дневник
25-05-2008 20:19
к комментариям - к полной версии
- понравилось!
Весна - длиною в жизнь.
The conclusion.
Пятница.
Вчера выписали О. из психушки. Я случайно заехал к нему в больницу и попал на выписку, и из психбольницы поехали в сторожку. По дороге выпили по сто грамм водки. О. говорил о самоубийстве, удержать его я не смог, часов в 8 он уехал на вокзал, бросаться под поезд. Оставил мне фотографии и тетради. В половину девятого пришла Н. в сторожку, я ей рассказал, что О. уехал бросаться, и она поволокла меня на вокзал.
Солнышко, я тебя люблю.
Прошлись по вокзалу туда, сюда никого - О. не нашли. Теперь надо сходить к его матери, в «приют», узнать, где О.
Погода весенняя, чистая, светлое утро.
Суббота.
Вчера пришла Н. с бутылкой вина, ушла сегодня утром. Я пошел на дежурство, часов в 12 пришла мать О., затем она приходила еще раз, сказала, что Павлик, Паша не приходил домой.
Я не хочу больше жизни.
Больше никто не придет ко мне в сторожку, некого ждать, некого угадывать на улице, никто меня не увидит. Мы жили здорово, было многое, ходили по рельсам, по кладбищам, мечтали, под дождем мокли. Я его ждал, он приходил, так прошла вся моя жизнь, все, что в ней было светлого, больного, все было с ним. Столько дней вместе были, продолжать нельзя, начинать все заново не хочу, хочу умереть со всем, что было у меня с ним. Был дождь, была ночь, был асфальт, была любовь. Один без него я ничего не смогу. Он был талантлив.
Все, его уже нет.
Был у О. матери, завтра в 9.00 едем в морг. О., если бы ты узнал об этом, то восхитился бы, но дело в том, что едем искать там тебя. Я еду туда искать тебя среди трупов. Я часть той вечной силы, что вечно что-то ищет, неплохая шутка?
Теперь у меня никого нет.
Вот тебе и день рождения.
Блин! Я гад, я подонок! Мог ведь, наверное, остановить тебя? Хотел быть единственным в мире, а стал нулем. Начинать все сначала? Не хочу. Приди ко мне, пусть все будет, как было. Вообще, жизнь кончилась. Надо уходить. Все было здорово, такого не будет и не будет ничего.
Я увидел, все пережил, боролся, мечтал, я был не один, нам было здорово, теперь детство кончилось, и ты ушел, и хватит! Мы жили здорово.
Все было, все окончилось, теперь тебя нет. А были Гете, Шиллер, Булгаков, Вертер, Фауст, все было. Мы уже просто бесились на краю, не захотели вовремя пересесть в другой поезд, продлили и уехали – ты туда, а я здесь, в пустоте. Было все по-другому когда-то, раньше был ты, а потом я скис, поезд приехал туда же, откуда выехал, сделал круг бытия, дорога была интересной, очень жаль, никуда не приехали.
Теперь бы еще там мы были бы вдвоем, и все было бы хорошо.
Серый покой, сны под колеса.
В девять утра зашел к О. матери, часов в одиннадцать мы были в морге. Меня вызвали, и я узнал О.. Что тебе сказать О. о твоем теле, ныне пребывающем в морге? Ничего, лежишь (… на шее … и шея). Голова пришита к телу, подтеки крови на плече, один глаз полуприкрыт, как у курицы, волосы зачесаны назад, лоб большой, все черты тонкие, немножко приоткрыт рот. И ты - не ты, совсем не ты (… и ты), (но это ты), живот распорот и зашит, глаза, нос, на лбу немного поцарапано.
Потом мы все куда-то ездили, ездили.
Запомнилось, что милиции кругом много.
Это твой последний подарок мне? Сводить меня в морг, посмотреть.
Я ничего не помню. Голова болит.
Помню одиночество, почти картиночное отвращение, безразличие, все, все равно. Меня никто не знает. Отвращение к лицам. Лица живые, похожи на мертвые, но совсем не похожи, огромная разница; изменяются, дрыгаются, дряблые, что-то дергается. Настоящее лицо у тебя сейчас, лицо человека.
Безразличие, отвращение к живой биомассе, как противно прикосновение этой живой плоти, где все кипит, борется, развивается с жиром, с грязью. Ты чистый. Отвращение к живому всему этому. Они некрасивы, неприятны по настоящему, т. е. фальшивы.
Безразличие, что будет. Все равно, билеты, деньги, толкотня, все это глупо. Мы здорово прожили, не хотели жизни, не хотели грязной плоти, ты был чище просто.
Мне не нужна эта грязная жизнь во плоти, тебе тоже. Приспосабливаться, пристраиваться, зачем? Ничего не надо, ни тепла, ни уюта, ни покоя. Грязная фальшь спермы. Ты был чистый. Теперь я не увижу тебя до своей смерти. Странно. Тоска. Было ли, не было ли ничего, но ты здорово сделал. Я хочу того же. Ты был слишком чист и высок. А я пошл, ты был чист. Я к тебе приду. Не могу словами высказать, но все верно, правильно, так и надо, все клева. Под поезд, я тоже хочу в рай. А я лишь привидение, призрак. Главное, что все это происходит спокойно, как должное и мир вокруг идет дальше. Странно.
Завтра опять в морг за справкой, день рождения откладывается.
Теперь все, все равно.
Я вошел в дверь и сразу увидел твое тело, сразу узнал, открыл дверь и вошел, и подошел. Сразу узнал твои волосы.
