Уже несколько дней не могу отделаться от странного ощущения, когда кладу руки запястьями вверх. Кажется, что из них сейчас на простыню потечет кровь, как будто я вены резала, блин. Не самое приятное ощущение, наверное. Но почему-то прибавляет в жизнь легкости.
Я все говорю, что не пишу прозу. Пишу. Одну и уже давно. Она получается лучше всего и душевнее всего. В ней оказываюсь я вся с головой. Она красивая и с переливами, она именно теми словами, которыми мне бы хотелось, наверное. Кто захочет, она внизу.


Думать об открытом

Простуженная столица, кашель охрипший.
И кто-то нежно так, скупо, просит открыть окно.
Молва разлетелась быстро про город притихший.
Должно быть, сожгут все вышки, должно быть, сотрут меня.

И с каждой девятой строчкой приходит обрывок мысли.
Утерянные секунды куда-то меня ведут.
Конвойные генералы из косточек вишни и смысла
Зовут меня ласково по именам, орут.

Умывшись водой из колодца, я снова укутаюсь в шарф.
Так проще встречать осипших с северного конца.
Так легче терпеть молитвы с осинового бубенца.
Срываться на крик и рифмы, уплачивать старый штраф.

Стратегия – принц и нищий. Аборты, заборы, тысячи.
Легоньким покалыванием в мышцу, что где-то у левого рубежа.
Сбегать у последнего этажа, пытаться выйти на улицу.
Я – робкая слишком курица, но тоже не малого тиража.

Заматывать горло в шарф, носить на спине все строчки.
Зачем доходить до точки, если она тут не смотрится нихера?
Запутываться в подстрочниках, критически мерзнут мочки.
Мне нужно не шапку, а, в общем, чуть-чуть подлиннее шарф.



Чертовы наркотики, когда пытаешься от них избавиться, понимаешь, что начинается ломка. Обещаю писать тебе каждый день, мой милый степно-солнечный. Обещаю, но этого никогда не выполню из-за сильной гордости. Пусть вчера у меня была сильнейшая ломка и приступ паники. Ты сказал что-то вроде – ну, выживете тут без меня. Вот и придется как-то учиться. Жить без наркотиков. Без ниточки вечной в почках, без собственной гармонии и с постоянной болью в районе лопаток, потому что душа спряталась куда-то туда.
Просто чтобы ты знал – в Городе все так же, как и раньше. Робко пробивается в окна весна. Так робко, что любой желающий может ее увезти за собой, а от нас…она уйдет, даже ничего не сказав в свое оправдание. Так что, тут по-прежнему минус. Как у тебя с погодой, там, где-то на южном? Ну, с богом.
Из меня что-то вытягивают. По ниточке. Либо жизнь, либо зиму, либо остатки человечности. Бывало и получше, ничего не скажешь, если ты решил об этом. Но и хуже тоже бывало. Так что не стоит пытаться сравнить.
Отсчет совсем хреновости начнется с того момента, когда тот рабочий с аллеи перед университетом перестанет со мной здороваться каждый раз и спрашивать про мое состояние. Если вдруг перестанет, значит, я либо стала собственной хорошо замаскированной тенью, либо окончательно срослась с Городом, либо плеер слишком громко играет от поганости настроения.
Все мои хорошо обдуманные поступки совершаются от большой беды с умением мыслить. Все же было предельно четко и ясно, да? Рубеж, потом за, потом немного времени до взрыва, а потом шквал, буря и куча обломков. Прости, меня задело так, что из больничного состояния выбраться сложно. Считай, что я побывала в эпицентре, если так интересно.
Наркоманами не рождаются. Ими становятся после. После осознания чего-то очень важного. И ты будешь им, даже если не употребляешь чего-то психотропного или тяжелого, даже если не вгоняешь в руки иголки. Ты все равно будешь наркоманом. Пристрастия у всех разные. Но эмоции – самое сильное из всех. И если уж впитал в себя хоть частичку, то ты можешь паковать вещи в диспансер на обследование, а потом в клинику, где тебе вправят на место мозги. Ну, так, чтобы просто перестал видеть все через призмы чужих глаз.
На площади крутится Джек-фонарщик. Я не знаю, может, он – новый герой чего-то масштабного. Знаю только, что он часто рассказывает детям сказки, а под утро выключает каждый фонарь на своей территории. И каждый он знает по имени, в каждом чувствует его душу, теплящуюся внутри него, для каждого говорит пару успокаивающих, ласковых и таких трогательных слов, что даже родному человеку не всегда такое скажешь. Уверена, фонари понимают его намного лучше людей. Хотя, дети тоже понимают в силу своих способностей. Способностей, которые мы теряем, становясь старше. Способностей, которые мы просто откидываем за ненадобностью. Искренне верить и радоваться, например, видеть все через грани возможного, а не со скепсисом пялиться в небо. В общем, Джек-фонарщик счастлив быть там, где он есть. Такой долговязый, чем-то похожий на индейца – только вот волосы у него не смоль-черные, а какие-то доверительно-светлые. Правду говорю. Ты вернешься, я свожу тебя на него посмотреть. Не думаю, что вы найдете с ним много общего, потому что у нас с ним только и есть что фонари. Одни на двоих. Он ухаживает за ними, будто бы мать за детьми, а я стою под каждым из них и пою свою песню, стихи читаю. Вот такой вот он. Вроде, обычный. А приглядишься – самое открытое существо на свете.
Днем Джек-фонарщик уходит спать, потому что его фонари тоже спят. Или слушают новые истории. Ты если вдруг решишь хотя бы недоброжелательно прикоснуться к столбу фонарному, подумай о Джеке. Подумай о том, что внутри тоже может быть душа. Курсирующая по воздуху энергия. Потоки, связывающие между собой сеткой все вокруг. Тебя и меня, через какие бы части тела связь ни пыталась проникнуть, тебя и место, меня и меня опять-таки. А внутри – микроскопические токи, заряженные в этот поток энергии. Ты снова уснул? Ну, спи тогда.

