Я очень люблю стариков.
Вернее, люблю - неправильное слово. Просто моментально начинает болеть сердце и щемить где-то внутри от старательно вычищенной одежды с неумелыми маленькими заплатами, от сетки типа "авоська", засунутой в карман стильных для восьмидесятых годов брюк, которые с тех пор и носятся - последние двадцать лет, от летней шляпы в сеточку - точно такой, какая была и у моего отца, от неумело глаженной голубой рубашки, уже почти совсем обветшавшей.
Именно такой человек сидел за маленьким пианино в чайной комнате.

Чайная комната выглядела гимном мелкобуржуазному уюту. Кружевные занавески ламбрекеном, гравюры начала двадцатого века на стенках, несколько солидных торшеров на коричневых толстых ногах, мягкое освещение, маленький деревянный буфет, в котором блестели кофейники и чайные ложки, столик, заставленный крохотными пирожными, благоухающий сад с рододендронами за окнами - в этом маленьком горном отеле все говорило о покое, досуге, хорошей жизни.
Человек за пианино был диссонансом.

Он наигрывал разные популярные мелодии, с разной степенью энтузиазма и увлеченности. Когда дело дошло до Beatles - энтузиазм рванул вверх. Мы сидели прямо у него за спиной, приканчивая десерт. Когда он запел Obladi-Oblada - он кинул взгляд на свою аудиторию. Мелодия рвалась у него из-под пальцев, нога притопывала, забойный ритм, казалось, просто бушевал внутри. Аудитория вежливо улыбалась в ответ, дозволяя развлекать себя.
Когда он дошел до второго припева, я стала притопывать в такт. Вокруг стали иронически посматривать.  Третий - уже подпевала в голос. И тут он остановился. Обернулся. Улыбнулся мне так, как будто признал - вот, своя. И жестом пригласил встать рядом с его инструментом. Я, шутливо-панически,  замахала руками и замотала головой, отказываясь. С моим голосом  петь публично - может только оооочень храбрый человек. Намного более храбрый, чем я. Но тут на его лице выразилось настолько глубокое, искреннее огорчение, что выбора у меня не осталось. 

Ощущая всей спиной и боком, насколько иронически взирает на нас аудитория, я подошла к нему.
Мы спели еще раз Obladi Oblada. Потом Can't buy me love. Потом Let it be и Hey Jude. Он, играя, притопывал ногами, подскакивал на месте, подмигивал и гримасничал так, как не снилось, думаю, и самому Марселю Марсо. На лице его было написано полное, безоговорочное и окончательное счастье.

В какую-то минуту он обернулся назад. В комнате, кроме нас двоих и моей подруги, уже никого не было. Огорчение еще раз пробежало по его лицу, но он с ним быстро справился.

- Как вас зовут? - спросил он у нас на очень плохом английском. Мы назвались.
- А откуда Вы? - поинтересовался он дальше.
- Москва, Россия, - сказали мы.
- Быть не может, - поразился он. И протянул нам руку. - Любен, Болгария, - представился он, переходя на русский. - Живу здесь с 90-х годов. Сегодня одни из самых счастливых вечеров за последние двадцать лет. Спасибо вам.

Был поздний вечер, но мы пошли посидеть еще на веранде отеля. На нас смотрели со всех сторон, посмеиваясь и перешептываясь. Меня легко этим задеть - обычно. Но в тот вечер все было по-другому.