Еще и дядя Ваня там крутился, сейчас вспомнил, что в морг его, видать, не затащишь, он ведь микробов боится.
Пусть живут черви и крысы. Я здесь задерживаться не собираюсь, пусть свиньи набивают свои животы, ездят за бабами, охраняют закон и свою плоть. Если удастся написать книгу. Хорошо, я постараюсь даже, нет - не удастся, умрем без книги, мне на жизнь наплевать, не для того она, чтобы жить.
Руби концы.
О. ожидай меня, скоро прибуду в край, откуда пришел. Я не червь, будем и там громить мир, если он будет плох. Согласись, что ад стоит разгромить! Пусть нас будут пытать черти и их присные, тем веселее убегать от них будет по рельсам. Есть ли там трамваи?
Не хочу жрать эти блинчики еще лет 40-50 и завтра, и через 50 лет будет такое же дерьмо вокруг, т. е. жизнь червей.
Я не червь.
Завтра мой день рождения, и я еду в морг! Кайф!!!
Рад ли я, что тебя нет? Рад! Жаль ненаписанных книг, больше упрекнуть не в чем.
И я хочу туда.
Самое основное чувство, когда я увидел труп: красивый, чистый, но чужой, я даже дотрагиваться боялся, как до чужого человека. Это уже не ты, ты не был чужим.
Жди, О., скоро, год, два – для тебя это разве много теперь? Какая разница, когда, лишь бы прийти к тебе, чтобы не было стыдно смотреть тебе в твои глаза. Сам увидишь, я выдержу этот бой.
Какой ты чужой в морге!!!
Это не он!
Священный сосуд без тебя. Этот труп мог быть кем угодно, и рэкетиром, и насильником, на машине ездить в ресторан… в общем, мог бы и в сторожке сидеть ночами за книгами, с самокруткой, в куртке с капюшоном и шапкой петушком. Духа в нем нет. Тебя в нем нет!
Чужой труп. Теперь мы его закопаем, как ты и предполагал, более того, чувствовал, но право, это не ты. Тебя нельзя закопать. Бюрократическая машина, сколько ментов сегодня видел! Даже бумагу подписал. Зачем?! Мне на них наплевать. Я за любовь, но я против жизни, О., ибо ложь не может быть истинной, чуть-чуть лучше, чуть-чуть хуже. Лучше, т. е. светлее, поэтичней, шикарней. Без отрицания, жизни нельзя искать. Я желаю себе смерти и это прекрасно. Это и есть жизнь, единственно возможная жизнь – знать, что умрешь скоро по собственному желанию.
Каждому дана своя крысиная кожа, шкура, в которой надо биться, чтобы лететь. Не в шкуре дело, хорошая она у тебя или плохая, дело в том, что-либо ты ее разорвешь, либо она тебя удушит.
О. покончил с собой 2. III, в 23 часа его нашли на вокзале.
О., вот увидишь, я приду к тебе как надо, с честью. Я тебя люблю, тебя не может не быть.
Теперь еще самое страшное – пережить твои похороны.
6. 3. понедельник. Сегодня в морг не попал. Очень рад, что О. покончил с собой, и мне, возможно, доведется копать ему могилу и закапывать, опускать в эту могилу. О. восхитился бы, узнав об этом, я тоже восхищаюсь. В этом мире я задерживаться не собираюсь. Что мне здесь делать?
Сегодня придет, наверное, Н. Может, не придет. Конец один.
Был у Корня и оповестил его о случившемся. После разговора возникла странная мысль, что я убил О. с целью завладеть его духом. Ведь теперь на земле нет нигде О., тело не он, в теле нет его духа, дух его только во мне чуть-чуть пребывает. Конечно, он не весь во мне, но на земле его больше нигде нет! Только я чувствую его. Возможно, это был один из мотивов, по которым я его «убил», не хотел, чтобы мы были вместе вдвоем. Конечно, вдвоем дух был бы мощнее, но я хотел быть один с таким духом, и из зависти позволил О. покончить с собой. Возможно, что это так и есть. Больше ни слова о нем?
7. 3. вторник.
Рваные головы. Спутанных волос,
Надежный покров. Для заблудших мыслей.
Верное место. Для любого протеста.
Не желание приспосабливаться. Быть не лучше. Не хуже
Подводить итоги дня. Непомерное желание. Разбить картинку
Кончики пальцев. Мокрый асфальт
Верное место для любого. Протеста.
... Вечер вчерашний прошел буйно, с шампанским, слезами, песнями, стонами, мордобоем, водкой, вином и т. д.
Болит голова.
Был на небосклоне, на высотном доме, смотрел. Сброситься смогу, не страшно. Жить, приспосабливаться, желания нет такого. Никогда не приспосабливаться к жизни.
Протестую против всего.
Хочу разрубить картинку.
Жить страшно.
Нет в жизни цели. Смысл есть, а цели нет никакой.
Смысл есть, все происходящее осмысленно.
Я не животное, чтобы жить и не раб, чтобы терпеть.
С его смертью кончилась эта жизнь. Что делать теперь?
Не хочу приспосабливаться, думать о будущем.
К чему, ведь все равно умрешь или выживешь (из ума).
В этот день он еще говорил, что очень хочется жить. Раньше разве были такие сигареты? Хочется жить, но «надо» умирать. И его лицо в морге.