Тянусь рукой к телефону и понимаю, что не писать, не писать. От этого чувство незащищенности и полной прострации. Как это, нет того, кому можно сказать про очередные провалы и получить поддержку. Нечто немыслимое, как и некоторые немыслимые подводные твари. И пусть мне не к кому идти, особенно со своим внутренним удушьем, но я сработаю лучиком света другим. Тем, кому, как мне кажется, помочь легче, чем мне. Да и, пожалуй, нужнее. Помогать людям. Морально, физически, не жалея сил и времени. Что ты, я же сильная, пусть и плачу ночью в подушку.
12 марта 2012

Давай пересечем наши нити. Окончательно и невозвратимо. Запутаем их так, что даже не разорвать, потому что нитки из нержавейки и такого гнучего металла, который просто не трескается даже. Ну же, соглашайся. У тебя только один выход. Пойдем плести тугие косы, потом клубки, потом – города. Рядом с тобой я все еще остаюсь самой собой. Я являюсь тем, кем и должна быть. И вряд ли скажу когда-то, что была глупой. Это не наивность, а капелька здравомыслия.

20 марта 2012

Меня интересует один такой важный глобальный вопрос – умеют ли смертницы плакать. Ну, я же – смертница, я же плачу. Мне хочется вспомнить старое и снова говорить о фонарщике. О том слепом фонарщике с площади, который так любил своих детей. Говорить тебе о черных птицах, без которых я не представляю жизни.

