Автор: Ensdigry
Бета: сама себе бета
Пейринг: Итачи/Саске
Рейтинг: PG
Жанр: яой, драма, ангст
Состояние: закончен
Дисклеймер: Кисимото Масаши
Саммари: гангстерская былина с плавающим сюжетом
Предупреждение: AU, POV Итачи; моя проба пера. Вполне удачная. Местами ненормативная лексика, но без неё я – никуда.
Размещение: разрешение, автор и шапка.

Глава 1. Стирая эмоции.
- Заходи, Итачи, - произносят командным тоном. Я вхожу в кабинет и закрываю за собой дверь. Прислоняюсь к ней спиной и смотрю на Цунаде. Её рука медленно тянется к заднему карману красных обтягивающих брюк. Она любит красный. Я тоже.
Она достаёт сигарету. «Огоньку?» - спрашиваю я. Она говорит: «Жаль, что ты не куришь». Я усмехаюсь. Да, не курю. Мне не нужно травить никотином мозги, чтобы почувствовать себя лучше. Это всё равно не поможет.
Цунаде щёлкает зажигалкой и отбрасывает её в сторону. Она затягивается и выдыхает. А я просто стою и жду. Я уже привык ждать. Интересно, дождусь когда-нибудь? И чего?
Цунаде внимательно смотрит на меня. Она говорит, выдыхая клубы дыма.
- Итачи, у нас заказ. От Данзо.
Ловлю себя на мысли, что Цунаде похожа на паровоз. Улыбаюсь. Чёрт, что за мысли в такой ситуации? Я спрашиваю:
- Кто счастливчик?
Цунаде лезет в ящик стола. Это – её мини-бар. Сигарета падает на пол и прожигает дырку в дешёвом линолеуме. Цунаде громко матерится и со всей силы двигает по столу рукой. На гладкой отполированной поверхности остаётся царапина. На столе появилась ещё одна морщина. Ещё один попусту прожитый день в копилку жизни. Моей жизни в том числе.
Цунаде вспыльчива. Её часто захлёстывают эмоции. Но при мне она быстро остывает. Моё спокойствие и равнодушие передаются людям, окружающим меня. И Цунаде не исключение. Опять жду. Когда она остынет.
Когда ты не умеешь контролировать свои эмоции, ты становишься похож на цирковую обезьянку. За тобой следят и над тобой смеются. Внимательно смотрят, какой фортель ты выдашь на этот раз. Тебе хочется, чтобы о тебе подумали, как о нечто большем. Но все думают, что ты просто цирковая обезьянка, что за тобой обязательно нужно следить и смеяться после каждого трюка. Люди выходят из цирка и забывают про тебя. Навсегда.
Цунаде задумчиво глядит мимо меня. Хотелось бы знать, о чём она думает. Я стою и жду, когда мне объяснят всю миссию до конца.
Внезапно Цунаде достаёт бумаги, какие-то фотографии и кладёт их на стол:
- Неприятное задание. Для тебя.
- Вот как?
Она ждёт, что я скажу что-нибудь ещё. Не дождётся.
- Не хотела привлекать тебя.
Интересно, есть ли предел ожиданиям людей? Или ждать можно вечно, глядя, как быстро мелькают картинки окружающей тебя действительности?
- Но пришлось. У тебя же ЭТИ глаза. И у них ЭТИ глаза.
ЭТИ глаза... Из-за них я сюда и попал. Я могу читать движения людей, как дешёвый бульварный роман. И предугадывать, что люди сделают дальше, как концовку в нём. Как финал. Я ничего не жду от дешёвых книг.
- Учиха. ВСЕ. Фугаку. С женой. Понимаешь? Слышишь меня?
Я всё понимаю. И всё прекрасно слышу. Учиха... Знакомая фамилия. Но она мне не принадлежит. Я её уже забыл. Мои родители... Я даже не помню, как они выглядят.
- Они задумали подмять под себя Данзо. Организовали реальную подставу. Жаждут власти... Обложили его с ног до головы. Данзо реально опасается за свою задницу. Учиха хотят сами поставлять оружие. И посредники им не нужны. Продажные копы, - Цунаде сплёвывает прямо на пол и продолжает, - Данзо хорошо заплатит. ОЧЕНЬ хорошо. Я наконец-то поменяю линолеум. И ты будешь не в обиде.
Мне её немного жаль. Пластические операции – основная статья её расходов. Ей уже 50, а она всё старается это скрыть, хотя знает, что время обмануть невозможно. Засиделась в девках. Была ли она когда-нибудь замужем? Чего она ждала от своей жизни? О чём мечтала? Об этом ли?

Цунаде всё строит грандиозные планы:
- Отправлюсь в кругосветку... Подпалю задницу на необитаемом острове... красота, только я и ящик саке... нет, два ящика... три... мноооого ящиков... Монте-Карло, Лас-Вегас... ещё хорошее что-нибудь сделаю... благотворительностью займусь... Джирайю отмажу, старого идиота...
Она не замечает, что меня давно уже нет в кабинете. Я иду по коридору, сжимая в руке бумаги и фотографии. Мои шаги гулким эхом разносятся по зданию. Полы чёрного плаща развеваются от быстрой ходьбы. Я иду. Призрак ночи, ваш ночной кошмар. Иду к себе в комнату.
Сажусь за стол. Здесь я сам себе господин. Хотя... оно же всегда так? Я всегда думаю за себя. Мной никто не может управлять.
Внимательно просматриваю записи. На фотографии я даже не взглянул. И без них узнаю. Почувствую... физически. Всех их. Ненавижу. Фугаку. С женой. Бросили меня. Я был совсем маленьким. Обменяли собственного сына на свои глупые жизни. А я умолял их не бросать меня. И теперь я здесь. Работаю стирателем в мерзкой организации. Нет свидетелей, нет проблем – моё главное правило. Стираю людей, их жизни, судьбы, будущее. Потому что у меня ЭТИ глаза. Все киллеры мечтают иметь такие же. И у меня они есть. Но мне они испортили жизнь. Я их ненавижу.
Фугаку. Микото. Вот вы и дождались, мои дорогие. Ведь я уже спускаюсь вниз. И опять вниз. Дальше и дальше... Еду в метро. Никто не обращает на меня внимания. И мне тоже никто не нужен.
Учиха... Чёртов клан! Я отправлю их всех к праотцам. И те, кто назывался моими родителями, уже никогда не выйдут из дома на своих ногах...

Глава 2. Стирая людей.
Я смотрю им в глаза. Они не могут смотреть в глаза мне. Они пялятся на мою пушку. Мама, папа... почему вы меня предали?
Они не могут вымолвить ни слова. У матери дрожат колени. Отец внешне спокоен, но я слышу его учащённое дыхание. Я всё слышу. И, что самое главное, всё вижу. ВСЁ.
«Итачи...»
Я стреляю: раз, два, три.
Она падает сразу. Попал в голову. Её руки дёргаются. А он ещё стоит. С пулей в животе.
Четыре.
Неудачный выстрел. Попал в горло. Отец падает на пол, нелепо взмахнув руками. Вся комната забрызгана кровью. Большая кровавая лужа растекается под ними. Почему-то сегодня я сплоховал. Обычно работаю аккуратнее. Пятнышко крови на воротничке моей рубашки. Зачем я одел белую? Просто хотелось быть в белой рубашке. В тот день, когда я к ним приду.
Я опускаю голову. Вся рубаха в кровавых пятнах. Будто рядом со мной кто-то подорвался. А я сначала и не заметил. Какая грязная работа...
Я стою и жду. Чего я жду? Может, что в дверь постучит Мистер Счастливый Случай? Войдёт и протянет выигрышный лотерейный билет от Мисс Судьбы. И сотрутся все воспоминания, вся боль и одиночество... И я буду рождён заново. В мире без войн, конфликтов и поломанных людских судеб. Рождён, чтобы жить, а не просто существовать.
Звонкий детский голос выводит меня из задумчивости: «Мама, папа, у меня для вас такая новость! Мам, пап, вы где?»
Ба, да у меня, оказывается, есть брат.
Я поднимаю руку. В моей руке пистолет. С глушителем. Он мой лучший друг. Нет свидетелей, нет проблем – моё главное правило.
Мальчик врывается в комнату резко, как порыв ураганного ветра. И так же резко останавливается.
Я беру его на прицел.
У него очень красивое лицо.
Я взвожу курок.
Он очень похож на меня.
Его лицо перекошено от ужаса. Он даже не смотрит на меня. Медленно подходит к своим родителям. Шаг. Ещё шаг. Падает на колени. Прямо в огромную лужу крови. Он дотрагивается до своего отца.
«Папа... мама... что же это... как же...»
Они мертвы, неужели не понимаешь. Их убил я. А сейчас я убью тебя. Нет свидетелей, нет проблем...
В комнате очень тихо. Если закрыть глаза и довериться и довериться слуху, кажется, что сидишь на скамейке в сонном безмолвном саду. Тишина обволакивает сознание, усыпляет бдительность. Но я пришёл сюда не для того, чтобы слушать тишину. Сейчас я вышибу тебе мозги, крошка.
Он возит руками в кровавой луже. Туда-сюда, туда-сюда. Смотрит пустым взглядом на мёртвые тела, а из его глаз текут ручьями солёные слёзы. Кап, кап. Прямо в лужу.
Я стою и не могу пошевелиться. Что же это? Что со мной? Убить его, убить, сейчас же! Нет свидетелей, нет...
Он обхватывает руками голову и начинает раскачиваться из стороны в сторону, скуля, как раненый волчонок. Туда-сюда, туда-сюда... Капли крови стекают по его волосам вниз. Прямо в лужу. Кап, кап. Его трясёт мелкой дрожью. Кап, кап. Он уже не плачет. Только дышит... судорожно...задыхаясь, хватая ртом воздух.
Меня знобит. Я не могу вдохнуть, не могу выдохнуть, и от этого кружится голова. Он уставился на меня стеклянным невидящим взглядом. Как кукла. Кукла из фильма ужасов. Мне страшно! Я хочу что-то сказать, но в горле пересохло, а в голове пустота... Пистолет выпадает из ослабевших рук. Прямо на пол. Прямо в кровь.
Внезапно он дёргает себя за волосы изо всех сил и кричит. Так громко, как может. Я никогда не забуду этот крик. Как у человека, умирающего от боли и отчаяния. Как у человека, ждавшего, что его услышат, но потерявшего на это надежду. Кричит. И я кричу. Я не понимаю, где его крик, а где мой. Хватаю его за плечи и трясу, чтобы он очнулся от всего этого. Он пытается вырваться, бьёт меня по лицу, раздирает на мне рубашку, царапает руки, кричит: «Сволочь, сволочь, убийца! Сволочь...» Давится рыданиями, бьётся в моих руках... Постепенно затихает. Его глаза закатываются, голова безвольно склоняется набок. И я плачу. Плачу, обняв его, прижимая его как можно ближе к своей груди. К своему сердцу. Вот ты какой, мой маленький брат. Прости меня...

