[240x240]:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

43

 - Что ты сделал? Что вы сделали?

 Франк прекратил исповедоваться и замолчал. Еще на пороге квартиры, даже больше, еще в дороге у него возник образ спокойного толерантного Давида, реакции и слова которого были понятны и предсказуемы. Неизвестно, почему Франк был так уверен, он сам не мог объяснить... образ как следствие опыта жизни рядом с Давидом? Уверенность в том, что выдержка ему не изменит? Конечно, Франк понимал, но как-то обрывочно, что даже его неуклюжая пьяная полу-измена не может быть встречена абсолютно спокойно. У него не было времени, чтобы успокоиться и вернуть себе здравый смысл, и не хватало хитрости, чтобы выкрутиться из ситуации без последствий. И теперь Франк молча стоял, глядя на Давида, который смотрел на Франка, смотрел, и опускал голову, отводил взгляд, размышляя о чем-то, принимая какие-то решения, в его нервной мимике было море непонимания, и пока ни капельки толерантного смирения. После таких раздумий Давид обычно выдавал свое мнение как вердикт суда, как приговор, и переменить его не соглашался.

Давид разглядывал Франка и не мог понять, что он только что услышал. Он не мог выработать решение, не учел все возможные варианты, не мог предвидеть, что Франка занесет ТАК сильно... Пока было ясно одно - они залезли еще в более глубокую яму, из которой выбраться будет тяжелее, и в процессе можно потерять смысл – зачем вообще выбираться, стоит ли тратить силы?

- Так.
Давид обошел стол, машинально поправляя футболку и потирая запястья. Он остановился возле Франка, но выставил вперед руки, как бы очерчивая границу достижимости. Кухня резко стала из вполне просторной очень маленькой. Мысли о возможном сексе испарились у обоих сторон.

- Так. А теперь внятно - что ты делал вчера вечером и сегодня утром?
Франк сложил руки на груди. Ему казалось, что главное - это объяснить, что он был пьян и сделал ошибку, ничего для него Эрик не значит, и он, Франк, любит только Давида...

- Хорошо. Но самое важное, что я хочу, чтобы ты понял - я напился, и мне стыдно за свое поведение, и всё, что произошло, совершенно ничего не означает, ты для меня важнее всех и всего!

Давид молчал, но вокруг его рта обозначились морщинки боли. Он смотрел на Франка в упор, не отводя глаз, и этот взгляд нервировал, в нем прятались чересчур сильные эмоции.

Франк потер ладони друг о дружку, как часто делал, когда надо было начинать какую-нибудь тяжелую работу. Он пожал плечами, вздохнул и начал рассказ, стараясь говорить по существу и все еще уверенный, что ситуация пока идет по его внутреннему плану - Давид слушает, Давид думает, Давид прощает.
- Мне лучше не пить, особенно в неподходящем... мм.. окружении. Ты же знаешь. Вообще-то, я должен был идти к Флориану, он устроил небольшую вечеринку, там куча народу еще была, меня ждали, и я бы пошел, но пока мы сидели в "Хард-Роке". Да, сначала мы сидели в "Хард-Роке". Это потом, вечером, должны были собраться. Короче говоря, Пауль сказал, что Эрик в городе. Если бы мне никто про него не напомнил, я бы спокойно напился у Фло, проспался и уехал бы к тебе. Понимаешь, от ребят я узнал, что Эрик в Хайдельберге... Он... моя первая любовь, как это ни звучит глупо, но... Вот так. Я уже даже не помню, когда начал о нем думать... Из-за него я смог понять, кто я такой. Но... Это никогда не было чем-то реальным, хотя оказалось, что он знал про меня. Догадывался. И я решил к нему заехать. Точнее, я решил просто посмотреть на его дом, я не собирался заходить. В общем, он оказался дома, мы пообщались, немного выпили, все было нормально. Потом... Я не могу понять, как все вышло. Он сам предложил. А я уже был пьяный... Не знаю. Для меня самого это шок, потому что... Не знал, что способен на спонтанный секс. На измену. И я тоже не знаю, почему он так себя повел. Говорил, что ему любопытно, какие ощущения испытываешь с парнем. Он сделал мне минет. И сам тоже кончил. Сам, я его не трогал. А потом я отключился. И сейчас вспоминаю - все как в тумане, и как не со мной. Я мог бы притвориться и сделать вид, что этого не было. Соврать тебе, в таком плане. Но ты должен знать всё, что происходит со мной, и наоборот. Я люблю только тебя, Дави. Прости меня, нельзя делать то, что нельзя делать. Давай начнем все заново, без взаимных претензий. Я понимаю, что слишком наседал на тебя, и оставляю вопрос про Басти, забудем, что бы у вас ни было, и все другие - забыли про них. Никого лишнего. Теперь будем только ты и я, и мы постараемся со второй попытки построить нормальные отношения.