Без даты

Стоп-машина. Образность пропадает, когда приходит полнейшая усталость от всего происходящего. Убери в коробку все свои домыслы. Спрячь в ящики все, что там у тебя накопилось за это время. Я тоже повешу замок на каждое свое. Так же просто нельзя.
Мне всегда казалось, что курсирующая энергия охватывает всех и каждого. Скажи мне, а разве можно по-другому? Оказалось, можно. Оказалось, что кому-то ее не хватает, поэтому они тянут ее из других. Вот эту вот несчастную порцию. Может, неосознанно. Может, специально. А что уж они с ней делают – не нашего ума дела. Правду тебе говорю. Они не расскажут. Да и ты теперь тоже не расскажешь, зачем тебе моя небольшая доля.
Без нее как без звездной пыли. Когда выматываешься быстрее, бежишь медленнее и хочешь всего-то встать на подоконник, чтобы на Город смотреть сверху. Чтобы он как на ладони, а ты маленькой птицей над ним с распростертыми крыльями. Не бойся, я не умею шагать вниз. Я могу только стоять и наблюдать. Кажется, это полностью моя роль в этом мире.
Люцифер, ты не то чтобы не выполнил обещание единожды. Это было бы вполне простительно, потому что со всеми бывает. Нет, ты методично уже, второй день подряд картинно не можешь ответить за свои слова даже в коротеньком сообщении. Возможно, я даже попытаюсь понять все в очередной раз. Возможно, спущу на тормозах.
У меня теперь слишком мало чего осталось. Этот необъятный город, пол пачки сигарет и аритмия. Учеба еще, но это не в счет, потому что иногда она ведет себя совсем неподобающим образом. У меня слишком мало героев. И все они теперь впаяли себя в реальность. Они приходят ко мне живыми людьми и что-то предлагают. Случайные знакомства, улыбки и искренность. С полупьяными людьми в пустых дворах. Я привыкла. Я же привычная. У меня остались части себя самой, которые можно еще сложить до полной звезды. Ну, чтобы как раньше. Чтобы универсальный ключ ко всем дверцам, чтобы зажигала, чтобы горела, чтобы неслась вперед по космическому пространству. Только не надо оставлять меня в коме, пожалуйста. Кома – это слишком пограничное состояние, чтобы оставаться правдой.
Все слишком предсказуемо, на самом деле. Все слишком больно, чего никак не ожидалось. Эмбрионом свернуться на полу и лежать, лелеять свои страдания. Но так делал какой-то персонаж из книги. Или так поступали все окружающие меня. Они становились жалкими и размазанными. Не буду эмбрионом, буду сильной. Снова куплю у железного дровосека листы фанеры по размеру, чтобы заковать себя полностью. Потом, правда, она тоже износится. Но это будет не так скоро. На это тоже уйдет какое-то время. Блок-защита, оборона крепости еще не спала.


Вот и здравствуй, мое одиночество. Здравствуй, пустая квартира. Здравствуй, мой мир в чертежах, бумагах и осколках. Здравствуй, жизнь без тебя и с отголосками людей.

26-27 мая 2013

Перечитывать дневники мертвых людей спустя почти год после их смерти, наверное, вот вообще не comme il faut. Но сегодня меня это не волнует.

3 июня 2013

Все еще не писать. Небо такое с переливами, что кажется радугой из сине-белых тонов. И им накрыт весь Город. По нему ночью, наверное, пробираются партизаны и ведут свою войну. Ну а как иначе, если выкопано столько траншей? Нам не скажут их истинного значения, но мы-то знаем.
Не знаю, как там твоя война. Я вообще слишком мало знаю в последнее время. Но моя война не угасает. Как я это знаю? По снам внутри меня, показывающие мне чьи-то сломанные пропуска. По пустым улицам там. По каким-то подставам. По тому, что мне видится Мышь с такими стеклянным-стеклянными глазами, в которые поместили компьютерную матрицу. Ты же знаешь, с ней случится что-то ужасное. Я долго думала над этим. Правда долго.
Вот есть Мышь. Она живет в довольно большой квартире. Она знает почти обо всем происходящем вокруг. По крайней мере, почти все ниточки ей подвластны. Даже те, которые растянулись по сводам Подземки. Она же уником в своем роде. Мне бы хотелось быть хоть в половину такой, как она. Задорной, общительной. Социальным магнитом, который на себя собирает все привязанности. Хотя, Мышь – это же я в другой плоскости. Ну или примерно так. Ее, возможно, окружают другие люди, с которыми она вполне может найти общий язык. Ну так вот. Мышь живет с Котом. А между тем, Кот – это прототип Никакого. Понимаешь, о чем я? Это какое-то смешение. И по этому поводу тоже идет моя внутренняя борьба.
Соклько бы ни было обломано стрел, сколько бы копий ни было отброшено, мы все равно стоим на тропе. Мы замыкаем круги и честно в это верим. Но никак не ожидаем, что при попытке еще раз пройти хотя бы их окраинными тропами, нас шибанет током под двести двадцать, чтобы лежат распластанными на земле. Здесь и героев-то никаких не надо. Главное – не забредать на чужую территорию. Тогда еще шанс выкрутиться присутствует.
Предательски молчащая трубка не предвещает ничего хорошего и дальше. Как можно перестать протягивать руку к тебе, с одной стороны? Как можно престать чувствовать твои руки на моих запястьях, на моей шее? Как можно перестать чувствовать тебя? Это все положим на одну сторону весов. А на другую скинем все остальное. Например, мою усталость, мое колотящееся сердце время от времени, предвкушающее хотя бы какую-то весточку. И дома, они действительно расчески. Зубчики такие. Дома смотрят на меня вверх, подняв свои лица, кивают. Они, наверное, понимают. Но тоже ведь не до конца. Они ловят меня за ноги, потому что каким-то образом являются теми окраинными тропами, которые зарядом электричества сквозь меня. На первую можно положить еще мой искренний смех, который звучит рядом с тобой удивительно живо. Можно еще вспомнить об ощущениях света. Такого света. Что воображаешь себя кем-то одухотворенным. Маленьким таким, детским. Но я так устала от того, что я должна что-то делать, что детскость затирается. Я лезу иногда туда, куда могла бы не лезть, а это куда-то вытесняет искренний смех из моей повседневности. Зачем?
Только, знаешь, я не убью себя также, как это сделала Микки. Я не дойду до состояния самоубийцы. Я же говорила, что могу только смотреть свысока на Город. Но не шагать. Я не лишусь своей целостности. И слова про наркотики потеряют свой смысл. Не уверена, что потом я вернусь. Скорее, вообще нет.

