Утро. Шторы. Окна. Яркое солнце. Отражения на стекле. Их много. Больше десяти. В комнате никого. Только он. И они. Они, те, кто вечно рядом.
А он изношен, как старые дедовские часы во внутреннем кармане его жилетки. Он смотрит на них, потом на часы, подносит механизм к уху. Тишина. Полнейшая.
Стук.
Стук.
Стук в дверь.
Он оборачивается. Пустая комната, никого. Кроме них, тех, кто вечно с ним. У них злые взгляды и пустые лица. Неотрывно следят. Он не спит, когда они рядом. Он не спал уже целую вечность. Они неотрывно, как жвачка, прилипшая к подошве.
Окна.
Стук в дверь.
На подоконнике мертвая птица и кусочек хлеба. Они за стеклом. За двумя слоями стекла. Он говорит себе, что все под контролем. Он твердит с утра до ночи, чтобы они убирались. А они, как жвачка. Куда он, туда и они.
Снова, как по накатанной. Как старые джазовые пластинки в нижнем ящике стола, ключи от которого он так давно потерял. Он забыл уже все те песни, все мелодии. Но помнит девушку. Помнит ту, что подарила ему пластинки. Подарила песни. Он не знает, откуда она и как ее звали. Но помнит ее. Глаза, глубокие, серые. Она любила джаз. Очень.
По ночам он хочет обнять одинокую птицу. Ему кажется, что ей тоже страшно. Ему кажется, что так они спасутся от одиночества, от чертовой жвачки. Они ненавидят музыку. Он думает, что они специально спрятали ключи от нижнего ящика стола. Эти пустые лица, эти отражения на стекле. Он почти уверен, что они убили ту девушку. Русые волосы и глубокие глаза.
Окна.
Отражения.
Утро. Снова и снова. Стук. Стук. Стук в дверь.
Это они злые и пустые, говорит он рыжеволосой фее в белом халате. Она добрая. Она знает все его тайны. Медсестра. Она знает все истории, которые он еще способен рассказать от начала до конца. До самого конца. Одни и те же истории. Изо дня в день.
Она знает, что он убил свою сестру. Русые волосы и серые глаза. Глубокие глаза.
Его сестра обожала джаз.
