ЧЕГО Я ХОЧУ

Недавно Вера Рыклина написала материал про "опасное поколение" , вызвавший довольно оживленную дискуссию. В продолжение ее я хочу привести один материал.

Моя подруга работает учительницей в одном северном и довольно депрессивном городе. Ниже - эссе одного из ее учеников на тему: "Чего я хочу". По тексту очень видно, как парень сначала "разгорелся" темой, а потом "перегорел" и ему стало лень говорить с нами. Синдром дефицита внимания? Или все дело в том, что мы их не очень слышим, обобщая, перенося из своего опыта и, фактически не глядя на них, развешивая ярлыки?

[показать]

ЧЕГО Я ХОЧУ.

Мои родители ругают меня каждый день по нескольку раз. Утром меньше, потому что они торопятся на работу, и им некогда. Вечером – больше, потому что на работе у них часто случаются какие-то неприятности, и пока едут домой, тоже – пробки, в автобусе много народу и всякое такое. Поэтому я стараюсь к их приходу из дома куда-нибудь деться. Конечно, они все равно потом выскажутся и еще добавят за то, что я «вечно где-то шляюсь, вместо того, чтобы уроки делать», но это будет уже коротко и конкретно, потому что папа после девяти носом клюет, а у мамы сериалы, и она торопится меня накормить, а потом – спать пора.

За что меня ругают – с ходу понять нельзя. Если подумать, то кажется, что родители ругают меня за то, что я – это не они, какими они были в детстве. Или, точнее, не те они, какими они теперь себя, тогдашних, воображают. Это немного странно, но я привык. Я даже думаю, что буду делать со своими детьми то же самое, когда вырасту. Потому что не знаю, что можно делать еще.

Может быть, где-нибудь все это устроено по-другому, но как-то не верится. Ведь во всех семьях моих друзей – то же самое.

Мы не бедные и не богатые.

Я, конечно же, не они. И мне это нравится, потому что дает надежду на будущее. Но я никогда не скажу этого своим родителям. Ведь им, как и всем людям, тоже нужно на что-то надеяться. Они надеются на то, что я когда-нибудь стану таким, какими они себя придумали.

Вчера папа очередной раз приставал ко мне с вопросом, куда я пойду после школы. Сами они все уже давно решили: я буду поступать в институт в Петербурге, где дядя Витя (мамин брат) работает доцентом. Но теперь папе зачем-то хочется, чтобы я «проявил самостоятельность». Выхода у меня нет. Если я скажу, что хочу быть футболистом или ди-джеем, они начнут с жаром убеждать меня, что это у меня никак не получится и единственный выход с моими оценками, отсутствием всяческих талантов и прилежания – тот самый, дяди Витин, институт, где мне обеспечена хоть какая-то поддержка. Если я скажу, что собираюсь поступать именно в этот институт, папа заявит, что я уже взрослый парень, но почему-то родители должны обо всем за меня думать, а я сам не хочу даже пальцем пошевелить… Если же я заявлю, что еще не решил окончательно, не хочу сто раз говорить об одном и том же по кругу, а поступать в институт мне еще через полтора года, то папа скажет, что я совершенно лишен прогностического мышления и судьба моя лично ему представляется печальной, потому что все, кто угодно, будут вертеть мной, как им заблагорассудится… Трудно понять, что им от меня надо.

Но в конце этого обычного разговора папа сказал фразу, которая меня как-то странно зацепила: «Ты сам не знаешь, чего ты хочешь, и чего ты не хочешь. От этого все твои проблемы».

Я ушел к себе в комнату, подошел к окну и подумал:

А чего я, действительно, хочу? Знаю или нет?

За окном шел дождь. Я открыл форточку и в комнату втек запах мокрых деревьев.

Я сел за стол, взял лист бумаги и ручкой разграфил его на две колонки. Так нас учила учительница в третьем классе. Наверху одной колонки я крупными буквами написал: ЧЕГО Я ХОЧУ, а во второй – ЧЕГО Я НЕ ХОЧУ.

Минуту наверное любовался написанным и вспоминал.

Странно, что у меня в 15 лет уже есть воспоминания. Если посмотреть на себя в зеркало или на моих ровесников, то кажется, что само это слово к нам как-то не прилипает. Но воспоминания у нас, оказывается, есть.

Учительница в третьем классе велела нам записывать в тетрадку книги, которые мы прочли. В левом столбце фамилию автора и название книги, а в правом – «ОСНОВНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ О ПРОЧИТАННОМ». В третьем классе я еще был почти ботаником, и потому сразу же завел себе такую красивую тетрадку, сделал по линейке ровные столбики, и даже быстренько прочел первый попавшийся рассказ из хрестоматии для третьего класса, чтобы было что туда вписать. Аккуратно внес автора и название в левый столбик. Потом долго думал. Потом пошел к родителям. «А если я не знаю, что написать о впечатлениях?» - спросил я. «Напиши: книга не произвела на меня особого впечатления», - предложил папа. – «Это неприлично, - тут же возразила мама. – Ольга Ивановна подумает, что он у нас какой-то недоразвитый».

- А что же писать? – снова спросил я.

- Ну давай книгу, я посмотрю, а потом поговорим, разберем, - вздохнул папа.