Глава 3. Рисуя нежность.
Сегодня очень хороший день. Несмотря на тучи. Несмотря на ветер. Я иду вперёд, навстречу людской толпе. Их много, я один. Пробираюсь сквозь массу серых, безликих людей. Они толкают меня, сбивают с пути, а я всё равно иду вперёд. И даже ни капли не злюсь на них. Просто сегодня очень хороший день. Сегодня мне позвонили и сказали, что ты очнулся.
Стою перед дверью твоей палаты. Волнуюсь, как перед своим первым свиданием. Мне сказали, что ты не помнишь ТОТ вечер. У тебя амнезия.
Я так долго ждал, когда ты очнёшься. Считал дни, отмечал месяцы. Эти три года были настоящим мучением. Жёлтых листков на полу под отрывным календарём с каждым днём становилось всё больше. Я не выбрасывал их. Они – доказательство того, что я жду тебя, что ты мне не приснился. Я приходил в больницу каждый вечер. Для того чтобы просто сидеть и смотреть на тебя. Наклоняться и ощущать твоё еле слышное дыхание.
Когда я вернулся после ТОГО задания, Цунаде чуть не убила меня. Она кричала и кричала, а я всё стоял и стоял, не понимая, чего от меня хотят. Она била об стол бутылки. На нём появлялись новые царапины. Он старел и рассыпался на глазах. Проживал свою жизнь, как в ускоренной съёмке. Мне захотелось крикнуть: «Не мучай его!» Но я просто стоял и считал пятна на линолеуме.
Люди заглядывали в комнату и пялились на меня, как на диковинное животное: Кисаме, Дейдара, Сасори, Орочимару. Они не понимали, почему я, лучший стиратель в организации, не смог закончить начатое. И сейчас не понимают.
А я понимаю. И стою перед дверью твоей палаты. И жду. Впервые в жизни знаю, чего именно.
Ожидание – самая большая мука на свете. Ожидание смерти страшнее самой смерти в тысячи, тысячи раз. Ожидание кары заставляет ежеминутно вздрагивать и прокручивать перед глазами все твои грехи. Ожидание счастья иногда затягивается на всю жизнь.
Но я не жду счастья. Я его не заслужил. Я хочу, чтобы ты был счастлив, мой маленький брат. Я всё для этого сделаю. Просто посмотри на меня. Я жду, чтобы ты на меня посмотрел. Посмотри и... не вспомни. Не вспоминай меня. Никогда. Я тебя люблю.
Ко мне выходит молоденькая медсестра. К её груди приколот бейджик. Я читаю: «старшая медицинская сестра Шизуне». Она берёт меня за локоть и куда-то тянет. Я упираюсь. Не хочу никуда идти. Она ущипнула меня за руку и покраснела. Под её халатом красная кофта. Она любит красный. Я нет.
Шизуне говорит, что к нему сейчас нельзя. Что? Почему нельзя? Я мало ждал? Опять ждать?
Она тащит меня в какой-то кабинет и насильно усаживает на диван. У окна, повернувшись ко мне спиной, стоит человек. Он приказывает Шизуне уйти. У него светлые напомаженные волосы, убранные назад. Он мне не нравится. Я ощущаю это каждой клеточкой своего тела. Думаю, он любит красный.
Он поворачивается ко мне, представляется доктором Хиданом. Я его знаю. Это глава мафиозной организации «Бессмертны». Цунаде пила с ним горькую однажды. Он любит деньги, боль и свою работу. Он верит в своего Бога. Я ему немного завидую. Я бы тоже хотел верить в своего Бога. Но у меня его нет. У меня есть ты.
Хидан садится напротив меня и говорит. Говорит, не умолкая, каждым своим словом отдаляя момент, когда я увижу тебя, коснусь тебя и пойму, что ты настоящий. Он говорит про то, как сложно устроен человеческий мозг, про то, как плохо обстоят дела с финансированием больницы, про то, что мэр Конохи – полный идиот, а сам доктор Хидан никак не может закончить ремонт в своей новой квартире. Он говорит про то, что даже самый вонючий кусок дерьма может стать конфеткой, если обернуть вокруг него стодолларовую купюру. Ещё немного и, кажется, доктор Хидан споёт оду деньгам. Понимаю, куда он клонит, и резко встаю. Хватаю его за горло и прижимаю к письменному столу. Вниз летят карточки, справки, листочки... Слежу за ними глазами. Самые тоненькие справки кружатся, как осенние листья. Пробивающийся сквозь занавески свет внезапно выглянувшего солнца мягко обволакивает их. Придаёт обычным листам бумаги ауру таинственности и тонкую красоту.
Бью Хидана головой об стол.
- Не виляй, сука! Почему я должен тебе платить? Что ты задумал?
Он пытается дотянуться рукой до ящика стола. Я с силой бью его по руке и устраиваю его голове встречу с крышкой стола.
- За что я тебе должен? Не поделили кусок с Цунаде? Отвечай, мразь, а то сейчас испортишь пол своего кабинета! Хочешь проблеваться?
Хидан хрипит. Кажется, я перестарался. Просто я хочу быстрее увидеть тебя, Саске. Хочу, чтобы ты на меня посмотрел. И не вспомнил.
- Убери... руки...
Я не слушаю его.
- Или... хочешь, чтобы... я рассказал... твоему брату, кто... убил его... родителей?
Мои руки разжались сами собой. Нет... нет... Только не это!
Хидан смотрит на меня с мрачным удовлетворением. У него алчное лицо. На его волосах противный липкий гель. Он опять говорит. У меня перед глазами плывёт. Он всё знает! Что мне делать? Платить ему? Убить его?
- Мааааленькие ежемесячные пожертвования в фонд больницы лично мне в руки. С тебя же не убудет. А если убьёшь меня – найдутся другие, кто может рассказать твоему братишке всю правду. Я тебе это гарантирую. Ну как, по рукам, Итачи?
Хищно лыбится. Я закрываю глаза. Он празднует победу. Переходит на официальный тон:
- Ваш брат пребывал в коматозном состоянии довольно длительное время. Состояние пациента расценивается как удовлетворительное. После проведённой томографии головного мозга никаких изменений в его функционировании замечено не было. Правда наблюдается частичная амнезия. Он помнит всё, кроме событий, повлекших за собой потерю памяти. Всё это носит чисто эмоциональный характер. Проще говоря, шок...
Слова, слова... Они режут слух и давят на глаза. Я не люблю сухие речи. Они слишком сильно вбивают тебя в реальность. Жестко и методично, с каждым ударом всё глубже и глубже. Если бы я мог, я бы раздавил реальность. Она бы хрустела под моими руками, под моими ногами, её ошмётки летали вокруг и растворялись в темноте. А я бы увидел небо. Своё небо. Подожди меня, Саске. Я тебя люблю...
...Вам, конечно, будет неприятно узнать, что у пациента наблюдается общая атрофия мышечной системы. Проще говоря, у него сейчас не мышцы, а просто куски ткани на костях. Он не может двигаться. Но это легко исправить регулярными тренировками. Будешь кормить его с ложечки, сука, - ухмыляясь, Хидан указывает мне на дверь. Рано радуется. Мной никто не может управлять.
- Не думай, что я буду плясать под твою дудку. Ты меня просто не знаешь,- я бью упыря в живот, поместив в удар всю ненависть, которая скопилась во мне за последние 10 минут, и выхожу.
Я иду обратно. Иду к твоей палате.
Останавливаюсь у двери. Волнуюсь, как перед своим первым свиданием. Даже сильнее. Гораздо сильнее. Никогда в жизни я ещё так не волновался.
Мне кажется, волнение раскрашивает жизнь. Такое приятное тянущее чувство. Если бы люди не волновались, они бы не имели права называться людьми.
Из палаты доносится мягкий, приятный голос Шизуне: «Саске-чан, к тебе гости! Твой опекун. Он каждый вечер приходил сюда и сидел с тобой. И сегодня он тоже пришёл. Я позову его.»
Слышно, как она встаёт с постели. Слышны её лёгкие шаги. Она выходит, подходит ко мне и одними губами шепчет: «Можете идти». Я легонько дотрагиваюсь до её руки и так же тихо говорю: «Спасибо». Она краснеет, как рак, и стремительно удаляется.
Я делаю первый шаг. Я считаю: «раз», я считаю: «два», я считаю: «три». На этом линолеуме нет пятен. Поэтому я считаю лампочки на потолке. Делаю второй шаг. Третий...
Твоё смертельно бледное лицо заставляет задуматься о смерти. И о других ненужных, неприятных вещах. Оно бледнее больничных стен. Оно белее тюля, скрывающего окно. С синеватым оттенком. Как у мертвеца.
Но ты дышишь. Я же вижу. Что самое главное, я вижу всё. ВСЁ. Другой бы не заметил, как вздымается твоя грудь. Ты не умер. Это я мёртв. И я сделаю всё, чтобы ты не умер как я. Они не получат твои глаза.
Сажусь на краешек кровати. На самый-самый край. Я пока не могу подвинуться к тебе ближе. А ты пока не можешь меня оттолкнуть. Так мы и сидим, словно подвешенные на каких-то призрачных нитях, которые вот-вот исчезнут, которых поглотит так называемая реальность. Ты меня не знаешь. Ты меня боишься. Я просто могу дотронуться до твоего страха – такой он явный, телесный. Не знаю, что тебе сказать. И не знал.
Ты дрожишь под одеялом. Тебе холодно? Или ты плачешь?
Так и есть. Ты плачешь, и по тебе видно, что ты не хочешь показывать мне свои слёзы, свои чувства, не хочешь раскрываться. Хочешь казаться сильным. Дурачок. Чтобы быть сильным, нужно уметь быть слабым – непреложная истина, которую я понял слишком поздно. А у тебя ещё есть время. Можешь плакать. Слёзы – это дар Божий человеку. Его нужно ценить.
Я размазываю по твоим щекам слёзы... осторожно глажу тёмные спутанные волосы. Ты похож на какое-то чудовище – обросший, зарёванный, исхудавший, жутко бледный, с чёрными кругами под опухшими глазами. Какой же ты страшненький! Но прекрасный. Неземной. Как истерзанный, измученный ангел.
Я наклоняюсь к тебе, целую мокрые щёки, лоб, шепчу тебе на ушко всякую успокоительную чушь. Что я несу? Сам не понимаю. Никогда не успокаивал людей. Не умею этого делать. Надеюсь, тебе не станет хуже...
Но нет. Ты уже не плачешь. Ты просто смотришь на меня. Как я и хотел. В твоих глазах нет ненависти. Как я и мечтал. Твои губы двигаются. Ты что-то говоришь. Но твой голос такой тихий и хриплый, что невозможно разобрать ни слова. Читаю по распухшим от слёз губам: «Не уходи».
По сердцу полоснуло. Спи. Я не уйду. Пока я здесь, моё сердце ещё трепыхается. Оно ещё бьётся. Оно ещё дёргается. Я не уйду. Только не вспоминай меня. Не вспоминай, где видел меня. Не вспоминай. Никогда... Никогда...