Сегодня я не сбросился, может быть, зря, что теперь? Обывателем становиться, для утробы жить, а потом уйдешь в природу. Радоваться, пить, есть, трахаться. Нет, к жизни я не хочу приспосабливаться. Жить по законам? О., спаси меня. Надо что-то делать. Лучше умереть, самое лучшее, что возможно сделать. Цитромончику, молочка и баю-бай, на бочок, спать. Что теперь? Как все будет теперь? Зачем ты умер?! Никаких наставлений. Пересматривать фотографии, перечитывать стихи? Написать книгу – самое лучшее. Протест. Только не обывательщина, лучше смерть, лучше – смерть.
8. 3. Вначале было слово, за словом появились врачи-психиатры, только потом пришел, появился первый человек. И началось: «Где жил? Почему гол? Отчего не ешь мясо? Может быть, в секте какой состоишь?» И несть числа этим вопросам.
Был в городе, выпил 150 гр. Водки. Читал стихи. Туда, где мило - на край могилы.
Не слишком ли я высоко взлетел, ведь я чувствую себя чуть ли не дьяволом. Я тот, кто отверг все, тот, кто мечтает о смерти всех людей. Я вместилище дьявола. Вот что страшно. Протест. Но что страшно, что Н. идет за мной. Я–то, дурак, ладно, я – протест, она утверждает, что тоже протест. Она хотела идти за мной на край света. Я покажу край света. Страшно очень. Кончилась тетрадь, наверное, я опишу еще похороны и больше ничего писать не буду. Уже незачем. Она хочет край света. Я привидение, призрак. Я отрицаю все, весь смысл того, что вижу, знаю и не знаю. Представляешь, как это страшно?! Я это чувствую, быть отринутым, один против всего – всего и против себя.
9. 3. Уселся записывать сны сторожковские. Сны дали мне надежду, свет, что все будет, как должно.
Снилась метающаяся подводная лодка, слепая, но в должный срок ее заберут на корабль. Снилась лань, олень оживший и я его выпустил на свободу. Снилось, что вырвался сквозь паутину на волю из армии.
Так вот, уселся я было записывать все это, как пришла Н. Предложила ехать в Москву ночью завтра, т. е. сегодня.
Возвращался в автобусе, проводив ее часов в 18, встретил М. Ю., с ним говорил, очень атрофирован я был, и пошел в приют узнать, что и как. Там на меня набросились родственники О. во главе с его матерью, измучили так, что я преобразился, даже ожил. Сегодня они копали могилы, заходили ко мне, я не открыл (был с Н.), похороны завтра в 11 часов. Видимо, не состоится моя поездка в Москву.
Надо посмотреть на О. в гробу.
Думаю об О., глупо, что я так поступаю, может быть, вовсе не ходить или придти и молчать или наорать?
Не знаю. Увижу завтрашний день. Орать, не орать, а себя не терять никогда и нигде.
Согласиться с обывательщиной не желаю, по морде получать не желаю. Но, слава Богу, этого не предвидится. Зато спектакль, какой они сыграют, посмотреть, несомненно, надо. Глупо?
Увидим все. Я есть Я.
10. 3. пятница. Солнце замучило. Скоро лето! Гадко.
Только что похоронили О. Видимо, это последний раз, когда я его видел в жизни этой. Его труп. Гадко очень.
Потом мы выпили чуть-чуть и ушли.
Солнышко я тебя люблю! Солнце безумное. Солнце слепит меня, мне больно от твоего света. Я знаю, так должно быть. Весна, Орловского нет. И не будет. Я с тобой, Солнышко, не покидай меня.
Гроб, в гробу труп. Я вижу О. – будто спит, его закапывают. Зачем-то кидаю горсть земли, зачем-то лопатой орудую усердно, зачем? Зачем? Я понял, что у меня нет больше времени. Времени совсем мало, очень мало – завтра похоронят меня. Нет времени, чтобы себя обмануть! Так должно быть, отрезок от рождения до гроба. Завтра моя очередь. Совсем мало времени, чтобы успеть написать картину, написать книгу, чтобы сказать о том, что у нас нет времени! Завтра это будет с Гогой, Соколом или с Секом, Корнем. Со мной. Нет времени, чтобы жить. О. прожил здорово. Я люблю Сека, Сокола, они несчастны. Я тебя, очень может быть, люблю. Мне крышка. Я вас всех люблю. Просто нет времени. Завтра умирать. Все, О., так сказать, не бывать мне более в «приюте» никогда.
Ты ушел.
Солнце светит, нет времени сказать, что беззаконие лучше любого правила, лучше, и всем лучше беззаконие, чем норма, лучше протест, чем порядок по чину, завтра почием все. Протест!
Пусть ты шлюха, пусть ты урод, все это лучше порядочного человека. Нет времени сказать, что любовь важнее всего на свете.
Солнце. Гадко мне, убить себя, тебя убить, убить, почить, вставать пора. Нет времени, чтобы сказать: «Нет времени, завтра смерть. Все хорошо! Завтра смерть».
Я не могу больше! Согласитесь, что если бы здесь был О., он бы сказал что-нибудь забавное… Нет. Поезд. Понять мне людей, уверенных в завтрашнем дне, нарисуй мне портреты погибших на этом пути! Покажи мне того, кто выжил один из полка, но кто-то должен стать дверью, а кто-то замком, ну а кто-то ключом от замка. Земля. Небо. Между землей и небом война! И кто бы ты ни был и где бы ты ни был, между землей и небом война. Что бы ты ни делал. Война!!! Между тем, что ты хочешь и тем, что есть, тем, что должно быть, война.
