Глава восьмая.
«Есть вирус и страшнее СПИДа. Он распространяется воздушно-капельным путем, проникает в клетки, заменяет собой красные тельца крови и отравляет весь организм. Вызывает потерю сознания, галлюцинации, параною. Попытка бороться с ним приводит к ломке страшнее, чем у наркомана. Он не излечим. Он становится тобой.»
Справочник заболеваний. Определение любви.
Свет. Он повсюду.
Он играет радужными бликами на стеклах, растекается по клавишам рояля… Пальцы скользят, бегут по теплым пластинкам, спотыкаются…
Я не нахожу себе места. Мне тесно, душно, словно тому сгустку тумана внутри меня, который люди обозвали душой, вдруг стало мало меня и он разрывает меня изнутри, требуя свободы…
Стены, потолок, воздух, свет, мир давит на меня, зажимая в тиски… И я схожу с ума, мечась по комнате в странной, нелепой позе, намертво прикипев кончиками пальцев к инструменту.
Я ищу. Ищу выход. Но, охватившее меня безумие продолжает расползаться, полосуя душу острой до иступленного восторга болью.
«Ты мечешься, как обкормленный виагрой кролик в поисках любви и ласки!»- в своей любимой манере выдает внутренний голос и пристыжено стихает, растворившись в новом всплеске безумия…
Бессильно оседаю на пол, прислонившись к теплому дереву инструмента воспаленным лбом и пытаясь остановить завораживающий прыжок сознания вникуда…
Не помню, как я здесь оказалась. Хоть убей, не помню.
Помню, как внутри подымалась тугая, неуправляемая волна, как меня накрывал с головой безотчетный отчаянный страх, и я бежала, летела, все быстрей и быстрей… Бежала так, словно хотела обогнать ветер, солнце, собственную тень… Бежала до тех пор, пока легкие не обуглились от судорожно глотаемого воздуха, пока ноги не перестали слушаться, пока глаза не «споткнулись» на рояле, пока рука не потянулась к знакомым клавишам…
Моя душа кричит, захлебывается в беззвучном зверином крике… Он рвется наружу, разрывает грудную клетку… Хочется закричать в голос, да так, чтоб стекла разнесло в бритвенно острую пыль, но крик застревает в горле, сворачиваясь в тугой, холодный комок…
Медленно, боясь спугнуть напряженную тишину, сажусь за рояль, осторожно смахиваю пыль…


Я умер.
Умер, не сейчас, а в тот первый миг, когда увидел на любимых губах отблеск нежности. Тихой, тайной, нежеланной, и от этого еще более острой. Чужой, не принадлежащей мне.
Она всего на несколько секунд задержалась в бездонной глубине нефритовых глаз. И я умер. Умер, но отчаянно продолжал надеяться… Я просто отказался в это верить.
А потом… это повторилось снова. И вроде ничего не изменилось в ее застывшем лице, и так же полыхал камин, и мы говорили ни о чем… Но только Рин вдруг стала чужой и далекой, а мир вокруг опьянел от горьковатого дыхания робкой чужого чувства…
Я умер. Умер, когда понял, что она сбежала ночью, как преступница, нацарапав на листке: «Прости. Не могу остаться. Хочу побыть одна.»
И я умираю при звуках ее голоса, пронзающего насквозь не только небо, но и мою измученную душу, кричащего, умоляющего, плачущего, зовущего… Не меня.
Разворачиваюсь, оставив себя в саду у Рин. Куда теперь? Как теперь? Не знаю…