Глава 4. Рисуя солнце.

- Не вини меня, если скоро всё потеряешь.
Цунаде произнесла эти слова очень глухо. Будто сказала что-то сама себе. Но эти слова... Они врезаются в уши, в глаза, в мозг. Я даже могу почувствовать, какого они цвета. Не красного. Зелёного. Не того зелёного, что раскрашивает листву, луга, леса. Зелёного, как мутное стекло бутыли, что она держит в руках. Как тина в мёртвом стоячем пруду. Как старая кофта Цунаде. Как этот заплёванный линолеум. Она его так и не поменяла.
Она не замечает, что меня давно уже нет в кабинете. Всё стоит и смотрит в пол. Одинокая слеза катится по её щеке. Кап. Но я этого уже не вижу.
Я иду по коридору, сжимая в руках пакет. Странно, меня постоянно преследует ощущение дежа вю. Неужели моя жизнь была так однообразна без тебя? Каждый день я говорил одно и то же, каждый час проходил, так же, как и день назад. Скука, рутина моей жизни обматывалась вокруг меня, как магнитная лента вокруг катушки. На этой ленте были записаны повторяющиеся движения, одинаковые мысли. Она душила меня, не давала думать. Я знаю, чего постоянно ждал. Я ждал, когда она порвётся. Когда наступит долгожданная свобода. Теперь мне легче. Я могу мыслить. Принимать решения. Смотреть в небо и замечать его. Я думал, что вижу всё. Но теперь мне видно гораздо больше.
Я иду по улице, сжимая в руках пакет. В нём цветные карандаши и альбом. Мы нарисуем солнце. Оно всегда будет светить над нами.
Я иду и представляю твои руки. Твои тонкие длинные пальцы. Они медленно скользят по моему лицу. Нежно. Нежно... Встряхивая головой, пытаюсь согнать ощущение странного влечения к тебе, непохожего на братские чувства.
Я вспоминаю, как ты меня сначала избегал, а потом постепенно привык. Стал называть меня по имени. Интересно, что ты чувствуешь ко мне?
Я вспоминаю, как разрабатывал тебе руки, ноги, не двигавшиеся, не слушавшие тебя. Как кормил тебя с ложки, потому что ты не мог держать её самостоятельно. Тебе всё это ужасно не нравилось, а мне было очень приятно о тебе заботиться. Сегодня я буду разрабатывать твои пальцы. Мы вместе нарисуем солнце.
На перекрёстке меня чуть не сбила машина. Вот до чего ты меня доводишь. Я улыбаюсь. Водитель автомобиля недоуменно смотрит на меня. Крутит пальцем у виска. Думает, что я псих. Наверное, так оно и есть.
Я всё ещё стиратель. Я стираю жизни людей, их судьбы, их будущее. У меня есть власть, но нет на неё права. Я зачёркиваю имена людей в Книге Жизни. Я стираю их сущности. Имя человека – это его судьба. У меня несчастливое имя. Но я буду счастлив. Вместе с тобой.
Потерпи немного. Послезавтра моё последнее задание. И я уйду. Продам квартиру, которую купил, чтобы мы жили там вдвоём. Лишусь всего материального, всего давящего и ссовывающего движения, что меня держало здесь. После этого задания у меня будет много средств и масса возможностей. Я всё для тебя сделаю. Мы уедем. Прочь из Конохи, прочь! Даже если ледяной ветер будет бить нам в лицо, если земля будет проваливаться у нас под ногами, если пушки всех гангстеров города устроят нам прощальный салют! Прочь отсюда! Прочь...
Я смотрю вверх. На пасмурное небо. Дождь льёт бесконечным потоком, прибивая застоявшуюся в воздухе пыль к асфальту. Город будто раскрашен серой палитрой акварельных красок. А все его линии густо обведены чёрным – чёткие, резкие, безжалостные. Светлые мазки на сером фоне – светящиеся окна. Чёрные кляксы – крышки водостока. Мутные пятна – спешащие укрыться от дождя люди. Этот город нарисовал художник, чьи творения не оправдывают его надежд.
Я смотрю в «зеркала души города». Так ты назвал обычные лужи неделю назад, когда мы гуляли по улице. Сразу после дождя. Ты рассказывал мне про лисёнка с девятью хвостами, которого нашёл твой друг Наруто. Тебе было весело. Месть на время отошла на задний план. На время. Я боюсь, что к тебе вернётся память. Ты поклялся отомстить убийце своих родителей. Ты мне сам это сказал, и твои глаза горели ненавистью. Не вспоминай меня. Не вспоминай. Никогда...
Тогда тебе было весело. Ты скакал вокруг меня, как маленький ребёнок. А я следил за тобой, за твоей улыбкой, за твоими губами. Мне нестерпимо хотелось прижаться к ним своими, вобрать твой вдох и не отпускать тебя...
Дождь прекращается так же внезапно, как и начался. В воздухе стоит густой запах сырости и мокрой пыли. Город стёрт, улица вымерла. Мне не жалко, мне всё равно.
Я наступаю ногой в лужу. Отражённое в ней хмурое небо расползается на части и пропадает. «Зеркало души города»... Скажешь тоже. Нет у города никакой души...
- Итачи... Итачи, ты весь мокрый! Почему никогда не берёшь с собой зонт? Головой думаешь? Или она у тебя для украшения к туловищу привинчена?
Бесишься, мой маленький брат. Ты часто психуешь, чуть что не по тебе. Капризный, привыкший добиваться того, что тебе хочется. Но ты обо мне беспокоишься. И у тебя такой красивый голос. Низкий, мелодичный. Просто закрыть глаза и слушать его – это доставляет мне удовольствие.
- Ходит, бродит, чёрт знает где! А я его жду, жду, - он снимает с меня мокрый плащ и отбрасывает в сторону, - беспокоюсь, как он там, чего он там, пиццей своей подавился что ли...
Два месяца назад ты спросил, кем я работаю. Я ответил: разносчиком пиццы. Ляпнул, не подумав, первое, что пришло в опустошённую после очередного задания голову. На что ты хмыкнул: «18 лет парню и разносчик. Пиццы. Лицо – любая модель сдохнет от зависти. Манеры, как у английского графа. Загадочен, словно русский шпион. Разносчик пиццы... Не смеши меня...»
Я выжимаю из волос воду. Прямо на пол. Ты несёшь полотенце. Накидываешь его мне на голову.
- Ботинки сними.
Ты проходишь в столовую. Я иду за тобой. Ты открываешь холодильник. Я сажусь за стол. Ты поворачиваешься ко мне и ухмыляешься:
- Извини, но рыбы уже нет. Она лежала на тарелке и так жалобно на меня смотрела, что я не выдержал и съел её. Чтоб не мучилась. Точнее, мы с Наруто её съели.
Я усмехаюсь:
- Думаю, тебе ничего не досталось.
Мне доставляют удовольствие такие словесные перепалки. У тебя острый язык. Одной интонацией своего голоса можешь возвысить мир до небес или же отправить его в пропасть. С тобой мне всегда интересно.
- Вместо рыбы будет суп. Но это ещё полбеды. Что самое страшное, он сделан вот этими самыми руками.
Размахиваешь ими перед моим носом. Я смеюсь. Какой-то ты сегодня разговорчивый. Обычно из тебя клещами слова не вытянешь. Уставишься на стену и прожигаешь её взглядом. В голове у тебя всё время месть. Навязчивая идея. Приобретённая паранойя. Паразит, пожирающий мозг.
Смотрю, как ты хозяйничаешь. Ставишь тарелку в микроволновку.
- Надеюсь, не отравишь.
- Надеюсь, твой желудок крепче, чем твои нервы.
Я хмурюсь. Ты подходишь ко мне, обнимаешь меня сзади и шепчешь на ухо:
- Ты такой невротик. Всё время бормочешь во сне очень странные фразы. Полная белиберда. Что-то типа «Мегги Браун нет дома... Пегги Сью на второй линии». Я вчера полночи сидел и слушал. Хочешь, ещё парочку скажу?
Обходишь диван и садишься на мои колени. Лицом ко мне. Смыкаешь руки за моей спиной. Лбом упираешься в мой лоб. Шепчешь мне прямо в губы:
- «Мегги Браун на работе... Пегги Сью на третьей линии...»
Слишком близко, слишком...
- «Мегги Браун пошла в магазин... Пегги Сью любит петь в караоке...»
Уйди, прошу тебя! Ты не понимаешь...
- «Пегги Сью носит красное... И она тебя хочет...»
Я уже не способен соображать. Я хочу только одного и объект моих желаний точно не суп.
Внезапно звонит мой мобильный. Это Кисаме. Чёрт бы побрал его, вечно звонящего в самый неподходящий момент, меня, вечно забывающего выключить телефон хоть на час, технический прогресс, поставляющий тебя на блюдечке с голубой каёмочкой всем, кто тебя хочет, но кого совсем не хочешь ты.
- Да?
Голос Кисаме орёт в трубку:
- Пегги Сью на второй линии!
Я говорю:
- Мегги Браун нет дома.
Кисаме продолжает надрываться:
- Пегги Сью любит петь в караоке! Пегги Сью хочет тебя!
А я говорю:
- Мегги Браун нет дома.
Кисаме ревёт, как двигатель реактивного самолёта:
- Пегги Сью хочет пи-пи! И она носит красное! Она классно делает...
Я хочу нажать сброс, но ты вырываешь трубу у меня из рук и вопишь похлеще Кисаме:
- Красное тебя полнит, Пегги Сью! Мегги Браун уже достало ходить с тобой по магазинам! Кому ты нужна со своим караоке?! И перестань всем давать! Я уже не могу смотреть в глаза твоей матери! Чао-какао!
Нажимаешь сброс и долго хохочешь. Если бы я перевёл тебе, о чём вы сейчас говорили, ты бы не смеялся.
- Да?
- Звонил заказчик, нужно убрать двоих.
- Я сейчас не могу принять заказ. Я дома. Отдыхаю.
- В таком случае, заказ от нас уйдёт. Мистер Важная Шишка хочет нанять именно тебя.
- Я дома. Отдыхаю.
- Через два часа будь на базе, тебе всё объяснят. Сегодня будешь бить из засады. Никакого риска. Хорошо заплатят. За срочность – надбавка.
И твой ответ:
- Бить из засады? Чё за нафиг? Заказчик должен оплатить мне все расходы! Пошёл он к чёрту, никуда наш заказ не уйдет. Перестань постоянно звонить мне! Так и спалиться недолго. Цунаде сделает из тебя супнабор. Чао-какао!
Вот такой секретный шифр. Пегги Сью – заказчик. Мегги Браун – это я. Звучит, как имя гайдзинской шлюшки. Пи – это час. Пи-пи – два часа. Тупые кодовые слова, неспособные ничего скрыть, а только выставляющие наружу человеческую испорченность, делающие чей-то смертный приговор абсурдным до безумия.
Всю нашу жизнь можно облечь в пи-пи, Мегги и караоке. И никто не посчитает тебя сумасшедшим. Никто не скажет: эй, друг, о чём это ты? Никто не скажет: слушай, иди, почитай что-нибудь умное, просветись и неси добро в массы. Я устал от всего этого. Я устал тупо стирать жизни. В которых пи-пи, вторая линия и караоке. А Мегги – последнее, что видит жертва. Мне плохо. Меня спасаешь только ты. Я не хочу есть суп. Я хочу нарисовать с тобой солнце.
И мы рисуем.
Твоя рука – в моей руке. Мои пальцы – на твоих пальцах. Мы вместе. И мы едины. Мы дышим в унисон. Оранжевый карандаш медленно и неуверенно выводит на бумаге рыжий круг. Под нашими пальцами обыкновенный альбомный лист может почувствовать себя любимым. Нужным. Ярким. Тёплым. Как твоё дыхание на моей руке, когда ты подносишь её к губам.
Мы рисуем.
Наше собственное солнце сияет. Жёлтый карандаш оставляет свой след. Он существует не напрасно. Я тоже живу не зря.
Мы рисуем лучи солнца. Твоя рука – в моей руке. Мои пальцы на твоих пальцах. Мы дышим одинаково, думаем одинаково, чувствуем одинаково. Это называется духовным единением. Оно выше плотской любви. Оно дороже. Оно сильнее.
Попробуйте когда-нибудь вместе с любимым человеком нарисовать солнце. Почувствуйте, что значит быть с кем-то одним целым. Полная гармония. Абсолютное единение. Духовное понимание. Эти вещи кажутся выше обыденной человеческой сущности, кажутся нереальными, но они существуют.
Отделитесь от целого мира, спрячьтесь от шума, разлагающего сознание. Слушайте тишину. Наслаждайтесь ею. Кроме вас двоих никого не осталось в мире. И вы рисуете солнце.
Сейчас мы с тобой ощущаем себя богами. Сейчас нам с тобой ничего не важно. Кроме того, что мы существуем. Твоя рука - в моей руке. Мои пальцы – на твоих пальцах...

Глава 5. Стирая грани.