Был у Лиды, еще у кого-то был, милиция чуть не забрала с собой, хорошо было бы, если забрала. Афганец, я у него был тоже. Я люблю Н.
Кстати, одно из наблюдений: перестройка-то кончилась. Все.
Какая впрочем, разница. Спать теперь? Надо спать. Неохота, но надо. Пусть другие будут счастливы. Пусть будут, не их вина, а мы виноватые, быть счастливы, не имеем права быть. Зачем повсюду столько лицемерия?! Зачем?! Кому это надо? Выделываться, рассказывать о чувствах, которых не имеешь? Зачем? Ведь это очень пошло, для этого не стоит жить, зачем жить? Неужели для того, чтобы закон соблюдать. Где надо, плакать, где надо, сочувствовать, где надо, там и смеяться, как положено? За этим жить не стоит!
Жить надо для того, чтобы не смеяться там, где все смеются, не плевать, куда плюют все, доставать то, чего никто не достает, для этого жить можно, для этого жизнь коротка.
Я отрицаю все, потому что верю, что это все обман, все это не может быть ничем, как обманом. Я отрицаю обман, потому что верю.
Все-таки я виноват в его смерти. Мог удержать, не удержал. Надо было остановить, а ведь я желал, чтобы он это сделал, желал!!! Я не остановил, на мне вина за его смерть.
Исполнил волю?
Желал исполнить волю!
Вот и все, желал, чтобы он умер.
Я подлец.
Он говорил, что так надо, а мне казалось, что так и впрямь будет лучше (кощунственная мысль?). Желать чьей-то смерти под предлогом, что так мне будет лучше. Вот что произошло.
Простите меня!
Я его убил! Нужно было делать все, чтобы остановить, пусть маяться, возится с ним, немножечко бы протянул, может быть, он отошел бы, поверил и смог бы жить?! Все кончилось как в кошмарном сне.
Кто-то ключ, кто-то замок, кто-то дверь.
Я поступил подло.
Теперь на моей совести – его самоубийство. Читал «Ченчи» Шелли. Я ощутил новое чувство, которого раньше не было – вину, желание его убить.
Может быть, так и надо?
11. 3. суббота. Первый день. Первое утро, которое О. встречает в могиле, под холмиком земли. Все, ставим крест.
Книги читать, писать, очень мало времени, чтобы сколотить свой крест, чтобы вырваться к свету. Все, что угодно, любой протест, любой рывок от земли.
Каждому по вере. Любой рывок к вере, к свету, к Богу. Любой протест. Жизнь слишком коротка, чтобы приспосабливаться к ее законам, всего лишь сон, выйти из него надо с честью. Сны снятся и вообще, по всему видать, что жизнь пройдет в метании, т. е. буду метаться и биться туда, сюда, в одну, другую стену. Буду скитаться, маяться всю жизнь, до смерти. Буду делать одну глупость и тут же другую, противоположную, и так до тех пор, пока небо не разорвется надо мной. Я буду в слепоте искать двери к вере, к свету. Пока небо не лопнет.
Будьте счастливы, вы в этом не виноваты, это наша вина, что вы счастливы.
День провел у бабки, занимался фигней, то бишь писал живопись, дурное занятие, был один фрагмент, когда я почувствовал, что все гибнет, а в моем углу цветные краски и голос, но, в общем, пустая трата времени. Не лучше ли? Что лучше? Ничего не лучше. Писать живопись плохо, вот что, пусто очень, как строгать доску, пустое занятие. Мне нужно большее, более острое, очень острое.
Вы не можете знать, вы принимаете на веру, но смерть опровергает все. Ибо все бессмысленно, кроме любви в мире, все остальное бессмысленно.
12. 3. воскресенье. В сторожке ночью читал Шелли «Прометей освобожденный».
Прогулка по городу, мороз, льдом все сковано. Вышел на дорогу к психушке, раньше там О. лежал. Я к нему так редко ходил, так мало ждал его выхода!
А он ведь ждал!!!
Он очень ждал!
Поезда едут.
Кто-то на балконе общаги начертал пацифику огромную.
Теряются воспоминания о нем. Вот Скорбященское кладбище с часовней, такая напомнила мне церковь, когда я был в армии. Там остались воспоминания и все смешалось. Психушка с другой психушкой, церковь с другой церковью, одна потеря с другой.
И странно, еще, когда я проходил, уже есть нечто новое, здесь же я познакомился с Н., тоже воспоминания, словно одно наслаивается на другое. Теперь я уже не знаю, о чем бы я мог с ним говорить, о чем, что скрыл бы. Но, помню, мы понимали друг друга. В школе я сразу обратил на него внимание, потом кассеты переписывать он мне дал, а я взял у него книги Брэдбери и Конан Дойля (фантастку и детективчики). Потом прочитал и опять пришел к нему зачем-то. Потом часто очень встречались. Он провожал меня купаться на пруд и сидел на берегу в одежде, а я таскался с ним по садам. Помнится, попадали под дождь и вымокали, с пруда шли, вымокли до нитки, смеялись, через лужи шагали, он в лужи попадал, в то время нам было по 15 лет (!). В садах, помню, мокли, с вишен капает, кроссовки в грязи.
Воровали клубнику, чемпионат мира по футболу.