Франк выдохся и замолчал.

Давид никак не реагировал. Он смотрел куда-то в сторону, все так же сосредоточенно размышляя.

- Что скажешь?

Франку хотелось услышать обычное рациональное решение Давида. Но Давид не спешил его прощать и успокаивать.
- Я не обманываю тебя. Не стал врать. Между нами не должно быть никаких тайн. Ты для меня самый главный человек в мире.

Давид кивнул и сказал:
- Ты оставляешь вопрос про Басти... То есть, другими словами, ты говоришь: "ладно, мне все равно, что вы крутили у меня за спиной, я готов про это забыть"?

Франк ответил:
- Да, я не буду больше пытаться узнать правду. Согласен про это забыть.

Давид опять кивнул.
- Получается, что ситуация такова. Ты мне изменил. Но это вроде как ничего особенно, ничего важного, проехали. Окей. Дальше – я тебе не изменял. Ни разу. Но ты до сих пор мне не хочешь верить, но благосклонно прощаешь, хорошо, пусть вы там мутили, забудем про это. Так. И кто перед кем должен извиняться? Я должен опять доказывать, что ничего у меня ни с кем не было, и еще радоваться, что ты престанешь меня доставать ревностью по этому поводу, и при этом, я же должен простить тебе измену. А теперь объясни, если ты так и не стал верить мне, как я могу верить тебе?

Франк слушал Давида, впитывая строгую логику его рассуждений и запутываясь еще больше в происходящем. Он решил держаться тактики умиротворения.

- Подожди, ты не так понял. Я ни в чем тебя не обвиняю, не хочу ничего знать. Я ничего не хочу знать про твоих бывших, и ты не спрашивай больше про Эрика. Мы начинаем отношения с чистого листа, как говорится...

Давид перебил его:

- Я у тебя ничего и не спрашивал. Ты сам начал рассказывать, никто за язык не дергал.

Франк на секунду замер, понимая, как Давид прав, и как он мог избежать всего этого разговора, но замешательство дорого ему стоило, потому что раз начал – стоило молчать и соглашаться, а не терять контроль над своими словами и говорить:

- А ты бы и не спросил – тебе же все равно, с кем я был и где. Ты равнодушен ко мне, есть я, нет меня, что со мной случилось... я могу прийти поздно, ты даже не спросишь, где меня носило, чтобы ты меня заметил, надо на голову встать! Вот это правда, Давид, разве не так? Я тебя люблю, и мне не все равно. А ты меня не любишь, просто используешь, это ж так удобно, не надо никого снимать и рисковать, надежный влюбленный Фрэнки всегда рядом, он поможет, накормит, спинку потрет, трахнет по вкусу, согреет холодной ночью, не забудет о вещах, которые нужно с собой взять на следующий день. Правильно, почему бы и нет? Зачем со мной делиться своими чувствами? Кто я такой, вообще? Со мной можно только футбол обсуждать. О важных делах ты рассказываешь Басти, он же верный друг, да? И можно расслабиться на стороне, с кем-нибудь из бывших, даже переночевать, какая разница, все же люди свободные, свобода – это главное, у всех есть право выбора. Обо мне думать не надо – я же никуда не денусь. Ну, поревную немного. Пройдет, фигня какая. По-любому, ты разденешься, скажешь, что хочешь меня, и я приползу на коленях, и буду еще прощения просить за то, что ограничиваю гения в его порывах высокого вдохновения!

Франк кричал, он перестал контролировать, что говорит и как. Он собирался только сказать, что Давид равнодушный, но маленькая часть внутренней правды потянула за собой клубок полуосознанных мыслей, и Франк не мог остановиться, он выложил всё, что думает, что чувствует, что пережил за последние дни. Замолчав, потому что закончился воздух в легких, и надо было вдохнуть новую порцию, он подумал – раз вся правда, так вся правда, если дальше их отношения продолжаться, то хотя бы он точно будет знать, на каком месте находиться, и куда идти дальше. Франк вглядывался в лицо Давида, но оно не отражало никаких эмоций, только мрачное упорное терпение и самообладание, которые вызывали у Франка желание встряхнуть Давида, ударить, сделать что-то или сказать что-то, что выведет его из себя, заставит раскрыться, потому что Давид как был полностью закрыт, так и остался. Намеки на чувства иногда проскальзывали сквозь непроницаемый занавес обманчиво ясных серо-голубых глаз, но они еще больше путали прямодушного Франка, и он устал, он бесконечно устал от этих игр в молчанку, его тянуло провоцировать Давида на откровенность, на такое же обнажение всех внутренних тайн.

Давид молчал и ждал. Слова Франка не вызвали в нем никакой реакции, было такое ощущение, что он игнорирует их, как бесполезный мусор, и ждет, пока его парень успокоится, заткнется, чтобы высказать свое мнение. Франк видел это так, и не мог понять по-другому. Он не хотел ничего анализировать, разбираться, для него всё было предельно ясно и понятно, других вариантов ответа не предполагалось.