4 июня 2013

От каждой точки невозврата протягивается тропинка. Петляет или стелется по прямой. Так получилось, что каждая такая точка становится всего лишь запятой и продолжением. В этой квартире всегда будет кофе в тяжелых глиняных кружках со смешными зеленоватыми сердечками. Утро будет холодом затягивать в приоткрытое окно, а мой вечный насморк заставит меня ночи снова коротать у компьютера в попытках выписаться.
Знаешь, терять – это легко. Оказывается, что так. Ты можешь стоять и смотреть, как птицей в небо улетает принадлежащее тебе. Или уходит, взяв за руку абсолютно другого человека, незнакомого тебе, абсолютно чужого и от этого даже невозможно испытать что-то на эмоциональном фоне. Что-то кроме растерянности. Почему, почему ты не можешь вернуть то, что уходит прямо на твоих глазах? Все просто, протягивай руку и пытайся зазвать назад: сахаром, конфетами, музыкой или душевным состоянием. Нельзя же с потерянным видом и дальше смотреть в закат и видеть нечто от тебя удаляющееся. А так хотелось быть рядом и искать поддержки, но пока что мы стоим на точке невозврата, поэтому и ждать ничего не приходится. Мы сами, мы сидим на подоконниках, мы вспоминаем про наше детство.
Кажется, нас никто не предупреждал. Не знаю, как тебя, но мне точно забыли об этом сказать. Впрочем, мне часто забывают что-то сказать. Лучше бы уж молчали, оставляя себе эти свои запоздалые реплики. Было бы легче всем, кажется. Меня так никто и не поставил в известность, что кости – это каркас. А мышцы, кожа, кровеносные сосуды – все это наполнение. Такое же, как и душа, сидящая внутри этого самого каркаса. Мне удалось выстроить свой. Поставить его на твердую почву, придумать неплохой фундамент. Как раз-таки неподверженный никаким этим сейсмическим колебаниям. Такой, что нельзя измерить скорость ни в нем, ни в окружающем пространстве. В доску мой, до последнего винтика сконструированный. Продуманный до мелочей. Ладно, не совсем так, но прочный. И вот ты понимаешь, что у него нет крыши, нет стен и нет пола, а ты продолжаешь нести его на себе, пытаясь спрятаться, словно ты в домике. Только дует почему-то изо всех щелей. Мешает спать. И ты понимаешь, что забыла наполнить все это конкретным содержанием. И чуть не умерла за все это время. Мне бы в небо. Истребителем. Лучше, ракетой. Разрезать облака и идти на взлет. На вечный взлет. Leave me in atmosphere. It’ll be better. I hope so.
Где-то в далеком теперь 11-ом году в Брайтоне на вывеске паба кто-то белой краской вырисовал девиз: I hope for nothing, I fear nothing, I’m free. Так вот, жить согласно этой фразе стоит, но так сложно. Мне остается надеяться на встречу рассветов. Мне остается надеяться на завтрашний день. Как можно не бояться потерять, как минимум, себя саму, а уж потом и тебя, всех остальных, цель и сущность. Как можно говорить о свободе, если каждой клеткой лишаешь себя этой самой свободы, выполняя какие-то задания, на которые даже еле набираешь силы?
Тут мне бы стоило рассказать тебе сказку. Еще одно из серии про Прыгуна, потому что других у меня нет в последнее время. Разве что я превращаюсь в белого желтоглазого дракона, но и это тоже не очень-то приятная сказка. Но даже про Прыгуна не стану. Он особенный. Он живет так, как ему захочется. Лучше про мальчика, который вылезал каждую ночь на крышу и стоял, раскинув руки в сторону. Однажды он шагнул и полетел. Только не птицей, а вниз. Он случайно это сделал. Он не хотел. Просто почувствовал свою свободу, решил, что защищен со всех сторон и сделал шаг. Опрометчивый, ненужный шаг, позволивший ему действительно освободиться от всего на несколько секунд. Ну а дальше ты и сам сможешь продолжить.
Рассказать тебе про то, сколько я плакала за это время? Слишком банально. Чашка чая оказалась бы полностью состоящей из соленой воды. Можно было бы и набрать столько. Про то, что просыпаться по утрам сложнее, потому что нет стимула и мотивации? Бы и если. Может и наверное. Ходят за руку и здороваются неумело. Если ты хочешь рисовать, то не стоит пытаться и придумывать разнообразные пределы. Бери карандаш, бумагу и твори. Это мое наставление, если оно еще что-то да значит.
Мы не в ответе за тех, к кому оказались приручены. Мы не в ответе за тех, кого приручаем сами. Так уж получилось в силу эгоистичности нашей природы. Нам легче одиночками, заботясь только о собственных потребностях. Между делом вспоминая о тех, для кого мы действительно дороги. Хотя это сомнительно, что среди сильных и изворотливых есть те, кто действительно испытывает необходимость. Скорее, жизнь на пределе собственного эгоизма вот с этими всполохами и осознаниями. Кто-то не один? За кем-то обязательно придут родители, чтобы забрать из университета? Оставьте мне на столе несколько самокруток и россыпь саморезов. Пепельница снова полна окурков. Самое отвратное, что эта пепельница стоит внутри меня. Где-то совсем глубоко. И ее слишком сложно выносить, не задев важные органы, не задев психику, не задев окружающих. Нужен механизм для вывода токсичных отходов. Только его еще не изобрели. Давись собственными внутренними ощущениями и эмоциями. Давись. Видишь, я счастлива и улыбаюсь, танцую там, где танцевать-то уже сложно. Мне нужна хотя бы какая-то помощь. И я все равно не буду просить, предоставив разбираться со всем самой себе.
Это правда, что когда думаешь о смерти, плодишь собственные «я». Не пора ли снова собираться в целое, чтобы кофе и сигарета не ассоциировались с блядством прохожих?