Разговаривали в подъезде (плотность, тяжесть), сидели на девятом этаже, хотел сброситься, а на следующее утро пошел за кроссовками в магазин, или он раньше ходил? Но не сбросился, зато долго-долго говорили, говорили, смеялись. Я не помню, как он уходил. Приходил, помню, я открывал дверь и выходил в подъезд, и начинались разговоры, как-то начинались и все шли, шли, нарастали. О чем? Уже не помню, о Москве... о…., варьировали разные обстоятельства, выдумывали, смеялись.… Смеялись над очень многим. Потом или раньше? Он травился, не умер. Техникум, я его ждал на чердаке.
Ведь в последнее время он был совершенно один, мало кто к нему заходил, работы не было. Раньше всегда ходили гурьбой люди, а потом один остался, с книгами. Точно, я помню, что, наверное, это одна из причин. Произошла изоляция.
В психушке, там даже я редко приходил.
То, что последний год у него оставалась только сторожка, это факт!
И я еще начал убегать от него, он это понял, т. е. это и есть, что я подразумеваю – сторожка рушилась, вот он и оставался все более один. Здесь уже чувствовалось это. Он пошел в психдиспансер, полежать, к Комарову, но там таблетки дебильные, нуль общения, пустота и мир рухнул, т. е. он теряет контакт с миром. Работа печником совершенно добила и подорвала его веру в себя. И попадает в психбольницу. Возвращается радостный (в пустоту), опять попадает, и уходит последний раз, возвращается, чтобы покончить с собой. Такой был внешний фон. Я не смог ничем удержать его. Нужно было взбодрить, сказать, что сможет написать книгу... Вернулся в пустоту человек, и я его предал, не смог удержать! А зря!!! Вот так выкинули человека из жизни.
В общем, с закрытия «Центролита» (когда он писал свои листки) началось медленное падение в пустоту.
Чем мы занимались последнее время – сидели на лавочке, курили и плевали в землю. С тех пор все и рухнуло.
Зачем я его не слушал? Если бы получился в то время какой-нибудь случай, чтобы он смог проявить себя. Самоубийства бы не было. Зачем он меня стал слушать??? Ведь он никогда никого не слушал!! А здесь попал под мою атрофию и не то получилось. Погиб. Навязывал ему работу сторожем, Да, почему не умер я?
Я возомнил себя сильней его. Дурак! Т. е. мир потерял Ницше, получив взамен какого-то Голядкина (Достоевский Ф. М.).
Струсил, ты мог бы остаться жить, мне жалко было своей жизни ради твоей, я получился подлец. Так что, мне будет трудно встречаться на том свете с тобой.
Если я бы убил себя, ты не умер бы несколько дней, потом уехал бы в Ленинград и мог бы, в конце - концов, чего-нибудь и добиться.
У меня нет ничего, кроме мечтаний, которые я никогда не решусь претворить в жизнь.
Вот так все и кончилось.
Позади пепелище. С каждым разом я буду становиться все гаже.Ты бы смог посмеяться надо мной. Я ведь все равно не пойму, не вспомню.
И ты все это знал, когда делал самоубийство, когда жал мне руку, знал, что я струсил, предал тебя и себя!
Почему он умер, ведь я должен был умереть. Если бы сейчас возвратить его, смог бы я умереть? Наверное, опять стал бы уговаривать себя, что еще рано, я предатель, дважды или трижды, или трижды тридцать раз.
Я мог бы умереть за веру, и не сделал этогоНадо было иметь эту мысль, когда я провожал его, я бы ни за что не опустил его. Я бы поехал, потащился за ним, не дал бы умереть неделю, если бы знал, верил, что я должен умереть, а не он и умру я, а не он. Потом была бы весна, О. оправился, увидел бы, что не все потеряно.
Он бы остался. Теперь все потеряно, все будет пошло и пошлости с каждым шагом, с каждым днем, все больше и больше. Будет! Вот что я вижу впереди.
Вместо того, чтобы ходить и знать, что идешь на край крыши, дабы кто-то полетел, мог бы умереть за веру, а теперь толстею и спиваюсь, противен сам себе.
Я убил его и стал червем, желая быть гением, отказался от креста. Желая быть Христом, стал Иудой.
Предатель!
Вот и все, что мне осталось. . Иуда повесился, взяв 30 серебряников, а я пойду с ними в кабак, пить. Есть еще мечта доказать, что я не зря остался жить. Но когда эта мечта умрет, а я останусь жив, я буду хуже Иуды. Он смог бы сделать многое, мне надо верить, что я смогу сделать многое.
Все, на этом закончилось мое «Отрочество».
13. 3. понедельник. Вчера пришла Н., хлюпая носом, сказала, что простыла. Уговорил ее остаться на ночь и лечил ее всю ночь (или она меня лечила?). Утром съездил с ней в поликлинику на Грибоедова. Учится она и впрямь в педуниверситете, комната в общежитии, странно смотреть, как у меня завязываются с ней отношения, как у двух людей появляются связи взаимные. Странно?
Чужие шаги, стук копыт, скрип колес, - ничто не нарушит территорию тишины.
Солнце чуть ли не летнее. Морозец осенний. Настроение прескверное, ем, пью, толстею, но это пройдет, все пройдет. Мои дьявольские листки, сколько в них кошмара.
Все пройдет. Мне страшно очень вспоминать себя, и это я? Господи!
Читал Шелли, а сейчас чувствую как закончилась «перестройка». Как люди взяли власть в свои руки, и идет программа подготовки к выборам, уже решено, кто может, и кто должен стать президентом, уже решено, за кого проголосует, будет голосовать народ.