 Давид слушал молча. Из слов Франка он вынес одну важную вещь – Франк его совсем не понимает, ни слов, ни действий. И почему-то за все время, что они вместе, Давид не смог ничего про себя объяснить так, чтобы Франк понял, а Франк не сделал ничего, чтобы попытаться понять. Давид действительно почти не слушал – он уже это слышал, ничего нового не было сказано. Франк все-таки был похож на Басти. Слова, которые он говорила, это были слова Басти, о том, что Давид нашел себе удобного любовника. И еще высказывались другие описания. Далекий, холодный, непонятный, живет в своем мире, не волнуется, не ревнует, как будто ему все равно... Давид такие выводы про себя слышал уже много раз, и он не удивлялся теперь взрыву Франка. Мнения всех любовников совпадали. Единственное, что ставило его в полный тупик – он каждому своему парню объяснял, что вот такой и есть. И что музыка на первом плане, и что не умеет он ни ревновать, ни скандалить, ни морду бить, вообще, никакого театра он устраивать не умеет, так устроен. Выражает любовь по-своему – все его чувства, эмоции, волнения переплавляются в музыку, собственная жизнь становится материалом для творчества, и с этим живут многие творческие люди... Давид всегда говорил, что верность для него важна, но и важна свобода, но свобода – это если кого-то полюбил, то не ходи налево, а признайся, будь честным, это и есть право выбора. Давид говорил это Франку, но, видимо, плохо объяснил, и Франк все понял по-своему. Хотя иногда Давид думал, что они все в чем-то правы, и его неэмоциональность граничит с равнодушием, по крайней мере, так им кажется, потому что большинство людей привыкли к каким-то нормам, которые есть везде, и в любви тоже, и в отношениях, неважно, какого пола участники этих отношений.

 Созданы стереотипы, которым люди если не следуют, то хотя бы оглядываются на них, а я нарушаю эти стереотипы. Что же, раз так, то что-то надо менять. Каждый раз я предупреждаю, что со мной будет сложно, и каждый раз это бесполезная трата дыхания. Все говорят, что понимают, но ни хрена не понимают, и начинается спектакль. Моя роль обычно без слов... В чем-то мать права, мне было бы проще с девушками, у них природная склонность терпеть странных мужчин, хоть они про это упрямо пытаются забыть, но если поискать, таких терпеливых можно найти. Теоретически...

 - А знаешь, почему я хотел трахнуть Эрика?

Вопрос Франк прозвучал резко, громко и вывел Давида из задумчивости.

- Хочешь? Потому что он меня ПОНЯЛ. Он поговорил со мной, выслушал меня, понял меня, ему были интересны мои мысли, я ему был неравнодушен! Когда я пришел, он делом занимался – писал книжку. Но Эрик отложил свое дело, что ПОГОВОРИТЬ СО МНОЙ. А что делаешь ты, Давид, когда я хочу с тобой поговорить? Напомнить? И о чем мы вообще говорили в последнее время? Не при всех, не о делах в группе? Да ни о чем. О футболе, разве что. Какая интеллектуальная тема... Нас связывает только секс, Дави. Когда я тебя трахаю, мне кажется, что ты мне становишься близок. Но это обман, ничего такого нет. Можешь впустить меня в свое тело, но все равно ты бесконечно далек, и в свою душу ты никогда меня не впустишь. То есть, я надеялся... Но теперь уже думаю, что ничего не изменится.

Франк опять замолчал, закрыл лицо руками и потер глаза.

Давид ничего не отвечал.

Франк понял одну вещь, которую раньше не понимал до конца – молчание может быть красноречивее любых слов, и оно может убивать неопределенностью.

- Послушай, скажи мне только одну вещь. Кто я вообще для тебя? Что ты от меня хочешь? Я так тебя люблю, что сделаю, только скажи. Когда я буду знать наверняка, нам станет легче находить... равновесие.

Франк договорил последнюю фразу, убрав руки, но не решаясь посмотреть Давиду в глаза. Закончив маленькую речь, он собрал волю в кулак и поднял голову. Давид стоял, не шевелясь, закрывшись скрещенными на груди руками. Он почувствовал на себе взгляд Франка и посмотрел на него. Устало и мрачно, как будто уже принял какое-то решение, и когда он начал говорить, Франк остро почувствовал, что сейчас будет вынесен приговор, и его жизнь изменится.

Давид убрал руки и оперся ими о стол за своей спиной.

- Я все слышал, что ты сказал, и все понял. И я хочу сказать... честно говоря, я это уже слышал так много раз, что могу продолжить твою мысль за тебя. Фрэнки, вопрос не в том, кто ты для меня, вопрос в другом. Как ты представляешь наши отношения дальше?