сжимаю тонкую руку, - Что случилось?
Ищу взглядом бездонные глаза цвета моря, но девушка отворачивается, смотря куда-то в бесконечность.
- Ничего. Просто так надо. Спасибо тебе, - на бледном до ослепительной белизны лице появляется странная чужая улыбка, на миг большие раскосые глаза встречаются с моими. Я успеваю заметить только, что яркую зелень сменило холодное серебро, прежде чем девушка, резко развернувшись, исчезает в мокрой зелени сада, словно призрак…

Смеюсь и, шутливо толкнув Дана в грудь сжатыми кулачками, неожиданно оказываюсь в крепких мужских объятьях. Поднимаю взгляд и забываю, что хотела сказать, утонув в почти черных глазах, чувствуя себя кроликом перед удавом. Его взгляд становится неожиданно материальным, таким же ощутимым, как прикосновение, таким же горячим, как след от поцелуя; он скользит от кончиков моих робко опущенных ресниц к вискам, ласкает щеки, проводит по контору губ. Дыхание прерывается и сердце стучит больными, медленно-бешенными скачками. Я уже не чувствую холодных каплей на моем лице и промокшего насквозь платья. Кажется вся кровь прилила к моим щекам…
- Ты должна мне поцелуй, - бархатистый голос обволакивает, лишает сил, ломает последние остатки сопротивления…
«Мы это уже проходили…»- неожиданно серьезное и грустное напоминание со стороны внутреннего голоса, отрезвляет лучше пощечины.
- Ты мухлевал! Ты подговорил официанта! – смеясь отодвигаюсь, но невыносимо синие глаза держат меня крепче поводка.
- Ты не запрещала мне мухлевать, - от очаровательно-нахальной улыбки у меня подкашиваются колени, - Твои губы просто умоляют их поцеловать, - теплые пальцы обжигают заледеневшую кожу.
- Может они и умоляют, но я посадила их на жесткую диету. Никаких поцелуев! – голос звучит задорно и весело, но я никак не могу оторвать взгляд от искрящихся глаз цвета полуночи.
- Их просто необходимо побаловать, - теплые пальцы приподнимают мой подбородок, бархатный голос опускается до шепота, мои глаза закрываются сами собой…
От прикосновения его чуть теплых губ к моим у меня подгибаются ноги, но сильные руки, обвившие мою талию, не дают упасть. Сколько поцелуев у меня было, но этот первый, единственный, настоящий…
Мои руки скользят по мокрой ткани, сжимают широкие плечи, ласкают затылок, пальцы запутываются в иссиня черных волосах. Изогнувшись дугой, прижимаюсь, как можно тесней, но и этого кажется недостаточно. Губы Дана скользят по моим, едва касаясь, нежно собирая капли дождя. В голове становится пусто и легко, стук сердца заглушает шум дождя и в тот момент, когда мне кажется, что сердце вот-вот разорвется мириадами осколков, он нежно приоткрывает мне губы, словно пробуя их на вкус Еще. И еще… Руки Дана сминают тонкую ткань мокрого платья, гладят спину, сжимают талию, спускаются чуть ниже и рывком придвигают меня еще ближе. Со сдавленным полустоном – полурычанием он не выдерживает и разрывающая мне душу нежность вдруг превращается в сводящую с ума страсть. Нет, это больше чем страсть, больше чем жажда в раскаленной пустыни, это, как жажда крови у вампиров – не уйти, не остановиться, есть только бешенный пульс чужого сердца…
Только задыхаясь от нехватки воздуха мы отрываемся друг от друга. Дан снова притягивает меня к себе, но я выскальзываю из теплых рук:
- Не надо,– собственный голос кажется мне чужим.
На теле горят следы его прикосновений сквозь платье, губы побаливают от поцелуя, но я отворачиваюсь, отводя взгляд от ищущих невозможно синих глаз.
- Аня, - Дан сжимает мою руку, - Что случилось?
- Ничего. Просто так надо. Спасибо тебе, - улыбаясь на секунду встречаюсь с ним взглядом и резко развернувшись ныряю в дождь, в мокрую зелень парка и московский асфальт…
Горячие слезы, не слушая моих обозленных приказов перестать распускать слюни, стекают по щекам, оставляя солоновато горький привкус на губах, но не могут смыть ощущение губ Дана на моих губах. Иду в некуда, безотчетно радуясь, что за дождем не видно моих слез. Ныряю в незнакомый пустой переулок, и, сломавшись, падаю на скамейку, горько и по-детски безутешно рыдая навзрыд. Пытаюсь остановиться и не могу.