Читаю Шелли, и понимаю, что на этой литературе я воспитывал себя. (Шелли, Байрон, Гельдерлин, Клейст, ранний Гете, Руссо, Шиллер, Шекспир и т. д.). Т. е. революционная романтическая литература, отвечающая моей сущности, не желающей смиряться, покоряться, искать истину до конца. Суть не в том, чем закончится порыв к свободе (чем он может еще закончиться?) суть в том, чтобы не уйти в тень. Пусть все кончится очень плохо, но принимать зло нельзя.
Все дело проще обстоит, есь мир у ног твоих лежит,
И только ты даешь ответ,Достоин он тебя, иль нет.
Ты назначаешь цену сам:Деревьям, солнцу и цветам.
И только от тебя зависит, без сомненья,
Оценка божьего творенья.
Чем интересен Толстой? Протестом. Война и мир, Анна Каренина…
Как все ликует.
Пришла весна.
Облила светом луга, поля,
травы в сырой земле и рвется к небу.
Когда в синем небе отбушует пламя и волосатый паук уползет в нору.
Все встанет на свои места и светлое будет светом. Когда отбушует пламя волосатого костра. Однажды, в час небывало жаркого заката, на Патриарших повстречались два гражданина. А О. все-таки умер, более того, зачем-то убил себя. По-настоящему!
19. 3. воскресенье. Долгое время ничего не записывал. Н. пропала, ушла, но может придти.
Ночью снятся сны, кошмарные. Покойники и вообще.
Читаю «Пошехонскую старину» Щедрина.
21. 3. вторник. Конечно! Ни по какому закону отвечать я не собираюсь. Ни здесь, при жизни, ни после смерти. Не по закону, а по истине, и не отвечать, а судить я буду. Всякому же суду над собой я буду намеренно противиться всеми возможными средствами.
Надел джинсы, они пахнут моргом! Противно очень!
Сейчас я читаю Щедрина. Я не Форш и не Альтмайер, это хорошо там, где оно есть в погребке Ауэрбаха.
Я сознательное существо, а не животное!!!
24. 3. 95. пятница. Ночью - мысли, днем – мысли. Идут, двигают, воздвигают. Мыслителем я стал, был размышляющим человеком, теперь размышлять не с кем и я стал мыслителем.
Воскресенье. Читаю бессмертного «Мастера и Маргариту». Чувство безнадежности и тоски о смерти, причем, покончить не могу, а как-то медленно умираю в пустоте, задыхаюсь безнадежностью, ибо будущее отсутствует, в прошлом кошмар и ныне я не живу вообще, и не знаю, кто я теперь. От О. остался трупный запах, который меня преследует повсюду, даже во сне.
Я живу на последнем издыхании.
Завтра надо искать Н.
Но лучше всего было бы умереть. Ибо, что я натворил в жизни?! Кошмар! И надоело уже, к чему все время мучиться? Мучиться надоело. Деньги и т. д. Дурак, гадина и подлец! Как живу? А впереди ждет медленное сползание в такую грязь, о которой я раньше думал, конечно, но отвлеченно и морщился, очень неприятно и отнюдь не забавно, нет более ничего забавного, печально все.
Если бы Иуда предал не из-за денег, как у М. Булгакова, а из зависти, желая быть, как Он, и поэтому же, считая славу заслуженной, ему принадлежащей, Иуде. Не Ему принадлежащей, а Иуде. Почувствовал себя обворованным, несправедливостью отнятой славой, вот если бы он из-за этого предал, то тогда бы он повесился.
Вторник, 28. То, что я убил О. – это факт! Я дурак, балбес и идиот, а главное – трус. Не задержал, не закрыл сторожку, не наорал на него, что если уж его так приспичило бросаться, то пусть делает это когда угодно, где угодно, но мне об этом не говорит, а я его отпустил и даже руку не задержал, а посадил в автобус!!!
Идиот! Как это могло случиться?! Вместо того, чтобы схватить и никуда не пускать, посадил в автобус!
Вместо того, чтобы схватить и держать его, а отпустить, лишь только взяв с него слово, что он не пойдет умирать, я отправил его. И еще думал, что так и надо. Это убийство на моей совести, я его пристроил под поезд. Почему я его не задержал?! Струсил?!! Испугался. Я должен был не отставать от него, пока он не дал бы мне слово ничего не делать над собой, а потом делай что хочешь. Но отпускать я его не имел никакого права.
Испугался за себя, за свою жизнь, что он испортит мне ее и пристроил под поезд.
Из зависти к нему убил человека. Из зависти и из трусости. Променял самое главное в жизни – человеческие отношения (сострадание) на свое благополучие, т. е. так мне думалось (хотелось), но увы, наверное, мне теперь покоя не будет. Трусость, трусость повсюду везде.
Если он и должен был покончить с собой, то это значит, что он не мог, не должен был это сделать, пока он со мной. Если он и должен был покончить, то он не должен был это сделать, пока он рядом со мной. Я поступил очень подло.
Достал како-то старый дневник, год назад писал и перечитал, вспомнил О., его руки, рубашку, как он ходит по своей квартире,… вспоминал вчера. Теперь не ходит, а рубашка.
Вчера вспоминал, как мы заходили в магазин и он воскликнул «Прекрасно! Очень, очень хороший магазин! Угощайся, Бегемот!»
То, что я читал сейчас, тетрадь, мой дневник, единственно ценное, что у меня есть. Не дай Бог, что-нибудь произойдет с ним, я буду нищ. Эти тетради не должны пропасть.