- Опять уходишь?
Ты прислоняешься к стене. На ней висит наше солнце. Я не хочу уходить. Просто пришло время передать свою роль Мегги, пи-пи и караоке. Антракт прошёл. Зрители ждут меня.
Пойми, я делаю это для тебя. Я живу, чтобы ты ни в чём не нуждался. Я хочу видеть тебя сильным. Чтобы они не получили твои глаза.
Завтра у тебя секция карате. Послезавтра – стрельба по мишеням. Каждый день ты с остервенением тренируешься, думая, что достижение твоей цели сделает тебя счастливее. Ты попадаешь в центр мишени с первого выстрела. Как и я.
Они хотят тебя, я знаю. Хотят, чтобы ты стирал жизни людей. Чтобы ты пахал на них и топил свою душу в дерьме. Если убьёшь человека, он тебе снится. Если убьёшь двоих, тебе снятся двое. Если убьёшь тысячи людей – тебе снятся тысячи искривлённых в предсмертной агонии ртов, мёртвых, остекленевших глаз и скрюченных, тянущихся к тебе рук. Я видел. Я знаю.
- Когда я приду, у нас с тобой будет серьёзный разговор.
Ты морщишься:
- Я что-то сделал не так?
Нет, Саске, это я что-то сделал не так, хочу сказать я и молчу. Но ты тоже ошибаешься. Убийство, даже из мести, разрывает душу, делит её на части, делая ущербной, больной, умирающей. Месть – убийство, оправданное прошлым. Такое прошлое, что было у тебя, лучше забыть. Не вспоминай, где меня видел. Не вспоминай. Никогда... Никогда... Иначе погибнешь.
- Пегги ждёт пиццу?
Пегги понравится эта пицца, Саске. Пицца с кровавой начинкой.
- Почему ты уходишь? Нет ведь никакой Пегги! И она не поёт в караоке! Что за тупой шифр? Что ты от меня скрываешь? Расскажи! Видно же – тебя что-то тяготит!
Если бы я мог тебе сказать... Я бы сделал это сразу, как только ты тогда пришёл в себя в больнице. Но я не хочу терять тебя. Какое мне дело до своей жизни? Я бы мог спокойно умереть тысячи раз. Но если ты убьёшь меня, тебя уже будет не вернуть.
- Прости, Саске, - дотрагиваюсь рукой до твоего лба.
Ты потираешь лоб и смотришь на меня с укоризной:
- Вечно тебе до меня нет дела. Хотя бы это возьми. Руку дай.
Кладёшь мне на ладонь какой-то талисман. Вглядываюсь в металлическую фигурку. Это птица, у которой много-много крыльев. Они выглядывают одно из-за другого, вырезанные на этом куске металла, и невозможно сосчитать, сколько их всего.
- Это Чидори. Мой талисман. У неё тысяча крыльев. Она свободна, как ветер и дерзка, как молния. Она приносит счастье.
Счастье?
- Ведь у меня есть ты, верно?
Ты улыбаешься. Не ухмыляешься, как обычно, а именно улыбаешься. Спасибо, Саске. Кладу Чидори в нагрудный карман. Одеваю плащ.
- Береги себя.
Спускаюсь по лестнице. Твоё первое прощальное напутствие. Наверное, ты всё-таки осознал, как я тебе дорог.
- Стой! Стой! Итачи, подожди!
Резко оборачиваюсь и вижу тебя, сбегающего вниз. Не сбавляя скорости, ты бросаешься мне на шею и впиваешься своими губами в мои.
Мы целуемся долго, страстно, резко, жадно, пытаясь получить как можно больше и не отдавать. Мы захлёбываемся в дыхании запретной страсти. Я прижимаю тебя к перилам, упиваясь тобой, вкусом твоих губ, запахом твоих волос, ощущением бархатной на ощупь кожи под моими пальцами. Отрываюсь от твоих горячих влажных губ и начинаю ласкать языком нежную кожу шеи, местами прикусывая её до крови, доводя тебя до дрожи, до исступления. Ты весь изогнулся от еле чувствующейся боли и наслаждения, лопатками упираешься в перила, а голова повисла в воздухе над лестничным пролётом. Дрожащими от нетерпения руками расстёгиваю твою чёрную рубашку, а ты, в свою очередь, пытаешься сладить с мешающим такой желанной близости плащом. Наконец, он падает вниз, и я прижимаюсь к твоей груди, не переставая покрывать поцелуями твои губы, шею, ключицы, всё ниже, ниже... Руками я вожу по твоим бёдрам верх и вниз, каждый раз на мгновение останавливаясь там, где сейчас разгорается настоящий пожар. Ты стонешь, и с твоих губ срывается что-то вроде: «Итачи... да... только не здесь... ещё... ааа... да...». Твои руки, такие нежные и осторожные обычно, а сейчас грубые и жадные, расстёгивают ширинку моих брюк. С каждым твоим касанием огонь между нами горит всё жарче и жарче. Ты становишься на колени, задираешь мне рубашку и проводишь горячим влажным языком дорожку по волосам на животе и дальше к лобку. С трудом стягиваешь мои брюки - до того я возбуждён. Я хватаю тебя за волосы и прижимаю к своему члену, давая понять, чего я от тебя жду.
И тут звонит телефон.
Мой сотовый.
КАК Я ЕГО НЕНАВИЖУ!
Хочу разбить его об ступеньку, растоптать, уничтожить, но вдруг, если я не отвечу, они тебя заберут? Навсегда. Что если я не смогу их остановить? Всех этих людей, все обстоятельства, против которых я чаще всего оказываюсь бессилен... Я должен отработать по своему контракту, а после этого смыться по-тихому. Вместе с тобой. Это будет послезавтра. А до завтрашнего дня остаётся целых 2 часа. До послезавтрашнего – 26. 26 мучительных часов.
Прости, Саске. Я ухожу в ночь, но обязательно вернусь за тобой. Мегги накормит кровавой пиццей очередного голодного клиента, откланяется и пойдёт домой. К своему Саске.
Прикладываю телефон к уху, параллельно пытаясь натянуть брюки обратно. Делаю тебе знак, чтобы ты оделся. На твоих всегда бледных щеках теперь горит тёмный румянец. Твоё дыхание прерывистое, неровное из-за не спавшего ещё возбуждения. Ты, такой растерянный и смущённый, не смотря мне в глаза, говоришь:
- Я пошёл спать.
- Да, иди. Я слушаю. Что? Да. Да. Мегги Браун идёт на работу.
Мегги Браун – глупое имя. Пустое кодовое слово. Оно не просто коверкает пол, национальность. Оно перечёркивает мою сущность, ломает характер, переписывает судьбу. Но я убью это имя. Скоро я буду Учиха Итачи. Сотру Мегги Браун из Книги Жизни...
Раз. Прямиком в голову. Иногда мне кажется, что я могу стрелять, не глядя, всё равно пуля, как заколдованная, попадёт прямо в цель. Или даже могу не стрелять, человек всё равно упадёт, не дойдя до логического конца своей жизни, не достигнув того, к чему стремился. Такова моя судьба. Такова моя кара. За что? Может за грехи прошлой жизни. Может за грехи родителей. А может, просто так вышло. Кто-то из небесной тусовки высоко-высоко в небе ткнул в меня пухлым пальцем и сказал: « Опа, смотрите, какой фрик! А давайте устроим ему райскую жизнь! Пусть попляшет, а мы посмотрим».