«Может не надо было уходить?» - тихо и соблазнительно шепчет подсознание.
Я должна была уйти. Не надо было целоваться с ним. Не надо. Глотаю соленые капли.
«Когда ты в последний раз целовалась вот так? Не потому что так получилось, не на спор, не от неожиданности, а просто потому что, таешь от одного взгляда?»
Никогда. Этот поцелуй первый и единственный. И последний. Любовь для Стражницы слишком большая роскошь, а он… Он забудет меня через неделю.
«А если не забудет?»
Должен забыть. Что он знает обо мне? Ничего. Только имя. В Москве можно никогда не увидеть собственного соседа, я легко исчезну в суматохе мегаполиса. Я вообще исчезну. Пора вспомнить, что я будущая Стражница, а не пустоголовая дурочка.
Подняв голову, заглядываю в глаза сумрачному небу, подставив лицо холодным каплям. Встаю со скамейки и выныриваю из переулка, натянув маску непоколебимого спокойствия…

- Куда направляешься, красавица?
Плотоядный мужской голос выводит меня из ступора, заставляя остро почувствовать обжигающе-ледяную ткань платья. В онемевшее подсознание запоздало приходит понимание того, что я выгляжу вызывающе неприлично с распущенными мокрыми взъерошенными волосами, в липнущем к ногам коротком платье, от дождя совершенно прозрачном.
Хочется свернуться в клубочек и закрыть все, что можно руками, но я через силу расправляю плечи и вздергиваю подбородок, замерев с ледяным выражением лица и притворившись глухой на оба уха. А также слепой, потому что оба моих соседа по вагону совершенно обнаглев раздевают меня глазами.
- А я тут живу неподалеку. Девушка же не откажется поздравить меня с Днем рожденья? – тот, что повыше и поупакованней перемещается ко мне за спину.
Все мышцы напрягаются до отказа. Усталость смешивается с отвращением, робостью и нарастающей ледяной яростью.
- Мы весело проведем время,- продолжает парень у меня за спиной.
Угрюмо кошусь из под ресниц на замершего, как в охотничьей стойке, соседа напротив с блуждающей отвратительно-похотливой улыбкой.
- Ты ведь любишь развлекаться? – жадный шепот дополняет мерзкое ощущение чужих похотливых рук на моей талии, бедрах. Тело само безотчетно реагирует. Спустя минуту с трудом фокусируюсь на скривившемся от боли парне: правая рука нахала вывернута под неестественным углом – одно движение и его пальцы останутся у меня в руке, колени судорожно сжаты прикрывая поруганное достоинство. Это я??
«А ты видишь еще одну Стражницу-недоучку?»
Вглядываюсь в испуганное лицо начинающего маньяка и вдруг срываюсь на громкий насмешливый, вызывающий смех, убирая мокрую атласную туфельку с солнечного сплетения «жертвы обучения».
Этот смех разрывает мне душу, выворачивает меня на изнанку, лишает сил...

Что с ней? Она ведь не скажет. Иногда мне кажется, что я совсем не знаю собственную дочь.
Тонкие пальцы Ани задумчиво сжимают и гладят хрупкую ножку бокала с темно-красным рубиновым портвейном.
Похоже на кровь.
Что с моим ребенком? Она стала какой-то чужой, не моей. И этот взгляд исподлобья - холодные зеленые костры на бледном лице. Взгляд ведьмы.
Длинные мокрые волосы распущены и в беспорядке разбросаны по плечам, на Ане огромная для нее Толина футболка и теплые носки. Дочка зябко кутается в плед.
На воскресный ужин Аня явилась мокрая до нитки с отсутствующим взглядом и белым, как мел лицом. На ласковые попытки достучаться мой ребенок отвечает только этим невыносимым пугающим взглядом и короткими безжизненными фразами, так непохожими на ее обычную непрерывную пылкую речь.
- За любовь, - с чужой надменно-циничной улыбкой дочь поднимает бокал и залпом выпивает крепкий напиток, похоже даже не заметив, что она пьет.
Поговорить с ней? Но о чем? Она же молчит!
