ОВЕЧЬИ ТУЛУПЫ И СУП ИЗ ГРИБОВ

Акинфеевы, вместо подмосковного Видного, где родился Игорь, давно живут в многоэтажке в совхозе имени Ленина. Одна остановка от метро «Домодедовская» – и вот он, их зеленый игрушка-городок.

– Хорошо, да? И Игорьку здесь нравится. У нас в совхозе прописаны три тысячи шестьдесят восемь человек, а живут все двенадцать тысяч! – посмеивается Владимир Васильевич, пробегая по единственной в городе улице – прямо от дома шурина к подъезду своего.

Папа Акинфеева походит на олимпийского мишку: такой же спортивный, большой и добрый:

– Кофе?.. А, может, супчика? Грибной. Да ты не стесняйся! Проголодалась небось: десять часов вечера! (журналистке)

И тут же – я даже не успеваю кивнуть – дядя Вова усаживает меня за кухонный стол, наливает тарелку, себе делает кофе и сам начинает разговор.

Разговор о двух овечьих тулупах – белом и черном, которые подарил родственнику жены: эх, разве в Москве их наденешь? О доме их, который построили гениальные китайцы «на розе ветров», – кондиционера не надо! О ремонте в квартире Игоря на «Соколе», куда каждый день отец ездит на метро: так быстрее!

Менять его темы на свои не решаюсь. Понимаю: так большой Акинфеев прогоняет перед игрой волнение. Но не выдерживает:

– Включаю вчера радио: дай послушаю, что говорят! А там наш болельщик звонит с вопросом о сборной, а ему: «Давайте говорить о командах, которые играют сегодня: Италия, Голландия, Румыния… О России поговорим завтра». Ну, ладно. Завтра так завтра! Включаю сегодня. С утра. Так… Сейчас, думаю, будут говорить. Звонит наш болельщик с вопросом о сборной, а ему: «Давайте говорить о наших сегодняшних соперниках – шведах. О сборной России мы с вами еще успеем поговорить». Да тьфу на них! – Владимир Васильевич раздосадованно выскакивает из-за стола. И, глядя в окно, отвернувшись ко мне спиной, он все-таки решается – выпаливает:

– А ты как, Лен? Веришь, что они выйдут в четвертьфинал?

У меня рот набит картошкой и грибами.

– А я… я, – кричит Владимир Васильевич, – не верю!

На словах «не верю» звонят в дверь…

НОСИТЕЛЬ РАДОСТНОЙ ВЕСТИ

Улыбаясь, порог кухни Акинфеевых переступает шурин. Соглашаясь на кофе, дядя Гена, чтобы за второстепенным не забыть о самом важном, сразу называет счет:

– 2:0!

Никто не может понять, как ему это удается, но за годы предсказаний шурин ошибся лишь раз: «не спрогнозировал» руку Сиссе за час до начала Суперкубка Европы.

Автор радостного прогноза прибежал к нам, бросив дома супругу вдвоем с мамой Игоря: «Мальчики болеют отдельно, девочки – отдельно».

– Да куда ей болеть?! – перебивает шурина старший Акинфеев, услыхав, что тот завел речь о его супруге, маме Игоря. – Ира даже стоять у телевизора не может: волнуется страшно и весь матч ходит по комнатам. Мы только когда увидим, что эпизод «не страшный», зовем ее посмотреть повтор: «Ну ладно, не переживай ты так – иди, лучше покажем, какой Игорек мяч взял!..»

…Уже через минуту застаю мужчин стоящими на домашнем ковре под Гимн России. В это время по телевизору его, как всегда, прилежно исполняет Динияр Билялетдинов. Вводя в заблуждение операторов Европы, неразборчивым речитативом что-то свое напевает Хиддинк. И как всегда, не выдает ни слова гимна Игорь Акинфеев.

– Да спрашивал я у него, почему он гимн не поет! – избавляется от моего вопроса дядя Вова. – Я, говорит, пап, по-другому настраиваюсь. По-своему!

– Ты смотри, какие лоси! – вздрагивает дядя Гена, когда, пожимая руки, мимо Семшова и Акинфеева проходят двухметровые соперники. – Это – хоккеисты! Да что ты смеешься, Вова? Я тебе говорю: на игру с нашими шведы хоккеистов переодели! Ну, ничего-ничего. Щас мы им Полтаву устроим!

– Все. Свистнул. Понеслось.

ШВЕДСКАЯ МОЗОЛЬ

– Да что ж вы делаете! – на весь зал, а то и на пару соседних квартир кричит Владимир Васильевич нашим, а те – уже несутся в атаку. Я и на стадионе-то не видела, чтобы так кричали и так болели, никого не замечая вокруг. Помяв и бросив на подоконник пачку сигарет (покурить отец пойдет в перерыве), то приникая, то отшатываясь от балконной двери, за полтора часа игрового времени старший Акинфеев не присядет ни на минуту.

