Вот уже несколько дней, как я собираюсь написать один (думаю интересный) пост о моей знакомой - любимой поэтессе - Зинаиде Миркиной. Вернее о ее духовном опыте... Но как всегда не хватает времени... Столько новых друзей, дневников, комментариев!... Это так здорово! И все же, прежде чем я расскажу о Зинаиде Александровне, хочется сказать еще об одном голосе.., который говорит со мной... - это Антуан де Сент Экзюпери. С его книгами я не расстаюсь и часто наугад открываю страничку и, вот оно - чудо! - Он говорит! И как раз в тему!... Так было много раз! И вот, что он говорит:

"Я не навязываю мира. Принудить к миру - значит создать себе врагов и растить недовольство. Действенно лишь умение обратить в свою веру, а обратить, значит приютить. Протянуть каждому удобную одежду по росту, укрыть всех одним плащем. Обилие противоречий говорит лишь об отсутствии гениальности. И я повторяю мою молитву:
-Просвети меня Господи! Дай возвыситься мудростью и примирить всех, никого не принуждая отказаться от рожденных усердием желаний. Примирить, подарив новую мечту, которая покажется им старинной, знакомой. Вот и на корабле, разве не так Господи?! Те, кто натягивает паруса у левого борта, спорят с теми, кто натягивает их у правого. Они ненавидят друг друга, потому что не могут понять. Но если научить их видеть целое, они станут помогать друг другу и служить ветру.
Медленно растет древо мира. Словно кедру, нужно ему вобрать и переработать множество песчинок, чтобы создать из них единство...
Хотеть мира - значит строить хлев, где могло бы уснуть все стадо. Строить дворец, где хватило бы места всем и не надо было бы оставлять свою кладь у двери. Ни надо ничего отрезать и калечить ради того, чтобы разместиться. Печься о мире - значит просить у Господа плащ пастуха, чтобы укрыть каждого, как бы далеко не простирались его желания. Хватает же у матери любви на всех сыновей, и на застенчивого и робкого, и на жадного к жизни, и на тщедушного никчемного горбуна. Что ей до непохожести? Каждый трогает ее сердце. И каждый, по своему ее любя, служит ее славе.
Нет, никому не помогут уловки моих генералов, а они, дотошные и недалекие, пришли ко мне и принялись рассуждать. Мне опять вспомнился мой отец. "Искусство рассуждать - это искусство обманывать себя", - говаривал он.
А генералы рассуждали: "Нежелание воинов служить царству означает, что они одрябли. Мы будем посылать их в засады, они закалятся, и царство будет спасено".
Так мог бы рассуждать профессор, выводя из одного умозаключения другое. Но жизнь - она просто есть. Как есть дерево. И росток вовсе не средство, которое отыскало семечко, чтобы превратиться в ветку. Семя, росток и ветка - это совместность возрастания.
Я поправил моих генералов: "Воины одрябли, потому что царство перестало снабжать их жизненной силой, и они его разлюбили. Когда кедр истощает жизненную силу, он перестает превращать песок в древесину и сам потихоньку превращается в песок. Нашим воинам нужна вера, тогда они воодушевятся". Но генералы не поняли меня, они сочли мои слова преступным попустительством. Я не стал им возражать. И они довели свою игру до конца, послав людей умирать за сухой колодец, где по случайности расположился враг.
Нет слов, схватка из-за колодца была прекрасна. Она была танцем вокруг вожделенного цветка, и отвоеванная земля становилась наградой победителю вместе с давно забытым желанием побеждать.
Но будь в колодце вода, игра была бы другой. Лишенный воды и смысла, колодец был игральной костью, на которую не поставили состояния. Но генералы видели, как, играя в кости, один игрок смошенничал, а другой застрелился, и поверили во всемогущество игральных костей. Они поставили на кон сухой колодец. Но кто станет стреляться, даже если партнер смошенничал, когда на кону пусто?
Мои генералы никогда хорошенько не понимали, что значит для жизни любовь. Они видели, как радуются заре воины, потому что солнце приближает их победу. Победу, которая по утру расправляется в них и заставляет смеяться. И генералы поверили во всемогущество зари.
Но я говорю: если нет любви, то не стоит браться ни за какое дело. Если не верить, что осуществится твоя мечта, скучно играть в кости. Скучной будет заря, вернувшая тебя к собственной опустошенности. И со скукой в душе ты отправишься воевать ради бестолкового колодца.
Но когда ты влюблен, ради своей любви ты готов на самый изнурительный труд, и чем он изнурительней, тем больше твое воодушевление. Ты тратишь себя, ты растешь. Но нужен тот, кто примет отданное. Дарить себя и тратить попусту - разные вещи.
Мои генералы, видя радость, с какой отдают себя влюбленные, не догадались, что есть тот, кому они себя отдают. Им не пришло в голову, что для воодушевления мало обобрать и ограбить человека.
Я увидел, с какой горечью умирал наш раненный. Он сказал мне: "Государь, я умираю... Я отдал свою жизнь, а мне ничего не дали. Я уложил врага пулей в живот, и пока мне за него не отомстили, я смотрел на убитого. Мне показалось, что он был счастлив, потому что отныне нераздельно принадлежал тому, во что верил и чему служил. Смерть стала его богатством. А я, я умираю, служа капралу, моя смерть ничего ему не прибавит, а умирая зазря, трудно чувствовать себя счастливым. Я умираю достойно, но меня тошнит."
В тот же вечер, поднявшись на черную скалу, я смотрел на черные точки в треугольнике моего лагеря. Да, он был по-прежнему треугольным, в нем по-прежнему стояли дозорные и было много пуль, пороха и ружей, но, несмотря на это, он готов был рассыпаться и исчезнуть, как сухое мертвое дерево. Я простил моих воинов.
Я понял: гусеница, прготовив кокон, умирает. Дожив до семян, засыхает цветок. Кто бы ни перерождался, он мучается тоской и отчаянием. Ведь нежданно он сделался ненужным. Кто бы ни перерождался, он - тоска о былом и могила. Мой лагерь приготовился к перерождению. Он износил былое царство, которое никто не сумел бы омолодить. Нельзя вылечить гусеницу, цветок, ребенка. Ребенок переродился, но желая быть по-прежнему счастливым, требует, чтобы его вернули в детство, вернули занимательность наскучившим играм, сладость - материнским поцелуям, вкус - молоку. Но игры скучны, материнские поцелуи досаждают, молоко отвратительно, и подросток тоскует и мучится. Износив былое царство, люди сами того не подозревая, требуют нового. Ребенок, став мужчиной, вырос из материнских объятий и будет страдать от неприкаянности до тех пор, пока не найдет себе жену. Но кто в силах показать людям новое царство? Кто из дробности мира может мощью своего гения создать новую картину и заставить людей всмотреться в нее? Всмотреться и полюбить? Нет не логик, а художник, ваятель. Ваятелю не нужны словесные ухищрения, он наделяет камень силой будить любовь"
"Цитадель".