Изучаю бледное, словно мраморное лицо с дикими зелеными глазами. Неужели этот редкий разрез глаз у нее от меня?
Нет, не буду вмешиваться. Аня сама разберется в себе. С недавних пор в ней появилось что-то непонятное, сильное, что-то, что поможет ей справиться с любым препятствием....


Опрокидываю в себя темно-кровавый портвейн, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, ни крепости напитка.
«Кого хороним?»
Себя.
Сегодня умирает Малышева Аня. Умирает для того, чтобы на свет появилась пока еще безымянная Стражница.
Оказывается, умирать больно и страшно. А еще муторно. Отвратительно грязное, слизкое ощущение от выцарапывания себя самой из себя же.
Мама заметила, мои «похороны». Странно, что молчит. Но я ей за это благодарна.
Надо будет заняться доджем. Пока я добралась до припаркованной в районе Нового Арбата машины, в салоне было настоящее наводнение (крышу-то я не подняла).
Но это все потом. А сейчас я хочу напиться до того благостного состояния, когда любое море по колено.
Хочу напиться, и не получается. Пью портвейн, как воду, и подозреваю, что с водкой будет та же картина.
ЧЕРТ!!! Все БЕСИТ!!!
Тонкая ножка бокала с жалобным хрустом ломается в моих хрупких пальчиках. Под пристальным взглядом родителей, стряхиваю с ладони стеклянную крошку. Убираю осколки, прощаюсь с мамой, папой и сестренкой...
Моя квартира встречает меня оглушающей тишиной и безжизненной темнотой комнат. Разувшись, сбрасываю еще сырые платье и белье, переступаю через груду тряпок и, зайдя в ванную, долго рассматриваю бледную обнаженную незнакомку в зеркале. Это не я. Это уже не я. Это Стражница.
Тщательно вымывшись, заплетаю отросшие до лопаток волосы в косу, натягиваю любимый черный кожаный костюм, перчатки, кроссовки и, до боли сжав серебряный старинный крест (подарок мамы), так что аметисты царапают кожу ладони, возвращаюсь в Междумирье...

Глава пятая.
«Процесс рождения таит в себе куда больше опасностей, чем сама Смерть»
- За что??!!
Вихрем ворвавшаяся в мой мир девушка замирает напротив, выдохнув свой вопрос с такой болью, что я теряюсь.
Что ей сказать? Что сказать этому ребенку, которому придется так рано повзрослеть? Иррейн хотела этого, для нее это было мечтой, а для этой девочки мы сегодня вынесли приговор. Пусть неизбежный и ожидаемый, но смертельный и мучительный.
Как я надеялась, что Совет не узнает о ее способностях! И не узнал бы, если б не Намэдин, так некстати заглянувший к Дарру!
Дарен... Кем для него стал этот ребенок с невыносимыми глазами цвета старой бирюзы, что он появился на Совете? Впервые за 173 года со смерти нашей дочери. Кто она ему, что он буквально выторговал себе право стать ее Напарником, хотя все понимают, что полное Разделение в данном случае невозможно?
- Я знаю, это вы дали мне Имя. За что??!!!
Девочка... Как многого ты еще не понимаешь! Да, ты Предсказанная. Тебе от этого никуда не деться. Хотя бы потому, что ты первая, кто задает этот вопрос, ведь Имя не приходит само. Имя есть отражение Мира, а Мир есть воля Бога...

- Имя есть отражение Мира, а Мир есть воля Бога. Вы хорошо учили меня, Ирвен Итиль Элен, Направляющая Силу. Отвечайте!
Меня колотит, трясет от всепоглощающих волн ярости и боли. ЗА ЧТО???!!! Разве мало того, что мне предстоит??! Мало того, что я стану жертвой борьбы миров за выживание??!! МАЛО??!!!!
Топазовые глаза спокойно встречаются с моими, изящные пальцы убирают за острое ушко Наставницы жемчужную прядь:
- Да, обряд Наречения проводила я. И я дала тебе Имя. Отныне и навсегда ты Анна Аэрин.
- За что???
Бешенство сменяется бесконечной обреченной усталостью. Словно вся Вселенная обрушилась на меня.
- Аэрин, ты знаешь, что значит твое имя? – Направляющая отворачивается, всматриваясь сквозь плетеную из ветвей раму окна в затухающий на озере закат.