И они смотрят, как я, глупая цирковая обезьянка, выделываю всякие трюки, чтобы выжить и не сойти с ума. Они смеются и наблюдают за мной, как я дёргаюсь и кривляюсь. Но потом им надоест жалкая цирковая обезьянка, и они скажут: «Эй, смените картинку! Задолбал уже весь этот цирк!» Огни рамп потухнут. Зал опустеет. И останусь только я посередине пустой арены.
Я вхожу в квартиру и думаю, что ты спишь. У меня в руке привет от Пегги Сью – пачка хрустящих денежных купюр. Это - аванс. Малая часть той суммы, что дают за человеческую жизнь.
Уже три часа ночи и до нашего отъезда остались целые сутки. 24 часа. 1440 минут. 86400 секунд. 5184000 миллисекунды. И не говорите мне, что время летит так быстро, что не успеешь родиться, а уже умер. Всё это брехня, выдуманная некоторыми людьми, чтобы хоть как-то оправдать бесполезность и мгновенность их существования.
Мы уедем глубокой ночью. Свободные, как ветер. Дерзкие, как молния.
Ты сидишь за обеденным столом, положив на него голову. Твои мутные кроваво-красные глаза неотступно следят за мной. На столе стоит город из Амитала и Секонала, окружённый забором из Фенозепама и Димедрола. То, без чего я не мог жить, пока не встретил тебя. Моя маленькая радость. Наглотался и забылся.
Распотрошённые коробки и тубы валяются на полу. Там же валяется нечто искромсанное, напоминающее кусок мяса. Свет лампы часто моргает, придавая всей столовой вид заброшенного подвала – видимо, сказываются нередкие в этом доме скачки напряжения. Из крана убойной струёй хлещет вода. Что здесь вообще происходит?
Ты всё ещё сидишь за обеденным столом, положив на него голову. Вокруг твоей шеи обмотаны наушники. В них гремит, орёт и бьёт даже по моим ушам очень тяжёлая композиция. Хотя, «композиция» - слишком красивое слово, чтобы назвать им набор режущих уши и вдалбливающихся в мозг звуков какой-то оргии помешанных, играющий в твоём плеере.
Я говорю:
- Выключи.
Я повторяю:
- Выключи.
Я ору:
- Выключи!
Ты смотришь на меня сонным равнодушным взглядом и мямлишь:
- Это чтобы не заснуть.
Я в бешенстве. Что здесь творится? Ты продолжаешь:
- Садись, поговорим. Ты хотел говорить? Говори.
- Ты, что, наглотался этих таблеток?
Поднимаешь голову со стола. Бормочешь что-то. Подхожу к тебе. Наклоняюсь. Тупые психи в твоём плеере орут мне прямо в ухо: «Твою мать! Мне на всё посрать!» и дальше всё в этом роде. Я прислушиваюсь к твоему голосу:
- Бла, бла, бла.
- Чего?
- Бла, бла, бла.
- Что-что?
- Бла, бла, бла.
Я теряю над собой контроль и бью тебя по лицу. Но ты только хохочешь и повторяешь своё идиотское «бла,бла,бла». Всё бесполезно. Говорю:
- Сейчас я тебе скорую вызову.
Ты хватаешь меня за рубашку и медленно, пытаясь собрать расползающиеся мысли в одну кучу, говоришь:
- Ты думаешь, мне скорая нужна? Вовсе не нужна, я совсем немного этих таблеточек проглотил, самую малость, и всё так круто, только спать сильно хочется и тошнит немножко, нет сильно, сильно тошнит, извини, я хотел сделать из тебя отбивную с кровью, то есть, ха-ха-ха, ТЕБЕ сделать отбивную с кровью, но мясо слегка пострадало, ха-ха-ха...
На полу валяется кухонный нож. Я с ужасом смотрю тебе в глаза. Психи в плеере орут: «Мне накласть на весь мир! Я немецкий командир! Зиг Хайль!»
Мне до смерти надоел весь этот цирк, в котором я – главное действующее лицо.
- Зачем ты взял мои таблетки? Зачем ты их нажрался? Зачем мне отбивное мясо с кровью? Куда, твою мать, катится этот мир?
- Бла, бла, бла!
Иду в ванную. Наливаю в таз ледяной воды. Мне всё надоело. Что с тобой произошло? Ты выглядишь так, будто внутри тебя что-то сломалось... Отчего? Что случилось за те пять часов, пока меня не было дома?
Я ставлю таз на стол. Димедрол, Фенозепам и кучу всякой другой фигни я смахиваю на пол. Я окунаю тебя в таз головой, прижимая её рукой, чтобы ты не вырвался. Теперь ты точно не заснёшь. В наушниках психи зачитывают мне смертный приговор: «Вгоню в тебя нож по рукоятку! Тебе будет больно, а мне будет сладко!»
У меня тысяча крыльев. Я свободен, как ветер.
«Я буду смеяться, ты будешь кричать, ты раб, я хозяин, и всё, твою мать!»
Я спокоен, как удав. Я – Мистер Железные Нервы. Хорошая штука – самовнушение.
Вот он, Его Убожество Мистер Треш собственной персоной. Стоит, забивает косячок и показывает большой палец. Транквилизаторы, успокоительное и снотворное разбросаны по всей столовой, кусок сырого мяса валяется в куче мусора на полу, а сам я только что засунул голову родного, абсолютно невменяемого брата, чьих родителей сам же и застрелил, в тазик с ледяной водой. Саундтрек к сцене подходит идеально.
«Валяйтесь в грязи, убогие твари! Господь вас не видит, Господь вас не знает!!!»
Запускаю руку в твои грязные волосы и вытаскиваю из таза. Прости, Саске, что поступаю с тобой так жестоко, но надо сделать твой взгляд немного более осмысленным. Чтобы мы могли поговорить, как два здравомыслящих (ну или не совсем) человека. Чтобы когда я попытаюсь достучаться до твоих мозгов, мне не говорили: «Занято!». Чтобы ты прекратил повторять своё дурацкое «бла, бла, бла». Ледяные струйки льются с твоих волос, прилипших к мертвенно-бледной коже. Синие губы дрожат. Психи в наушниках сдохли от холода. Или просто на твоём плеере села батарейка.
- Ну как, легче стало?
Ничего не отвечая, ты сползаешь с дивана и начинаешь шарить по полу, собирая таблеточки и кладя их обратно на стол. Уже лучше, хоть двигаться начал. Можно и поговорить:
- У меня к тебе серьёзный разговор. Только не спи, а слушай. Иначе я не смогу тебя откачать.
Ползаешь по полу, складывая таблеточки в кучку.
- Завтра ночью мы отсюда уезжаем. Навсегда.
Ноль эмоций. Собираешь капсулки, словно дядюшка Скрудж – монетки.
- Ты меня слышишь? Днём собери самые необходимые вещи в рюкзак. Поедем налегке. Как только где-нибудь осядем, можно будет основательно закупи...
- Почему...
Ты стоишь передо мной мокрый, грязный и с таблетками в руках.
- Почему...
Ты высыпаешь их на стол и начинаешь выкладывать из них какие-то фигуры.
- Почему ты рушишь мою жизнь? Почему я должен куда-то уезжать? Почему тебе на меня наплевать? Почему ты убиваешь людей?..