- Половина десятого, ему спать пора, - сказала мама и добавила уже в мой адрес. – Завтра посмотришь, что другие напишут, и сделаешь по образцу.

Назавтра я списал «впечатления» с Наташи Карасевой: «особено понравилась описание природы и как мальчик тушил пожар вместе со взрослыми».

Дальше я поступал также: писал по образцу. Если судить по тетрадке, то больше всего мне нравились описания природы (на самом деле я их всегда пропускал). Когда Ольга Ивановна проверила мою тетрадь, она поставила мне «пять» и посоветовала почитать Пришвина и почему-то Фенимора Купера. «Тебе наверняка понравится!» - сказала она.

Потом, уже в самом конце третьего класса, я взял с маминой полки очень толстую книгу «Бунтарка и колдун». Мне было интересно, смогу ли я такую толстую прочитать. Смог. Там было про киргизскую или туркменскую девочку, которую в 12 лет выдали замуж за 16 летнего мальчика, а потом, когда он умер, за его десятилетнего брата. Вокруг них происходила какая-то война или революция, и еще там был старик-колдун (или революционер), который приютил девочку, когда она убежала от семьи своего нового мужа. Все это было написано от имени девочки, как она на это смотрит и понимает. Я просто обалдел и несколько дней ходил, ничего не видя. Потом мне на глаза попалась тетрадка с «основными впечатлениями», и я выкинул ее в помойку.

Долго думал, как объясню, когда спросят и начнут ругать. Приготовил несколько умных фраз и книжку про киргизскую девочку. Но к тому времени Ольга Ивановна уже забыла проверять «впечатления», и мне за тетрадку ничего не было. А родителям, раз оценки не ставят, и подавно было все равно.

Хотя мама, увидев у меня книгу, сказала, что когда-то в детстве над судьбой киргизской девочки и смертью колдуна-революционера она плакала целый день, и никто не мог ее успокоить. Но я, конечно, все равно не похож на своих родителей.

Я точно знаю, что ни за что не хотел бы быть средним классом. По-моему, это даже звучит оскорбительно. Но папа говорит, что мы – как раз средний класс и есть, а основная цель государства, чтобы нас стало побольше. Иногда от этого хочется повеситься. Честное слово, не знаю почему! Только не средним классом! Мама говорит, что в Америке этим гордятся. Странная, должно быть, это страна. Я спросил у папы, есть ли где-нибудь государства с какой-нибудь еще целью. Он сказал, что есть. Например, Северная Корея или Куба. Почему-то мне кажется, что он мне или соврал или сам не знает.

Я бы хотел, чтобы мне перестали все время говорить, что я должен. Или уж напечатали все вместе такой отдельной брошюркой и выдали на руки.

Я бы хотел съесть омара. Просто попробовать, что это такое. Я их никогда живьем не видел и не ел, конечно. В книжках пишут, что они очень вкусные, но их есть очень сложно, нужны там разные щипчики и еще всякое. То есть, я, конечно, опозорюсь, когда буду его есть, потому что – откуда же мне знать? Но это все равно – лишь бы родителей близко не было, а остальные как-нибудь переживут. Мне почему-то кажется, что многим даже нравится, когда у кого-нибудь рядом манеры оказываются еще хуже, чем у тебя самого. Лишь бы не у твоего собственного ребенка. Если бы у меня были дети, я бы им омаров за столом вообще не дал – что они с ними делать будут? Я же их научить не могу…

Когда я был маленьким, я очень хотел понимать язык зверей, птиц, рыб и даже деревьев (я был уверен, что у них есть язык и я его чуть-чуть понимаю. Особенно, когда дует ветер). А теперь я этого совсем не хочу. И не потому, что вырос и поумнел. Просто мне страшно подумать о том, что они мне скажут и что я буду с этим делать. У нас в подъезде живет кошка с переломанными задними лапами. Я знаю, кто ей их сломал. Она лежит на старых рейтузах, ее кормят бабушки с первого этажа. Когда мимо проходят люди, она смотрит им в глаза. А киты выбрасываются на берег из-за нефти. И все тополя в нашем квартале срубили, зимой, когда они спят. Их убили спящими, а они ничего не могли сделать. И даже – попрощаться друг с другом. На их месте построили офисный центр.

Я не хочу работать в офисном центре и быть офис-менеджером. Наташка Карасева говорит, что это очень современная и выгодная профессия. Чисто, светло и везде компьютеры. Я знаю, я видел. Мне было страшно. Это как если бы все в мире было сделано из пластмассы. И люди, и их улыбки. Говорят, пластмасса, если ее выбросить, разлагается 150 лет. Лежит и разлагается. Когда я думаю об офисах, я почему-то всегда об этом вспоминаю.

Я бы очень хотел, чтобы у меня был брат или даже сестра-близнец. Можно еще клона. Это, наверное, очень здорово – всегда иметь рядом кого-то, кто и ты и не ты. Типа говорящего зеркала. Он тебе всегда скажет правду и тогда можно что-то изменить раньше, чем станет поздно.

Я не хочу говорить и писать о компьютерах. Мне кажется, это целый замечательный мир, который сейчас развивается быстрее, чем тот, в котором я родился. Если бы я был тамагочи, я бы выбрал его, потому что два мира на одного человека быть не может. Но я – не тамагочи.

[показать]