Опускаюсь на густую траву, заменяющую Ирвен ковер и, изучая собственные колени, тихо отвечаю:
- Анна Аэрин – «Дар Утренних слез». «Утренние слезы», так меня теперь зовут. За что, Ирвен? Разве мало того, что я теперь Стражница? Мало мне поводов для истерик?
- Ты когда-нибудь видела дождь на рассвете? – Элен на мгновение оборачивается, встретившись со мной взглядом, и продолжает, - Утро еще холодное, но воздух уже пахнет травой, цветами и росой, переливающейся в неярких лучах солнца. Небо, такое бездонное и высокое, что кружится голова, плачет теплыми крупными каплями. Рассвет расписывает их всеми красками радуги. Такое утро бывает один раз в жизни. Мне повезло встретить такое утро. Ты сама, - Золотые глаза заглядывают в разбитую, покалеченную душу, - как рассветный весенний дождь. Ты будешь приходить в миры неожиданной и долгожданной, очищая и принося Надежду и Свет.
- Чтобы принести кому-то Надежду, ее сначала надо отнять у себя, - мой шепот брошенным камнем разрывает солнечный мираж.
- Да, но Надежда всегда находит тех, кто ее потерял. Имя не приходит само – это отражение Судьбы. Такой будет твоя Судьба. Именно такой, какой увидела ее я...

Кровь въелась в кожу и жжет руки. Я убийца. Сегодня я убила. Скольких? Я не знаю, не помню. Почему я не плачу? Почему мне не страшно? Почему меня не тошнит при виде перепачканных почти до локтей в чужую кровь рук и развороченных трупов? Это только в голливудских фильмах и китайских сказках про самураев умирают картинно распахнув глаза и распростершись в тщательно продуманной позе. Смерть не красива, у нее выпученные, вывалившиеся из орбит глаза и синий язык, она корчится в судорогах, путаясь в собственных кишках и захлебываясь своей и чужой кровью.
- Хватит.
Перепачканный кровью, измученный, бледный, как полотно парень убирает кувшин с водой и протягивает полотенце – драгоценный чистый кусок ткани, которого вполне хватит, чтобы перетянуть его собственное кровоточащее предплечье.
Ну, как же! Драгоценная великая Аэрин Лимар – Последняя надежда – достойна всего самого лучшего, ведь именно ей и ее Наставнику Даррену Баггрейн – Быстрый клинок – народ имронов обязан своим существованием. И какая разница, что воды потраченной на мытье рук хватило б для промывки трех ран, а чистая ткань ценится на все золота?
Вытираю руки об штаны и, взяв из рук склонившегося в почтительном поклоне парня полотенце, перевязываю окровавленную руку ошалевшего молодого воина.
- Рин!
- Да, Наставник, - оборачиваюсь на сильный и тяжелый, как и рука, легшая мне на плечо, голос.
Серые глаза требовательно изучают меня. Как я раньше не замечала в них боли, тревоги и отчаянно скрываемой нежности?
- Пойдем, нужна твоя помощь. Сама знаешь, я в Исцелении не силен.
Туже затягиваю узел повязки и, выдавив улыбку, кивком головы отпускаю парня.
- Как ты? – Водящий пытается казаться строгим и спокойным, а вместо этого кажется перепуганным отцом, навещающим больного ребенка.
- Я ничего не чувствую. Почему? – требовательно заглядываю в обеспокоенные глаза цвета стали.
- Потому что так и должно быть. Ты выполняешь свой долг.
Даррен не отводит взгляда. От него веет святой, почти слепой, фанатичной верой в то, что так и должно быть, что это правильно. Но, ведь это не так! Я убила. Я сделала это осознанно и с некоторой долью вбитого в тело профессионализма, а мне ВСЕ РАВНО!
Раздумывая над словами Наставника, оглядываю усеянное трупами поле. На мне лишь царапины и синяки, а люди корчатся от ран и умирают. И это ПРАВИЛЬНО. Я должна жить, чтобы этот народ смог выжить. Легко понять, но я никак не могу с этим смириться!
От идущего рядом Стражника-легенды веет силой и спокойной уверенностью, которой мне так не хватает в себе. За прошедшие со дня Наречения семь месяцев Аллатир Даррен Аглар стал мне отцом. Здесь, в разоренном войной мире, среди горящих деревень и разлагающихся трупов, я вдруг разглядела в стальном взгляде трогательную неловкую любовь.