Глава 6. Стирая любовь.

Даже если ты спрячешь то, что тебе дороже всего на свете в пуленепробиваемый сейф за семью замками и кодами, с которыми не сможет справиться ни один из ныне живущих взломщиков, случится весьма закономерная вещь. В один прекрасный день ты откроешь свою сокровищницу, протрёшь в изумлении глаза и убедишься, что в ней ничего нет. Пусто. Просто потому, что все знали, как тебе дорого то, что там лежит.
«Почему ты убиваешь людей?..» - непростой вопрос. Есть контракт. На нём стоит моя подпись. Есть привычка. Она выработана временем. Есть ты. Я не хочу тебя потерять.
Есть завтрашний день. Чистый лист заново начатой жизни. Я хочу написать на нём пару строк о тебе. А если можно – исписать всю страницу. Все страницы. Но ты спрашиваешь: «Почему ты убиваешь людей?..»
Что мне ответить?
Чего ты ждёшь, Итачи?..
Чего ты ждёшь?
ЧЕГО ТЫ ЖДЁШЬ?
- Чего ты ждёшь от жизни?
Я вздрагиваю. Ты только что озвучил мой собственный вопрос, который я повторяю себе ежеминутно. Пока тебя нет рядом со мной.
Молчу. Ты выкладываешь из таблеток непонятные линии. Немного похоже на карту Земли. Вот Северная Америка из Секонала, вот Южная Америка из Димедрола. Сейчас выкладываешь Евразию из Фенозепама. Символично. Заснувший искусственный мир. Мир в руках человека, и только от людей зависит, во что он превратится.
- Я жду от жизни справедливости, понимаешь? Почему одним – всё, а другим – ничего? Почему одни убивают, а другие умирают? Зачем мне такая жизнь? Отчего я такой слабый?
Отчего мы все такие слабые? Всё от того, что мы ищем справедливости там, где её быть и не может, а не найдя, начинаем страдать и переживать, считать себя глубоко обиженными и ужасно несчастными. Только тот, кто живёт по своим собственным законам, не обращая внимания на людей и такое растяжимое понятие как справедливость, может спать спокойно.
Но я говорю другое:
- Всё просто до отвращения. Ты слаб, потому что тоже хочешь убить. Твои поступки не во благо человечества. Ты хочешь утешить только себя, драгоценного.
Под твоими руками на столе вырастает Африка.
- Я не хочу успокаивать себя! Я просто хочу справедливости! Какое мне дело до человечества, если я сам медленно подыхаю? Разлагаюсь в бессилии что-нибудь сделать, понимаешь?
Австралия находит своё законное место.
- Ты эгоист, Саске и, причём, эгоист жуткий. Думая о своих страданиях, забываешь о других людях, о том, что ты нужен им. Ты строишь стену между собой и другими со словами: «Отвалите от меня все, дайте хоть пострадать спокойно». Думаешь, я не вижу, как ты обращаешься с Наруто и Сакурой, твоими лучшими друзьями, когда они приходят сюда?
Сжимаешь кулаки. Амитал превращается в пыль в твоих руках.
- Да, я эгоист и не скрываю этого! Каждый из нас в душе эгоист! Только я не прикрываюсь заявлениями, типа «бла-бла-бла, я спасу мир, а вы потом целуйте мне ноги. Ну пожалуйста! Я всё изменю, всех накормлю и обогрею, бла-бла-бла, только постройте мне памятник и дайте пожизненное содержание!» Я не страдаю на публику и не размазываю по лицу розовые сопли! Я не играю в театр одного актёра! У меня есть цель, и я к ней иду! Что такое человек без цели? Кусок дерьма, плывущий в канализации под названием «жизнь»! Ради своей цели я бы бросил своих друзей, свой дом и тебя, в том числе!
- Саске, этим ты причинишь людям боль... это называется предательством...
Япония расположилась у самого краешка стола. Подходишь ко мне вплотную, всё ещё мокрый, с мутным взглядом. Такой близкий, родной и такой далёкий...
- Нет, это не предательство. Это выбор своего жизненного пути. Осознание цели. Новая стадия жизни. Это взросление, Итачи. Не предательство. Просто я раньше других перестал быть ребёнком. Ты не представляешь, что значит дать себе обещание жить во имя чего-то и не выполнить его.
Смотрю тебе в глаза и вдруг осознаю, что, чёрт возьми, в чём-то ты и прав. Все мы – люди. У большинства из нас есть то, зачем следует жить. Просто наши цели не всегда единственно верные. Повзрослеешь – поймёшь. Такова жизнь.
Встаю, выпиваю стакан воды, стоящий на столе, и иду в спальню. Прохожу мимо стран, материков и континентов. Кричишь мне вслед:
- Я собрал для тебя целый мир! И чувствую себя языческим богом, о котором все забыли, свергли с пьедестала и разбили его статую молотком!
И ещё, совсем тихо, когда я уже лёг в постель:
- А ты так и не сказал мне, почему ты убиваешь людей.
Ещё тише, разговаривая сам с собой:
- А вдруг это ты убил моих родителей?
Нет, нет, нет, нет, нет, нет. Нет. Нет. Нет. Нет. НЕТ. НЕТ. НЕТ. НЕТ. НЕТ. Не я.
Почему я слышу то, что слышать не хочу?
Сегодня ты не желаешь мне спокойной ночи.

