А ведь давала себе слово, что больше не повторюсь бытием тех месяцев!
…Когда смердит из всех щелей креплёное под спирт вино, и через меня, маленькую, сочится бугристая орава девиц и парней с разболтанными по-шлюшьи руками-ногами-языками….
И вот опять забываюсь своими матами-оргазмами, упиваюсь чужими подбрюшьями, летаю, накуренная из чужих рук своей распущенностью.
…А когда засыпает последний обитатель борделя-казармы, мой Фюрер командует мокрой плёткой по ягодицам «Подъём!», хотя я и не ложилась вовсе. …И бегу, расплёскивая грязными босыми ступнями что-то густое белое: толи гной, толи сперму.
/Бес-сонные ночи. Бес-солнечные дни. – Мы продались Дьяволу, мы продали солнце. Мне жаль на дне стакана, что тот, кто умер не сможет разделить с нами барыш./

А дома я хожу в широком халате и со слоем макияжа толщиной в палец. Чтобы не заметили, что стала просто комом переплетённых синих вен, залитых гематомной глазурью «подфарных» синяков.
«Сенбернары, ты знаешь, не долго живут…» (с)
А шавки тем более.
/Не о себе. Для тебя, зацелованная до кровоподтёков, предательница/