Лекарская палатка встречает непередаваемой смесью ароматов. Пахнет смертью, кровью, гниением, потом и травами. Старший Целитель, едва стоя на ногах, распахивает полог шатра и, перешагивая через раненных, подводит меня к особо тяжелым больным.
Совсем молодой мальчик лет четырнадцати извивается на узкой койке, его левая глазница – рванная, черная от засохшей крови рана, худенькое тельце горит в лихорадке. Сажусь на край кровати, сжимаю тощие плечи, ловлю взгляд единственного испуганного, заплаканного карего глаза:
- Как тебя зовут?
- Нами, - потрескавшиеся искусанные в жестокой лихорадке губы непослушно шепчут имя.
- Нами, - падаю в золотисто-карее море взгляда исковерканного войной мальчишки, - сейчас боль пройдет и никогда больше не вернется. Ты вырастишь красивым юношей и девушки еще будут драться за тебя, обещаю. Ты мне веришь?
Детское личико разглаживается в доверчивой улыбке:
- Верю.
Проваливаюсь в затягивающую темноту расширенного зрачка, до крови прикусив губу. Мое тело вспыхивает, словно на костре, острая боль пронзает меня насквозь, спицей воткнувшись в левый глаз. Изогнувшись в последней конвульсии, сплевываю кровь в подставленный Наставником стакан и устало изучаю лицо ребенка. Когда он проснется, вместо изуродовавшего половину лица шрама у Нами будет только тонкий, как ниточка, шрам на левой глазнице, который совсем не испортит молодого красивого кареглазого юношу, как и тонкая черная повязка.
Тяжело встаю с койки, поддерживаемая теплыми руками Даррена, и вглядываюсь в стонущего бородатого мужчину. Кажется, когда мы уходили, у него на шее повисли две дочки и беременная жена, сейчас в боку счастливого отца торчат две стрелы и арбалетный болт, а желудочный сок, смешиваясь с кровью, отравляет и пытает его.
Присаживаюсь на край кровати, пачкая в крови только что отмытые руки, растворяю стрелы и болт, зажимаю ладонями раны и, встретившись взглядом с блекло-голубыми глазами, спрашиваю:
- Как тебя зовут?
- Марвел, - на бледном лице мужчины не кровинки.
- Ты вернешься домой, Марвел, и жена порадует тебя еще одной малышкой, - все глубже опускаюсь на дно чужого взгляда, - У нее будут твои глаза.
Сердце обрывается, сжавшись от новой волны боли...

Она перевязала меня! Неверный свет костра меняет черты Лимар, она кажется то уставшим ребенком, то неприступной королевой даже во сне не теряющей своего величия. Иногда в ее чертах так явно проступают черты ее Наставника, что она кажется его дочерью, и бывают моменты, когда пляшущие тени вдруг делают ее лицо опасно-прекрасным. В такие моменты она напоминает мне рысь на охоте.
Месяцами я наблюдаю за ней по ночам, мечтая о том, как утром я подойду к ней и скажу, что люблю ее.
Люблю с того момента, когда увидел ее ворвавшейся в почти разоренный Розол. Я помню все до последней мелочи.
Ее волосы были заплетены во множество тоненьких косичек и собраны в хвост, на ней были высокие кожаные сапоги, черные штаны и плетеная из кожаных жгутов куртка, из под которой выглядывала белая рубашка, на шее болтался странный серебряный амулет с сиреневыми камнями. Я тогда сразу понял, что это легендарная Лимар.
Она разрядила мощный лук, управляя конем с помощью одних только ног, кубарем слетела с коня и с таким остервенением врубилась в толпу, что дамайны замешкались. Лимар подлетела к пылающему храму Триады и двери просто снесло, а над горящим храмом пошел дождь...
Я люблю ее, но для нее я никто – в нее влюблены почти все, начиная от совсем детей и заканчивая полуседыми закаленными воинами. И потом никто не хочет встречаться с клинком ее учителя. Она избранна Триадой и не предназначена для простого смертного...

Все тот же мальчишка опять изучает мою Рин. Что ж, я его понимаю, она невероятно красива даже для Стражницы, несмотря на темные синяки под запавшими глазами. Но она не для этих мальчишек.
Еще три-четыре месяца и мы уйдем из этого мира.
