истинную 15 главу упускаю из-за интимности момента и перехожу к главному действию...

глава 15. La Folie.

Дом... спящий и тихий. В свете луны почти вымерший. Почти пустой. Темный и печальный, открывший все свои двери и окна. Тихая и пустынная комната. На голом полу, прислонившись к ножке рояля, сидел парень, обхватив руками колени. Вот уже прошло два дня как этот дом опустел от гостей и стал единым печальным целым со своим хозяином. Двери дома так и остались открытыми после того, как из него вышли последние друзья. Парня же не пригласили даже на похороны. Да он и сам никуда не хотел идти, и не выходил из своей комнаты в течение двух дней. В течение двух дней его мучили видения. Все те, кто погиб от его руки и по его приказу. Заснуть не получалось – во сне вспоминались самые изощренные убийства. Но и в реальности сон осуществлял свою зловещую миссию. Сон стал второй явью, и он же обратил его в безумие. Стены родного дома окрасились кровью. Даже в черной глади рояля для него проступали очертания смертников. Шарахнувшись от инструмента, он зажался в угол, но видения преследовали его везде. Кровь мерещилась даже на руках. Ветер отдавался в голове злобным воем призраков.
- Ты еще пожалеешь об этом, Блэкхарт! – раздался в голове до боли знакомый голос Скар.
До этого блуждающий взгляд парня резко остановился на противоположном углу, в коем стояла гильотина. Черт знает, как она тут очутилась, но парня на грани безумия это мало волновало. Поскальзываясь на крови, они подобрался к углу и, схватив оружие, ударил им по инструменту...
Внезапно в голове пронеслась мысль: «И некий дух пронесся пред лицом моим, и я почувствовал его легкое дуновение, и волосы мои встали дыбом». Он не помнил, откуда эти строки, помнил лишь, что их ему прочла Сондра. Откуда такая тревога, связанная с ее именем? Он точно не знал, но интуиция, зарожденная его ночными похождениями, еще ни разу его не подводила. Стены дома, пропитанные тоской, болью и кровью, в том числе и его собственной, давили на него, как ничто до этого. «Бледный, растерянный, потрясенный, слепой и дикий, подобно ночной птице, вспугнутой среди бела дня оравой ребят, он не понимал более, где он, что с ним, грезит он или видит все наяву». Он заглянул в свою душу, и ему показалось, что он сошел с ума. Собственно, он в этом не сомневался. И он бросился бежать.
То было бегство от всего: от природы, от жизни, от самого себя, от человека, от Бога... Порой он падал ничком на землю, и тогда тихие, беззвучные рыдания сотрясали его грудь. В такие моменты его одолевали страшные мысли. Он прозревал свою душу и содрогался. Он вспомнил всех тех несчастных, кому суждено было погибнуть от его руки. Лучший убийца Европы. Внезапно грудь его разорвал сатанинский хохот. Лучший, но не более чем трус. Его никто не мог найти лишь потому, что он скрывался в мире своих грез или наяву. Трус! И вот сейчас он так же бежит от всего, от всего, что было дорого. Казалось, весь его разум был повержен во прах и лежал в обломках, как сейчас лежала в пустынном доме некогда дорогая ему музыка.
Теперь он был далеко от города, но все эти мысли не отпускали его. Видение было в нем самом. Вой ветра усилился; зашелестели листья на деревьях, и ему показалось, что это в темноте стучат друг о друга скелеты повешенных на Монфоконе. Пригрезилось, что это ночной ветер бросает их друг на друга, и стук их цепей смешивается со стуком костей. Сил более бороться с безумием больше не осталось; ноги его подкосились, и он рухнул на мокрую от росы траву. Все вдруг перестало для него существовать, да он и сам перестал. Чего он хотел? Неужели раньше не был счастлив? У него была музыка, но даже в ней он всего лишь прятался от жизни. Неужели он действительно хотел прожить так всю жизнь? Осознав всю нелепость своей жизни, он поднял взор на то, чего боялся, - на порождение своего безумства, на виселицу. Тихий стон отчаяния сорвался с его губ, и все внутри перевернулось, когда пред собой он увидел девушку, тело которой, вздернутое на виселицу, билось в последних предсмертных судорогах под ее белой одеждой. Тут в нем оборвалось что-то, чего он доселе не знал, точнее, только думал, что знал. Но как далеко он был от истины!
Неужели для того, чтобы действительно любить, нужно стать безумцем? Неужто обязательно нужно потерять, чтобы понять, как это дорого? Она часто говорила ему, что любовь – это то, что по-настоящему можно испытать лишь однажды, что это то, ради чего стоит жить, что это чувство, превосходящее все другие по своей силе. Он ее не понимал. Для него это было просто чувство, не лучше и не хуже, чем другие. И тогда она прощала ему его непонятливость.
И вот сейчас он сидит на траве пред ее бездыханным телом и медленно, секунда за секундой, сходит с ума. Все то, о чем она так часто говорила, сейчас резкой и сильной волной распирало его изнутри. Он хотел кричать, но не мог издать ни звука; он не мог шелохнуться и почти не дышал и лишь ронял на бледные ладони слезы, не отводя взгляда от создания, которое смогло вернуть его к жизни. Что-то умерло в нем вместе с ней, но оставшееся так ревностно цеплялось за жизнь, что пойти против этого было невозможно. Нет ничего дороже человеческой жизни, но мы ведем себя так, словно есть что-то гораздо более ценное...