Эти дневники говорят о том, что любовь выше зла, дух выше плоти, но зло существует, это факт, у меня опять началась лихорадка, как могло так случиться, что я допустил это?
Успею ли я написать книгу?!! Успею ли?
Никто не уходит раньше срока. Мой срок закончится, когда я закончу строчку. Далее. Все остальное будет подарок от Бога, ведь дальше будет незачем жить.
Сказать, что самое главное в жизни – это вера в небо и любовь друг к другу, все остальное хлам и дрянь, смешной или страшный по обстоятельствам. Сказать, что любить друг друга, можно только веря в небо и ничего никогда не бояться. А остальное все – смешно, но от этого никуда не деться, ибо зло существует и будет существовать, главное – в том, что дух любви превыше его.
Сходил к бабке, писал живопись.
Делал живопись, пока не надоело, пока не устал. Уселся на кухне и курил, разговаривал с дядей Женей, он мучается без алкоголя, вчера то же было, пьет соду и чай из лимона без заварки.
1. 4. суббота. Тоска от бессмысленности дней, пустоты, в пустых днях. Опять снег за окном и нет выхода, по-прежнему. Усталость и нет выхода. Вперед, вверх, полет, бесконечность, любовь, а за окном – снег и нет выхода по-прежнему.
Поскольку мертвые – это живые, возможно, они-то и есть единственно живущие, а я лишь привидение, призрак.
Я лишь призрак со всеми своими проблемами, мыслями, думами, кратковременный призрак.
Тоска, тоска и тоска.
Скоро в сторожку, в понедельник в 16 часов к Драмтеатру. Зачем? Надо ли? А если надо, то зачем? Что дальше? Смерть. Смерть скоро. Время.
2. 4. воскресенье. Боже! От чего я так устал?! Господи, Боже мой. Литературные штудии, зачем? Тот же вопрос. Извечно вечный. Снег и мразь за окном. Гадко на душе, внутри. Внутри гадко, погода мерзкая. Пусто в доме. Голова болит и вопрос: зачем?
Читаю прекраснейшую вещь, которую принес сторож Виктор – В. Вересеев «Живая жизнь».
3. 4. вторник. Я умер, нет во мне живой жизни. Н. убежала от меня, я привидение, мертвец. Книги убили во мне живую жизнь. Я какой-то мертвый, раньше ведь такого не было. Теперь стало тяжко и страшно. Я мертвецом стал! Без жизни. С огромной пустой больной головой. Страшно. Неужели я выкарабкаюсь?!
11. 4. Вторник. (Жизнь) Проснулся в сторожке и ужаснулся (вчерашнему дню, было весело). Спал очень долго, так и не протрезвел. Страшно было, пьянка, булгаковская, чисто веселая попойка. Вышел на улицу из гаража, на воздух.
Вчера было безнадежно весело под дождем. Не весело, но остался жив.
Болит голова, вчера был пьян и безнадежно весел, проснулся в сторожке, встречал утро, небо, рассвет (весна). Жизнь существует (весна, требует ли она чьих-нибудь разрешений), требуются ли чьи-либо разрешения, санкция на перелет птиц? Слава Богу, пока еще нет. Что такое разум в моей больной голове? Думает ли собака, что вчера мне дали деньги за оформление магазина, поэтому сторож опоздал, был пьян. Нет ей дела до акций, прокламаций (лежит себе) и до книг нет дела.
Как же можно так жить?! Манит ветер, восходит солнце, четкие грани света, тени. Я вижу, как птицы опираются на воздух без санкции, без разрешения существует жизнь. Я совсем не желаю, чтобы люди закрылись в квартиры и решали, станут ли они богом, если повесятся, или нет. В автобусе плачет маленький ребенок, в его лице я вижу жизнь, и вижу жизнь в старушке, на него смотрящей, задушите ее (в зародыше) законами. Прорывается жизнь и есть она любовь, бесконечная любовь тоже (заставляет) тянуться. Ужасно болит голова, я умираю!!! Больно очень, я умираю. Она есть желание, росток, тянущийся к солнцу сквозь мрак.
Бесконечное желание не бесконечного солнца, не бесконечен мрак, но желание бесконечно, любовь – жизнь. Жизнь во всем, что меня окружает, во мне есть жизнь, любовь.
Во всех поступках, во всех желаниях (хотеть), крушениях, есть жизнь, любовь. А может просто, весна?
Весна, постоянный насморк, весна, солнце светит опять. И я промочил ноги. Весна, я опять иду гулять. Весна, где моя голова? Голова при мне и болит невыносимо.
Книгу надо написать. Я, может быть, и не писатель, но это единственное, что у меня есть в жизни настоящее. Все остальное глупо или смешно. Все остальное плохо, все остальное поломано врагами народа. Все во мне переломано, и руки, и ноги, и голова, убрать мои желания писать, снимать фильм с мира и что останется? Останется грязь, безобразие, алкоголизм, ничего не останется, что бы давало силы жить. Желание жить, оставаться здесь, т. е. любить, ходить, смеяться, плакать, желать, обнимать, целовать, отчаиваться, нет, этого. Не будет сил. Стану живым трупом и даже, чего доброго, убить себя не смогу.
Заметки, письма, мнения и размышления обо всем вашем городе.