Бедная девочка! Она сегодня спросила меня, почему она ничего не чувствует, когда убивает. Ничего не чувствует? – Да она как будто умирает каждый день. И это Исцеление, хласайн унт рэхен!!! Она убивает себя, исцеляя абсолютно безнадежных!
Какого драхена, Намэдин приперся ко мне «полюбопытствовать»?! Если б не он, Рин бы сейчас здесь не было!
А Совет - сборище старых маразматиков, рассуждающих о спасении Вселенной?! Странно, что Ирвен так яростно была против идеи «проверить Нареченную Аэрин на предмет соответствия третьему свитку «Гласа Истины»».
Интересно, с чего бы это такая забота о Рин?..

- Направляющая Силу, Ирвен Итиль Элен, - Аэрин склонилась в почтительном и гордом поклоне.
А ты изменилась, девочка. Очень изменилась.
Зеленые глаза смотрят пристально, настороженно, не пропуская ни одного движения, так голодная дворовая кошка наблюдает за протянувшим руку человеком: « Если он ударит, я успею вцепиться в него когтями, а если повезет, то и укушу».
- Подойди ко мне, Аэрин, - улыбаюсь, наблюдая, как теплеет тяжелый изучающий взгляд. Теплеет, но не расслабляется.
Девушка движется легко, но с новой упругой грацией дикой рыси перед прыжком. Разворот плеч стал уверенным, хищным; тонкий стан, как сталь ее клинков, гнется, но не сгибается.
Юная Стражница замирает на расстоянии удара, рассчитав шаги с пугающей точностью. Через что же ты прошла, Анна?
Совет отправил тебя на войну, что ты там увидела? Иррейн светилась восторгом, когда пришла ко мне после первой миссии. Она увидела только жар, опьянение схватки, восторг в глазах следующих за ней людей...
И, кажется, я знаю, что увидела там ты, девочка. Ты увидела кровь; жизни исковерканные, изуродованные только потому, что кому-то захотелось власти, славы и денег; детей умирающих на руках у обезумевших от горя родителей; горящие деревни и пылающие церкви... И ничто, ни фанатичная вера людей, смотрящих на тебя, как на Божество, ни почти наркотический угар битвы, ни дикая животная радость от осознания того, что ты выжила, не увлекли тебя.
- Прости меня, - заглядываю в бездонные и убийственно вечные глаза.
Застывшие в непроницаемой маске черты разглаживаются, в них сквозит усталое, выстраданное спокойствие:
- Уже простила. Вы не могли ничего изменить.
Аэрин грациозно опускается на траву, как обычно проигнорировав наличие стула. Значит, ты сумела сохранить себя, пусть и где-то в самых темных и потаенных уголках души.
- Как мне жить дальше, Ирвен? Как? Я убивала и ничего не почувствовала!
Опускаюсь на колени рядом с ученицей и изучаю похудевшее личико, из которого исчезли все детские кукольные черты. В упрямом лихорадочном взгляде, в легкой тени на высоком белом лбу, в линии напряженных скул, так много от Даррена, что она кажется его дочерью.
Дочерью, вот кем она стала для него.
- Живи так, как можешь жить. Выбирай сердцем и не жалей ни о чем.
- Я постараюсь, - на миг в грустной улыбке мелькает худенькая встрепанная девочка с короткой мальчишеской стрижкой робко переступившая порог моего мира.
- Рин, - нежная тщательно скрываемая тревога в голосе замершего у портала Дарра согревает воздух. Но я не ревную, впервые осознав, что Аэрин стала и моим ребенком. Последним, долгожданным, а потому страстно и трепетно оберегаемым.
- Наставник? – в коротком слове слышится удивленно-нежное: «Папа?»
- Ринни, у меня для тебя сюрприз, - на родном и все еще любимом лице появляется неловкая еще и неуверенная улыбка. Я сама себе кажусь лишней в этом диалоге любимой дочки и обожаемого отца.
Ринни – «Слезинка» - словно летит над травой, трогательно и доверчиво заглядывая в солнечно-серебряные глаза. Тонкая ручка ласково и привычно ложится на подставленный локоть.
- Наставница, - гибкий стан сгибается в почтительном поклоне, прежде чем исчезнуть в золотистой дымке перехода.
Тишина обступает, заглядывает в глаза, едва слышно нашептывает: «Одна. Ты опять одна...»