– Вы сначала с Ибрагимовичем разберитесь! Не надо ему ногу отрывать! Лучше взяли – и тихонько, без карточек, пока судья не видит, раз и наступили шведу на мозоль.

Совет отца Акинфеева вместо наших неожиданно использует Ибрагимович – и наступает на ухо Игнашевичу.

– Ну ни фига себе в ухо засадил! – вырывается даже у весьма сдержанного дяди Гены, который удобно устроился в ближайшем к телевизору кресле. Самая распространенная из его комментаторских реплик – «Молодец, Игорек!» – звучно скороговаривается всякий раз, когда племянник по-настоящему в деле.

В следующем тайме по уху получает другой наш защитник:

– Ну, будешь теперь, Колодин, с одним ухом ходить! – смеется старший брат Игоря Женя, просочившийся в комнату еще в начале игры. Но сидеть на диване у брата не получается: не в силах глядеть на отца, он бегает из зала на кухню, покрикивая оттуда: «Пап! Успокойся!». Тот не слышит. Тем более наконец сбывается «мечта» Владимира Васильевича: на глазах у камеры пару раз прихрамывает Ибра.

– О! – улыбается Акинфеев-старший. – Коленка заболела! Вот я что хотел вам сказать. Молодцы! Ни карточки, ничего!

ПАША НА СВЯЗИ

– Вот это удар! – ехидненько так посмеивается дядя Гена. – Это ж как надо было по воротам бить, чтоб даже в угловой флажок не попасть!

А через минуту этот самый Гена дико вскакивает с насиженного креслица и с размаху бьет-бросает всего себя в руки шурину. Мне только на повторе удается глянуть, что Павлюченко, оказывается, пульнул мяч в правый угол после скидки Анюкова…

Раздается телефонный звонок. На связи – Паша. Детский тренер Игоря Павел Григорьевич Коваль собственной персоной. Хлебнув футбольной радости, дядя Вова кричит другу в трубку:

– Все, Паша! Теперь им надо забить шведам еще два штуки – и «хоккеисты» бросят играть!

У Геннадия от таких прогнозов глаза лезут на лоб. «2:0!» – обидчиво бурчит с кресла шурин. И, быстренько переварив гол, комната опять «закипает»…

– Э, красная девица! – радость сменяется разочарованием. – Сам… не бежит, а других только и гоняет по полю своими пасами! – с досады Владимир Васильевич чуть не выругивается.

– В туалет вы, что ли, бежите? Как же все медленно! Питерец! – последнее слово из уст брата – болельщика ЦСКА – уже звучит едва ли не как ругательство.

– Ой! Так и не пробил. Забыл ударить, – смешно бормочет себе под нос Геннадий Иванович.

– Держись, Игорек! Контракуй! – от волнения Владимир Васильевич «ест» слова, призывая россиян к контратаке.

Новый телефонный звонок. Паша на связи. Через пятнадцать минут история повторяется. И через десять. И через пять.

– Да замотал! – нервно кричит Акинфеев-старший. И в трубку: – Да не ты, Паш!

И вдруг, опешив:

– Ой! Пашка! Гол! Второй!

МАЛЕНЬКАЯ СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА

…За минуту до конца Владимир Васильевич выскакивает на балкон, хлопает дверью и бежит назад, непонятно кому и куда выкинув сигареты.

– 6:0 или 7:0 могло бы быть! – вздыхает брат Игоря Женя.

– Это я вам перед игрой нарочно сказал «не верю», – смеясь, подмигивает мне его отец.

– Глядите: шведы – в шоке! Не ожидали! Ну, все. А с голландцами Хиддинк договорится, – загадочно улыбается шурин-водитель. – Ладно. Пойду я. А то мне через несколько часов вставать – зачем-то в восемь утра поваров для выпускников возить.

На прощание Геннадий выпивает капельку «Hennessy» и с гордостью предъявляет перед фотокамерой голубую конфетную обертку с медведями:

– Порвали наши «мишки» их «викингов»! Эх, могли б, конечно, вразнос их пустить! – аппетитно вздыхает дядюшка, надевая ботинки в прихожей возле «уголка» племянника, где красуется приз «Лучшему вратарю среди женщин». На вручении наград по итогам года Игоря Акинфеева перепутали с Эльвирой Тодуа.

– Во, девка гордится, наверно, призом «Лучший вратарь среди мужчин», – напоследок хохмит дядя Гена.

И только он хлопает дверью, на пороге появляется мама лучшего русского вратаря. Маленькая улыбающаяся женщина стоит передо мной, сжавшись, как воробушек, не поднимая глаз. Как будто стесняется переполняющего ее счастья. А потом, уже на кухне, улыбается и пишет свое послание читателям «Советского спорта».

– Игорь после игры сам позвонит, – шепчет мне Женя. – Маме.