Раз в тоскливый час полночный я искал основы прочной
Для своих мечтаний - в дебрях теософского труда.
Истомлен пустой работой, я поник, сморен дремотой,
Вдруг - негромко стукнул кто-то. Словно стукнул в дверь...
                                                                                               Да, да!
"Верно, гость, - пробормотал я, - гость стучится в дверь.
                                                                                               Да, да!
     Гость пожаловал сюда".

Помню я ту ночь доныне, ночь январской мглы и стыни,-
Тлели головни в камине, вспыхивая иногда...
Я с томленьем ждал рассвета; в книгах не было ответа,
Чем тоска смирится эта об ушедшей навсегда,
Что звалась Линор, теперь же - в сонме звездном навсегда
     Безымянная звезда.

Шорох шелковой портьеры напугал меня без меры:
Смяла, сжала дух мой бедный страхов алчная орда.
Но вселяет бодрость - слово. Встал я, повторяя снова:
"Это гость, - так что ж такого, если гость пришел сюда?
Постучали, - что ж такого? Гость пожаловал сюда.
     Запоздалый гость. Да, да!

Нет, бояться недостойно. И отчетливо, спокойно
"Сэр, - сказал я, - или мэдэм, я краснею от стыда:
Так вы тихо постучали, - погружен в свои печали,
Не расслышал я вначале. Рад, коль есть во мне нужда.
     Милости прошу сюда".

Никого, лишь тьма ночная! Грозный ужас отгоняя,
Я стоял; в мозгу сменялась странных мыслей череда.
Тщетно из глухого мрака ждал я отклика иль знака.
Я шепнул: "Линор!" - однако зов мой канул в никуда,
Дальним эхом повторений зов мой канул в никуда.
     О Линор, моя звезда!

Двери запер я надежно, но душа была тревожна.
Вдруг еще раз постучали, явственнее, чем тогда.
Я сказал: "Все ясно стало: ставни... Их порывом шквала,
Видимо, с крючка сорвало - поправимая беда.
Ставни хлопают и только - поправимая беда.
     Ветер пошутил - ну да!"

Только я наружу глянул, как в окошко Ворон прянул,
Древний Ворон - видно, прожил он несчетные года.
Взмыл на книжный шкаф он плавно и расселся там державно,
Не испытывая явно ни смущенья, ни стыда,
Там стоявший бюст Минервы оседлал он без стыда,
     Словно так сидел всегда.

Я не мог не удивиться: эта траурная птица
Так была невозмутима, так напыщенно-горда.
Я сказал: "Признаться надо, облик твой не тешит взгляда;
Может быть, веленьем ада занесло тебя сюда?"
     Ворон каркнул: "Никогда!"

Усмехнулся я... Вот ново: птица выкрикнула слово!
Пусть в нем смысла и немного, попросту белиберда,
Случай был как будто первый, - знаете ль иной пример вы,
Чтоб на голову Минервы взгромоздилась без стыда
Птица или тварь другая и в лицо вам без стыда
     Выкрикнула: "Никогда!"

Произнесши это слово, черный Ворон замер снова,
Как бы удовлетворенный завершением труда.
Я шепнул: "Нет в мире этом той, с кем связан я обетом,
Я один. И гость с рассветом улетит бог весть куда,
Он, как все мои надежды, улетит бог весть куда".
     Ворон каркнул: "Никогда!"

Изумил пришелец мрачный репликой меня удачной,
Но ведь птицы повторяют, что твердят их господа,
Я промолвил: "Твой хозяин, видно, горем был измаян.
И ответ твой не случаен: в нем та, прежняя беда,
Может быть, его терзала неизбывная беда
     И твердил он: "Никогда!"

Кресло я придвинул ближе: был занятен гость бесстыжий,
Страшный Ворон, что на свете жил несчетные года,
И, дивясь его повадкам, предавался я догадкам,-
Что таится в слове кратком, принесенном им сюда,
Есть ли смысл потусторонний в принесенном им сюда
     Хриплом крике: "Никогда!"?

Я сидел, молчаньем скован, взглядом птицы околдован,
Чудилась мне в этом взгляде негасимая вражда.
Средь привычного уюта я покоился, но смута
В мыслях властвовала люто... Все, все было, как всегда,
Лишь ее, что вечерами в кресле нежилась всегда,
     Здесь не будет никогда!

Вдруг незримый дым кадильный мозг окутал мой бессильный,-
Что там - хоры серафимов
Или облаков гряда?
Я вскричал: "Пойми, несчастный!
Этот знак прямой и ясный,-
Указал господь всевластный,, что всему своя чреда:
Потерпи, придет забвенье, ведь всему своя чреда".
     Ворон каркнул: "Никогда!"

"Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,-
Молвил я, - заброшен бурей или дьяволом сюда?
Отвечай: от мук спасенье обрету ли в некий день я,
В душу хлынет ли забвенье, словно мертвая вода,
Яд затянет рану сердца, словно мертвая вода?"
     Ворон каркнул: "Никогда!"

"Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,
Заклиная небом, адом, часом Страшного суда,-
Что ты видишь в днях грядущих: встречусь с ней я в райских кущах
В миг, когда среди живущих кончится моя страда?
Встречусь ли, когда земная кончится моя страда?"
     Ворон каркнул: "Никогда!"

Встал я: "Демон ты иль птица, но пора нам распроститься.
Тварь бесстыдная и злая, состраданью ты чужда.
Я тебя, пророка злого, своего лишаю крова,
Пусть один я буду снова, - прочь, исчезни без следа!
Вынь свой клюв из раны сердца, сгинь навеки без следа!"
     Ворон каркнул: "Никогда!"

И, венчая шкаф мой книжный, неподвижный, неподвижный,
С изваяния Минервы не слетая никуда,
Восседает Ворон черный, несменяемый дозорный,
Давит взор его упорный, давит, будто глыба льда.
И мой дух оцепенелый из-под мертвой глыбы льда
     Не восстанет никогда.

(с) Эдгар А. По