6-7 ноября 2013

Просто катись к черту, не подводи черту.
Просто поставь прочерк, но не играй в игру.
Просто пиши слово и отправляй ко мне.
Просто не нужно боли на нашей-то высоте.

Просто ищи правду, если вдруг правых нет.
Просто копай землю, если увидишь рассвет.
И не беги в клетку, лучше иди домой.
Видишь вон ту ветку? Туда свои песни и пой.

Размашистым шагом выйти из дома, захлопнув напоследок дверь. Просто катись к черту, крикнуть в пустоту гулко и громко. Катись к черту на все неотвеченные, на все мои нервные клетки. Катись к черту, потому что тебя не окажется рядом ни в один из нужных моментов. Это априорное знание, потому что ты всегда где-то сам с собой и где-то абсолютно не здесь, далеко.
Когда снова будет мелькать какая-то строчка про то, что у нас все хорошо, не забудь поставить прочерк. Что может быть хорошо, если разница между словами и действиями такая огромная? Что? Что может лучиться счастьем, что может двигаться красиво, выделывая балетные пируэты, если рядом одно, а потом выходит совсем обратное? Даже по ощущениям обратное. Не надрезайте это тело даже сбоку, оно идеальное, оно такое красивое, что просто его не трогайте. Отложите скальпель в сторону, отойдите на несколько шагов, а теперь смотрите на эту спокойную красоту. Верите, она больше уже не проснется? А так хотелось присвоить это тело себе. Если кто-нибудь сумеет вдохнуть в него жизнь. Тогда и подумаем о вопросе с переселением душ. Но сейчас просто смотрите. Насмотрелись? Похороны через несколько дней, за ней придут родственники. Можете посещать морг в любые свободные часы, не забудьте еще зеркало, чтобы постоянно сравнивать с собой. Неправда ли, она великолепна?