Глава 7. Стирая смысл жизни.

«Когда ты возьмёшь в руки этот листок, меня уже здесь не будет. Пока ты это читаешь, я уже, наверное, на полпути к своей цели. Сказать, откуда я узнал, кем именно ты работаешь? Так вот, пока ты был на задании, кормил пиццей очередного несчастного, мне позвонили. Рассказали, кто ты есть на самом деле. Я не поверил сначала и послал их куда подальше, ведь ты всегда такой добрый, предупредительный. Мне даже казалось, что я тебе немного нравлюсь. Но потом мне перезвонили и сказали, чтобы я посмотрел за дверь: там посылка, в которой доказательство того, что ты меня обманываешь.
В коробке был диск с записью того, как ты убиваешь людей. У тебя было такое отрешённое и ничего не выражающее лицо, что можно было подумать, что ты чистишь картофелину, а не стреляешь в человека в упор. Знаешь, что я чувствовал в тот момент? Знаешь, как мне было больно? И не узнаешь. Я к тебе больше не вернусь. Я прощаю тебя, потому что тоже хочу убить человека. Но не того, кто мне ничего не сделал, а того, кто лишил жизни самых дорогих мне людей.
После просмотра я, как дурак, наглотался этих таблеток. Мне хотелось сдохнуть, честно. И тебя убить. Но вместо этого я убил кусок мяса. Я бил его, бил, кромсал ножом, изо всех сил, но ему не было больно. Мне было больно.
Я убрал весь тот беспорядок, который ночью развёл на полу и столе, пока ты спал. В том стакане с водой, что ты выпил, было снотворное. Я специально его туда поставил, знал, что тебе захочется пить. Психология, блин... Когда ты спишь, ты прекрасен. Похож на невинного ребёнка. Если тебя можно назвать ребёнком.
Кстати, ты никогда не замечал, как мы внешне похожи? Может, ты поэтому ко мне привязался. Как к своему отражению. Мне ещё волосы отпустить и не отличить будет. Может и правда отрастить себе такие же волосы, как у тебя? Буду смотреть в зеркало и вспоминать тебя. Как самое лучшее, что было в моей жизни.
Но тебе на меня наплевать, я знаю. Прости, что досаждаю тебе таким сопливым девчачьим письмом. У меня много чего внутри, но я не умею выражать это словами. Если надоело, не читай дальше.
Если бы я был тебе нужен, ты бы не обманывал. Ты бы сказал: «Саске, я убийца. Но ради тебя я брошу это дело». Тогда бы я простил тебя раньше. И у нас было бы больше времени.
Пора заканчивать, я вижу под окном чёрную машину. Тойота, кажется. За мной прислали симпатичную тачку. Помнишь, мы были с тобой в автосалоне, где ты купил классный, как мы тогда думали, пикап? Потом пошли в кинотеатр, а вечером гуляли по улицам Конохи... Я был счастлив. Даже забыл про родителей. А звёзды тысячами любопытных глаз смотрели на моё счастье сверху. Звёзды – эгоистки, Итачи. Они светят только для себя, сверкают, пока люди путешествуют в своих снах и не могут насладиться их сиянием. Я тоже эгоист. Прости меня. И я тебя прощаю.
На чёрной Тойоте меня увезут в неизвестность. Мне обещали назвать имя убийцы моих родителей и даже показать его. Думаю, он очень хороший стрелок. Но я недавно выиграл международное соревнование по стрельбе среди юниоров. Помнишь, как мы праздновали? Класс... Не может быть, что я стреляю хуже него. Я его убью. Убью. Отомщу за своих родителей, за свой клан.
А что потом?..
Найди себе девушку, Итачи. И прекрати убивать.

P.S. Я взял с собой наше солнце. То, что светит надо мной, меня согреть не способно».

Я перечитываю это письмо в сотый раз за этот день. Пустота, безнадёжность, бессмысленность жизни пожирает меня. Выедает в моём сердце чёрные зияющие дыры, которые нечем заполнить. Я жил ради тебя, Саске. Я нашёл свой собственный смысл жизни. Я впервые за всё время осознал, что в этом мире я человек, а не число в статистике демографического роста населения страны. Что ты наделал? Ты убиваешь меня. Каждое твоё слово отрывает кусочек меня. Как больно, как больно! Ты пропал, исчез, умер для меня. Ты убьёшь меня. Ты убьёшь себя.
Что мне делать? Они тебя забрали. Для них ты переведён в денежный эквивалент. Твоё тело имеет цену. Твои руки имеют цену. Твои глаза просто бесценны. Твоя душа не стоит ломаного гроша.
Тобой легко манипулировать. Тебе можно внушить всё, что угодно. Несмотря на то, что ты сильный, несмотря на то, что ты чувствуешь себя взрослым, ты ещё совсем ребёнок. Жизнь тебя приложила. Жизнь и меня приложила, но я не собираюсь тебя терять.
Ты можешь разрушить собственный город, убить своих друзей, уничтожить всё, что тебе было дорого, если найти к тебе подход, подать красивую легенду под соусом изо лжи и корысти. Ты съешь всё, что тебе скормят и не почувствуешь в этом ни грамма фальши. Наивный. Глупый. Маленький. Брат.
Уже глубокая ночь. Уже настал тот самый день, когда начинается новая страница моей жизни. Но я застрял на старом исписанном листе и не могу перевернуть его. Кто-то зацементировал всю мою жизнь одиночеством.
Звонит телефон.
Мой сотовый.
Глупая цирковая обезьянка отвечает: «Я слушаю».
Директор Цирка говорит: «Твой контракт закончился».
Глупая цирковая обезьянка говорит: «А что потом?..»
Директор Цирка говорит: «Меня это не волнует»
Вот так, Итачи. Тебя выкинули и о тебе забыли. Они купили себе новую обезьянку.
В трубке слышится:
- Вся команда хочет отпраздновать твой заслуженный отпуск. Приезжай, мы уже и стол накрыли, и подарок тебе приготовили.
Я не знаю, кто это говорит, голос отдаётся в голове смутными воспоминаниями, но это точно не Цунаде.
Скоро буду, говорю я и нажимаю сброс.
Я не беру с собой оружия. Знаю, что они тщательно обыщут каждый миллиметр моего тела. Для них я потенциальный террорист. Угроза номер один. В их колоде есть джокер, а мне крыть нечем. Против ствола все приёмы и секреты восточных единоборств становятся простым пшиком. Всё зависит от тебя, Саске.
От выбора твоего жизненного пути. От осознания цели. Твоя новая стадия жизни. Твоё взросление.

Глава 8. Снова стирая людей.