Чем ценна книга? Тем, что нет вранья, чувства показаны честно, а их переход от одного к другому дает музыку, то выше, то ниже, еще выше, еще ниже. Вот оно, небо, засверкало, расцвело звездами, а вот рассвет подкрашивает его изнутри, как огромный алмаз, я в нем, в огромном этом цветке, смотрю на сверкающие грани облаков, прозрачный, безумный мир. Я восхищался им, безумным алмазом. «Берегите! (Охраняйте) храните его, люди!» – говорю я. «Он восхищался нашим миром» - эти слова напишите мне на моей могиле, если хотите. «Он восхищался нашим миром!» - вот что тогда вы будете говорить, можете говорить, придя к месту моего погребения. Кто шепотом будет говорить эти слова, а кто и гордо будет повторять сие замечательные, знаменательные истины.
Голова моя прошла и не болит более, Берлиоз.
Храните его от чистого сердца, не надо благоустраивать жизнь.
Жить, потому что жизнь нравится. Почему собака живет? Чего же здесь неясного, почему люди не умирают, отчего. Потому что есть ветер, есть листья, сухая трава и молодая рвется, рвется, потому что нравится. Воздух. Какое прекрасное небо. Боже. Господи, какой удивительный мир. Да, мне положительно нравится жить, нравится смотреть на себя в зеркало, нравится как ветер путает волосы, как ноги промокают. Господи, как это здорово! Чувствовать мир физически. Мне нравится жить!
14. 4. пятница.
Весь вчерашний день провел в блужданиях по городу, был пьян, ходил по развалинам. Ночь провел, убегая от Иеговы к Богу. Ночь провел в каком-то подъезде с Н.
Лучше убить себя, потому что…
Я на грани, где уже нет ничего по одну сторону и целый мир чувств – по другую, и я стою на грани между пустотой и музыкой.
Только мозг можно еще развивать, чувства на грани.
Сюжет романа. Человек лежит в психбольнице, врач Солнцев, медсестра Лучина колют ему укольчики, что и позволяет видеть ему высокие сны, далекий город.
А когда люди дойдут до города, то врачи будут оправдывать себя, что именно этого они и хотели, вкалывая ему уколы, на самом деле они, конечно же, не верят ни во что.
Врачи, и т. д. все, кто вкалывают и прописывают уколы, потом они скажут, что именно этого они и хотели, чтобы люди сны видели о далеком городе. Т. е. как бы подгоняли их, в некотором роде.
День ходил, вспоминая прошлое свое. Много вспомнил, надо чаще вспоминать свое прошедшее, свою жизнь.
Сегодня (18. 4..) было нечто, что, видимо, положило конец нашим отношениям с Н. Утро, я ее жду. Два часа уже проходит, идем гулять, по дороге я утверждаю, что единственное, что спасет нас – принять участие в «революции», в пикетировании военкоматов в г. Ленинграде. Говорил, что если бы с О. прошлым (летом) весной сели на землю, то все по-иному было бы.Так доходим до ее общежития, я жду ее час, за это время понимаю, что все это бред, бред, бред, есть любовь и это самое важное, как в детстве, верилось, что меня могут полюбить, и я полюблю: глаза в глаза.
Она выходит, а я понимаю, что не люблю ее, наверное, не люблю. Проходим остановку, усаживаемся на скамейку, курю, она рядом ждет. Сижу, идти не могу, не хочу, больно; я не люблю, не верю, что она любит меня, думаю, как можно проверить любит или нет. И придумываю, встаем, идем дальше, я спрашиваю: любишь? А могла бы ты броситься под машину, если бы я сказал, что так надо, просто сказал, что тебе надо броситься, не объясняя, зачем? Она отвечает: «Нет».Я заменяю «броситься под машину» на «сброситься с дома». В троллейбусе продолжаем разговор. Она продолжает, т. е. возобновляет разговор, говоря: «Да, я могла бы сброситься». Но я не верю, выходим, идем по улице, я говорю: «Что ж, если сможешь, то пойдем, сбросишься, так мне надо».Идем некоторое время, она дает мне две хорошие пощечины и убегает, я иду на «девятку», сажусь в автобус. Стоит бульдозерист Дима, расспрашивает, как дела. Тут я понимаю, что она побежала на дом, сбрасываться. Не поняла, что я «шучу», несерьезно, думает, что я так хочу и сейчас поднимается на дом. Выскакиваю из автобуса, бегу на Театральную. Там никого нет. Вот и все. Еду домой.
Не знаю, хотел ли я, чтобы она и впрямь пошла бы сбрасываться после пощечины. Ведь я бы ее не успел остановить. А все, в общем-то, очень глупо, это должно было бы произойти,
Когда бежал на Театральную, думал, мелькали и такие мысли, что я прибегу, а она меня встретит и скажет: «Что прибежал? Думал, я из-за тебя, дурака, бросаться буду?».
Но самое жуткое, что у меня сразу появилась мысль о том, что происходящее – очень хороший сюжет для рассказа. Вот это воистину цинично.
Она должна была сказать: «Да!», и тогда я поверил бы ей.
Так я оправдывал себя.
Она говорила, что мы будем друг друга защищать: «Я бы тебе не дала сброситься, а сама нет, не могу».
Что-то странная очень фраза.
20. 4. четверг. Проснулся в 6 утра в постели с Н., подошел к окну и почувствовал, как весь мир пр
вверх^
к полной версии
понравилось!
в evernote
Вы сейчас не можете прокомментировать это сообщение.
Дневник дневник | АУТЕРНАТИВА - OUTERNATIVE |
Лента друзей АУТЕРНАТИВА
/ Полная версия
Добавить в друзья
Страницы:
раньше»