Забирай, знаешь, забирай всю эту боль, которая время от времени скапливается где-то в районе сердца. Забирай ее целиком, знаешь? Мне надоело страдать, теряясь в собственной беспомощности и искать ответы на вопросы, которые ты сам-то еще не нашел в себе, а я готова задать в любой момент. Нет, лучше не катись к черту. Лучше забирай всю эту боль и знай, откуда она пришла. Понимай, что она принадлежит не тебе. Понимай, что ее может быть еще чуть больше, если этой дозы окажется мало. Она не твоя, но тебе с ней жить, пока не научишься делать хотя бы элементарные вещи. Там еще сны с деревьями, у которых такие красивые ветви на фоне ночного неба, тянущиеся вдоль железки. Забирай боль и начинай понимать, что она принадлежит не тебе, а мне. Все еще параллельно? А я все еще люблю.

23 ноября 2103

Когда сидишь на холме под звездным небом и чешешь туманное пузо призрачного лиса. Он цветной и отдает именно в ту лисью рыжину, которую ты всегда себе представлял. Летает вокруг тебя и преданно смотрит в глаза. Когда созвездие Диких зашло за облако и напустило еще больше темноты в окружающее тебя пространство. До дома идти-то пару метров. Шагнуть за забор, подняться по шаткой лестнице на второй этаж, через окно пролезть в комнату. Чтобы никто, чтобы даже маленькая сестра ничего не знала о твоих ночных похождениях. Очередной августовский звездопад. Когда их столько, что не успеваешь даже загадывать желания. И кажется, что у тебя больше нет желаний.
Полночь – это время свиданий с твоим призрачным лисом. Он будет бегать вокруг и тявкать, а ты станешь выпускать своего внутреннего волка повыть на луну, хотя она слишком часто прячется. Ты представляешь себе, как призрачным отпечатком из тебя вылетает твой волк и соединяется с лисом в одно целое. Когда животные танцуют ночной танец вместе. Ты цветной. Мир цветной. И чай снова остывает на подоконнике, ожидая, когда ты вернешься.
Лентами простираться в ночное небо и обрываться там, не достигнув некоторой конечной точки. Образы сплетаются, а северное сияние такое яркое, что забывает, как дышать. Ты всегда забывал, глядя на это зрелище. Кажется, что по нему можно пройтись от одного края до другого. Только, поговаривают, такие путешественники никогда не возвращались. И никогда не вернуться. Это ты знаешь точно. В него уходят такие, которые обязательно вернутся, чтобы еще раз увидеть своих призраков ночью на поляне.
Остается только обнять себя руками за плечи, поежившись от ночной прохлады и, призвав обратно своего волка, отправиться в дом. Это не последний летний вечер. Он и не первый. Это то, как должна идти жизнь.

1 декабря 2013

Знаешь, мне пусто. По ночам иногда так бывает. Накрывает и забывает отпустить. Стелется мягко. Забирая эмоции, не забывай оставить что-то важное. Доктор, мне пусто, если ты знаешь, о чем я. Это ждать перелива звонка, это ждать марта или апреля. Чертовой весны, чтобы ловить бабочек. Ты знаешь, почему зима – это мертвый месяц? Вот и я не знаю. Фениксы же не мерзнут? А вот мыши забиваются иногда в норы, хотя им тоже не холодно. Или не должно быть.
У него на левом предплечье обязательно должен быть знак солнца. Так ты узнаешь настоящего странника. Немного язычник по вере, хоть это и сложно представить. Скорее, он себе на уме и верит во всякие символы, в узоры и в их сплетения. Вряд ли в самих богов, хотя иногда он совершает обряды. Совсем редко, когда внутри становится невыносимо от ожидания. У него длинные волосы, собранные в хвост. Он любит ветер и носит их на своих руках. Как ты его узнаешь? Сразу, когда увидишь. По рассеченной бровки, ожогу на щеке и кривой такой улыбке. Он пройдет по улице ровно в полдень, потрясет головой, немного не понимая происходящее и обязательно присвистнет три раза. Знаешь, он правда добрый. Если его еще не убили и не вырезали изнутри.
Доктор, мне пусто. Зажуйте пленку в магнитофоне, сделайте что угодно. Я не готова гоняться за мартом или апрелем. Пока не готова. Доктор, мне пусто. Доктор…

22 - 23 декабря 2013