- Заходи, Итачи, - произносят командным тоном. Я вхожу в кабинет и закрываю за собой дверь. Прислоняюсь к ней спиной и смотрю на человека стоящего прямо передо мной.
Вот оно что.
Мадара.
- Значит так, - говорю я, - твой личный мини-переворот.
- Кто-то называет это переворотом. Кто-то называет это революцией. Кто-то называет это путчем. Я же просто говорю, – всё стало на свои места, - смеётся он.
Значит Цунаде уже нет в живых. И Джирайи тоже. Весь костяк старой организации разбит, разрушен. Пришёл новый день. Пришла новая мафия.
- Что же ты стоишь, как неродной? Садись, выпей с нами, - Мадара обводит свободной рукой комнату, в которой полно незнакомых мне людей. В другой руке у него пистолет.
Прохожу вглубь кабинета и сажусь на свободное место за огромным столом, который сюда притащили. Вглядываюсь в компанию людей, что сидят и пируют. Некоторые из них мне знакомы, например, комиссар Какудзу, убравший доктора Хидана по моей наводке. Некоторые из них такие странные – чего только стоит парень с проколами по всему лицу или же человек в чёрно-белой маске, разговаривающий сам с собой. Я пробегаю взглядом по ним, по другим людям, но не нахожу тебя. Где же ты? Где?
Мадара становится во главе стола и стучит пистолетом по ножке бокала у него в руке. Все разговоры смолкают. Десятки пар глаз устремлены к нему, легендарному главе якудзы, наконец-то вышедшему из тени. Мадара подмигивает мне единственным глазом и громко, с пафосом произносит:
- Доблестные укротители зарвавшихся толстосумов! Отважные похитители людей и их денежных средств! Наихрабрейшие санитары человеческого общества! Опытнейшие блюстители естественного отбора в социуме! В этот прекрасный день мы собрались с вами за одним столом, чтобы отпраздновать новую эру в нашей жизни! Отныне никто не будет называть нас мусором и поливать грязью! Никто не посмеет нас оскорбить или унизить наше достоинство! А всё потому, что нас будут бояться. Если люди тебя бояться – значит, люди тебя уважают, запомните мои слова. Так выпьем же за то, чтобы сакура цвела вечно, а коровы не летали в небе!
Все поднимают свои бокалы, кружки, стаканы, миски, кто что нашёл и кто куда налил. И тут Мадара вновь подмигивает мне и говорит:
- Постойте, братья! Упиваясь восторгом от наших собственных свершений, я забыл вам представить нашего нового товарища! Того, что заменит так некстати уходящего от нас и безмерно любимого мною Учиха Итачи! Давайте же пока не будем пить за то, чтобы попкорн всегда был сладким, а армия отаку захватила Пентагон, или что я там сказал, а подождём его!
И уже нормальным голосом, без восторженных придыханий:
- Приведите Саске.
Мадара стоит, безжалостный, ядовитый, ироничный, способный на любую подлость, то изображающий конферансье, то притворяющийся набожным пастором, то прикидывающийся дурачком, скрывая лицо за невидимой маской; он такой же, как и несколько лет назад, когда мы работали в паре.
Один раз он мне сказал:
- Не нужно жертвовать собой ради других, Итачи. Они всё равно не оценят. Они всё равно предадут. Ни к кому не привязывайся. Важна только власть. Без неё ты просто куча молекул и атомов, назвавшая себя словом «человек» и гордящаяся этим. Обычное быдло, которого полно на нашей планете. Мой девиз: имеешь власть - поимей людям мозг. Только так можно создать новый, чистый мир.
Сначала я следовал этому совету. Не думал о себе, как о человеке, а представлял себя сверхсуществом, имеющим власть над людскими жизнями. Но потом я осознал, что просто обманываю себя. Я ничего не создаю, только всё стираю, разрушаю, уничтожаю. Я не король, а просто пешка с завышенной самооценкой. На меня наклеили бирку с надписью «Годен к использованию». Надо мной всегда кто-то стоит, мои руки дёргают за ниточки, в мою голову встроен микрочип с программами «Так точно», «Согласен» и «Будет сделано». Я говорил только то, что от меня ожидали услышать. Я убивал.
Кто ты такой?
Я человек.
Разве ты имеешь право убивать?
Нет.
Да кто ты есть?
Не знаю.
Распишись здесь.
Что это?
Твой приговор.
И тогда я закрылся. Полностью лишил себя проявлений каких-либо чувств, машинально выполнял работу и ждал счастливого случая, возможности вырваться из заколдованного круга одиночество-убийство-деньги-одиночество. Родители отреклись от меня ради своего спасения, когда мне было 4 года. Первым моим детским воспоминанием была война. И смерть. Ненавижу и то, и другое. В конце концов, я совсем потерял надежду на счастье. Я родился, чтобы жить для кого-то, я это знал. Был уверен, что это – моё предназначение на Земле. Но рядом со мной никого не было.
А сейчас тот, ради которого я жил последние четыре года стоит и смотрит на меня. Твой взгляд ничего не выражает. Ты не двигаешься. Никаких жестов, никаких эмоций. Копия прошлого меня. Единственный, кого я люблю, кем дышу и кого ощущаю. Полностью.
На тебе белая рубашка с широкими рукавами, чёрные штаны, подвязанные фиолетовым поясом.
Белый – цвет смерти.
Чёрный – цвет печали.
Фиолетовый – цвет вяло текущей шизофрении.
Из тебя вылепили печального сумасшедшего, желающего мне смерти. Затем из тебя сделают серое пятно, одержимое жаждой убийства. Потом превратят в пустоту, стреляющую в людей вместо завтрака, обеда и ужина. Затем спишут в утиль, как старую разбитую развалюху. Я видел. Я знаю.
Поэтому мне так нужно тебя спасти. Мне нужно, чтобы ты принял правильное решение. Если бы людям не надо было выбирать, их жизнь была бы проста и ясна, как таблица умножения. Столбик непреложных истин. Пирамида единственно верных ответов. Стопка готовых решений на экологически чистой бумаге. Никаких колебаний. Абсолютная уверенность. Пластиково-положительный мир, раскрашенный только в чёрный и белый.
Мадара говорит: «Пейте, братья».
Все пьют, и только мы с тобой стоим неподвижно.
Мадара усмехается:
- К вам это относится в первую очередь. Вы же действительно братья. Учиха Саске, Учиха Итачи – один есть продолжение другого, - он делает глоток, - забавно, да? Итачи, нехорошо было убивать своих родителей. Ай-ай-ай, плохо как всё...
Пейте.
Мы пьём, не отрывая взгляда друг от друга.
Я пью красную мутную жидкость с металлическим привкусом. Я пью кровь. Чью? Как звали этого человека? Это не важно. Сейчас ничего не важно. Она пьянит даже больше вина. Твои глаза становятся багровыми. Дуло твоего пистолета смотрит мне прямо в лицо.
- Что, Итачи, жалко умирать таким молодым? Я предупреждал: важна только власть. Имеешь власть – поимей людям мозг. Без неё ты лишь жалкое подобие человека.
Голос Мадары звучит громогласно, отдаваясь в голове странным эхом, словно божественный приговор. Когда твои нервы напряжены до предела, всё слышится резче, отчётливей и одновременно размывается. Слова не сразу доходят до понимания. Я не соображаю, что мне говорят. Я слышу только стук собственного сердца, причём так явственно и чётко, будто оно находится в моей голове.
Мадара говорит:
-Убей его.
«Сволочь, сволочь, убийца! Сволочь...»
Не убивай меня.
-Убей его.
«Не уходи...»
Я убью себя сам, только не кромсай, не руби свою душу.
- Убей его.
«Пойдём сегодня на озеро! Вода такая тёплая... Ну пойдём, чего ты!»
Не превращайся в чудовище.
- Убей его!
«Ты же не бросишь меня, да? Ты не уйдёшь?..»
Жестокий, безжалостный прищур твоих багровых глаз. Дьявольская улыбка слегка обнажает красные от выпитой крови зубы. Ты говоришь:
- Жизнь такая дерьмовая штука, Итачи.
ВЫСТРЕЛ...
«Я не уйду»
«Обещаешь?..»
«Обещаю...»


Глава 9. Последние штрихи.

Позади меня на пол глухо падает чьё-то тело.
Кажется, я ещё жив.
Ты промахнулся?
Не может быть.
Ещё один выстрел. И ещё. Сатана принимает новых посетителей. Тук-тук, кто там, заходи, друг, я тебя давно ждал.
Возглас: «Ты что делаешь, мелкая тварь?» возвращает меня к действительности. Ты стоишь и расстреливаешь сборище бандитов из обычного шестизарядника. Из-за отдачи всё время отступаешь немного назад, пока парень с пирсингом по всему лицу не хватает тебя сзади за горло. Ты хрипишь: «Обойма... кончилась... пистолет, Итачи...».
В моей руке пушка. Ты так быстро сунул её мне, когда начал стрелять, что я даже не заметил. Не успел среагировать. Вот это скорость!
Бью парня рукоятью пистолета по лицу, и он отпускает тебя, прикрывая рукой сломанный нос. Ты падаешь на колени, а я хватаю тебя за руку и тяну за собой. Не время тормозить, иначе следующий рассвет мы встретим хладными трупами в канаве за чертой города. Мы бежим, сбивая с ног не успевших понять, в чём дело, тупых чурбанов. Те, кто может похвастаться наличием двух и более извилин в черепной коробке отправляют нам вслед с десяток пуль, но они все бьют мимо цели. Мы бежим по пустому в такой поздний час коридору, и звук наших шагов отдаётся в груди стуком наших сердец. В одном темпе. Быстро-быстро. Драм-энд-бэйс партия судьбы-злодейки.
- Надеюсь, ты не на своих двоих сюда припёрся? – задыхаясь от быстрого бега, говоришь ты.
- Не беспокойся, я на машине, - на ходу отвечаю я.
- Наш вечно ломающийся пикап?
- Он самый.
Окна тёмного пустого коридора проносятся мимо нас с бешеной скоростью. Всё кажется таким ненастоящим и нереальным: окружающий мир, з